Слышно было, как бой неустанно ревет со всех сторон круговой обороны, особенно сильно в ополченской дивизии, с северной окраины Вязьмы.

Роты, пообедавшие раньше, уже сведенные в батальоны, двинулись из лощины, когда рота, в которой был Иван, принялась за еду. Бойцы провожали глазами уходящих товарищей. Одна рота уже миновала мост, вторая проходит по мосту, а третья идет по овражку, и видно только, как над кустами, поблескивая, движутся острия примкнутых штыков.

— Воздух! — послышался выкрик у кухонь.

Раздалось над самыми головами внезапное завывание моторов, и над деревьями небо черкнули два фашистских штурмовика. Бойцы от кухонь рассыпались под кусты. Гитлеровцы пронеслись вдоль реки и, брызжа из пулеметов, кинулись к мосту. Было видно, как по мосту побежали красноармейцы, оставляя раненых и убитых. Но тут же ударили зенитные пулеметы. Штурмовик, охваченный пламенем, круто взмыл вверх и камнем грянулся в реку. Из воды грохнул взрыв, сверкая под солнцем, вымахнул высокий фонтан.

— Вот это ахнул!

— Вот так «аминь»! — раздались голоса бойцов.

Второй самолет скользнул за деревья и скрылся.

— Становись! — резким внезапным выкриком пронеслась команда.

Бойцы, лежавшие рядом с Иваном, поспешно вскочили строиться, неотрывно и напряженно следя за происходящим на мосту.

— Рота, смир-но! Шаго-ом арш! — и лейтенант, назначенный командиром роты, повел их вперед.

— «Это есть наш последний…» — запел Иван, неожиданно для самого себя с тех самых слов, которые так звучали в нем ночью. И оказалось, что эти слова молча, тайно, звучали в сердцах всей роты.

— «И решительный бой!» — подхватили вокруг, и песня взвилась, уже не подвластная никому…

Когда, казалось, прямо на них из-за леса вылетел вражеский самолет, никто не скомандовал: «Воздух!» Они шли, как шли…

И седой угрюмый боец, и молоденький пограничник, и Иван, и Николай, и Дмитрий — все жили одним чувством, одним сознанием «Это есть наш решительный бой…»

Сердце Ивана спотыкалось и падало в какие-то провалы.

«Боюсь? — спросил себя Иван. — Нет, волнуюсь», — ответил он сам себе.

Заградотряд во главе с писателем и политруком двигался в одном направлении с ротой — к мосту.

— Товарищ старший сержант, вам не случалось командовать взводом? — неприметно подстроившись рядом, спросил лейтенант Ивана.

— Я печатник, товарищ лейтенант. Ничем я не командовал, — признался Иван. — Однако я снайпер и пулеметчик.

— Будешь со стариком вторым номером. Диски возьми у него, — указал лейтенант глазами на пожилого угрюмого красноармейца, который нес ручной пулемет и коробку дисков.

Иван подхватил диски.

Лейтенант, политрук и Баграмов шли стороной.

Старшина скомандовал винтовки взять на ремень и разрешил закурить. Бойцы привычными движениями лезли в карманы за пачками и кисетами, бережно, чтобы на шагу не рассыпать махорку, свертывали цигарки.

Проходя мимо одинокого убитого красноармейца, Иван заметил возле него коробку с пулеметными дисками. Он выскочил из строя, по-хозяйски ее подобрал, подстроился и понес. Неуверенно оглянулся в сторону командиров.

— Правильно, Ваня-печатник! — сказал Баграмов.

Иван покраснел…

Сквозь кусты за рекою, на том берегу, виднелось несжатое хлебное поле, над которым с криком кружились сытые стаи грачей. Людей там не было видно…

Бойцы подтянулись, выходя из кустов, и повернули на пыльный береговой проселок.

Им пришлось идти мимо нескольких разбитых авиацией грузовиков и легковых машин. Обходя убитых, бойцы держались теснее друг к другу, сбивались с шага.

— Вот это шарахнула! — сказал кто-то сзади.

— Разговоры! — нетерпеливо одернул старшина. — Кончай курить! — скомандовал он.

Торопливо и жадно вдохнув последние затяжки, бойцы побросали цигарки.

Вдоль реки до моста оставалось не более километра, когда крикнули: «Воздух!»

Все попадали под кусты, в канавки, в воронки, в отрытые на берегу окопы и щели…

Гул моторов, нарастая, катился с севера.

В ту же минуту сразу со всех сторон — на шоссе, в лесу, в полях за рекой — стали рваться авиабомбы. Земля дрожала. От рева моторов, от грохота зениток и пулеметного треска давило уши…

«Мессершмитты» с воем носились над рекою и будто вымершим берегом. Пулеметы истребителей вздымали фонтанчики пыли над проселком и прижимали бойцов к земле. Быстрота самолетов удесятеряла впечатление об их количестве, они метались низко, почти как стрижи, едва не касаясь реки и прибрежного мелколесья, взмывали к небу и крупными неожиданными кривыми с ревом снова кидались к земле.

Командир роты вскочил, пробежал с десяток шагов. Остановился, видимый всею ротой.

— Короткими перебежками к мосту… За мной! — скомандовал он и пустился вперед.

Они перебегали, пока не было самолета, и падали, как только летел истребитель; вскакивали и снова перебегали. Бойца впереди Ивана скосила пуля. Иван растерялся, запнувшись о ноги упавшего, хотел помочь ему, но увидал, что каска того свалилась, затылок разбит и сквозь пролом в черепе выступил белый мозг…

Рота перебегала еще и еще.

До моста осталось каких-нибудь пятьсот метров, как вдруг по противоположному берегу заревела, завыла моторами и гудками машин вся пустынная равнина, уходящая к Вязьме.

С того берега, из-за моста, слышались дикие крики, бежали какие-то кучки людей, без дорог, через поле катили машины с техникой, мчались грузовики. Фашистские самолеты летали над ними, но никто не хотел маскироваться — все неслось вдоль реки…

Что, что там такое случилось?!

Из кустарников, перелесков, оврагов по той стороне реки вырывались еще и еще машины, с криками выскакивали еще и еще толпы людей. И все это с гамом и треском ломилось без дорог, без порядка по хлебному полю, по пням и кустам, напролом, в перепутанной бешеной гонке куда-то на юг. Через холмы и овраги бойцы поспешали толпами и в одиночку, падали, скошенные огнем с воздуха. Легковые машины, грузовики и автобусы с ревом летели туда же, сталкивались, горели… На широком поле в трех местах жарко пылал неубранный хлеб. Пламя бежало с ветром. «Может быть, удался внезапный прорыв и штабом подан сигнал о наступлении? — мелькнула мысль у Ивана. — Но кто же так наступает?!»

И вдруг по их, по этому берегу прямо на Ивана и на всю роту, вынудив их шарахнуться прочь, в кусты, тоже с севера вылетели трое мотоциклистов. — Что случилось? — закричали из роты. — Прорыв обороны у ополченцев! На том берегу фашистские танки! — крикнули им, и, не сбавив хода, связные промчались тоже на юг.

Иван остолбенело, непонимающими глазами смотрел в непроницаемо пыльную тучу, оставленную мотоциклистами.

— Знать, мирные люди, не любят братишки бою! — глядя на тот берег, на панику и сумбур, с насмешкой сказал угрюмый ручной пулеметчик.

— Только срам принимают, а боя нигде все равно не минуешь! — ответил второй боец, презрительно сплюнув. — И чего ведь творится? Чисто все посходили с ума! — говорили красноармейцы, глядя на тот берег.

— Ну и драпают!

— Должно, там большой прорыв! Не сдержалися ополченцы!

Зрелище паники на том берегу не умерялось, а словно бы расширялось и возрастало. Теперь именно там сосредоточились и вражеские самолеты. Туда, в гущу бегущих, откуда-то падали мины…

Один самолет круто свернул, пролетел вдоль реки и дал пулеметную очередь по этому берегу. Взмахнул руками и рухнул ничком лейтенант, командир роты. К нему подбежали политрук и Баграмов, приподняли, посмотрели и бережно положили убитого.

Рота рассыпалась, залегла под кусты.

— Товарищи командиры! Приведите роту в порядок! — громко, отчетливо и совершенно не хрипло прозвучал голос Баграмова.

Он вышел вперед. Обезображенное ожогом лицо его потемнело, кустистая бровь нависла, и вызывающе раздувались широкие ноздри; в руке появился наган.

Раздались голоса сержантов, разбиравших свои взводы.

— Рота, за мной бего-ом! — крикнул Баграмов. И они побежали к мосту во мгле еще не улегшейся после мотоциклистов пыли, сами вздымая ногами пыль…