К Баграмову начали являться связные от всех частей. Располагались возле барака. Здесь всегда была очередь в перевязочную. К скоплению пленных на этом месте давно уже привыкли немцы, и именно здесь группа людей могла вызвать меньше всего подозрений.

В самой аптеке Юрка упаковывал пачками заготовленные индивидуальные перевязочные пакеты.

«Сколько же будет раненых, сколько убитых… — думал Баграмов, глядя на эту работу. — Убитых перед самым освобождением… Нет, не так-то легко она дастся, свобода, тем, кто дождется ее! За нее еще нужно будет стоять настойчиво, крепко, отважно! А ведь этого только все и хотят! Именно этого. Будут драться, да как еще!..»

Оставалось каких-нибудь два часа до заката, но до чего же медлило солнце!

Муравьев обошел основные точки формирования.

Всюду проводились подготовительные беседы командиров с младшими командирами и младших — со своими бойцами, малыми группами.

Этим бойцам предстояло захватить в свои руки двадцать пулеметных вышек. Если в руках повстанцев окажется двадцать пулеметов, то будет возможность занять оборону и добираться до трофейного склада. И даже если трофейный склад будет отрезан, все-таки можно держать оборону, сражаться, отбивать атаки эсэсовцев…

Настроение людей было хорошее. Все уже знали о разведке Василия и Еремки, но паники не было. Драться хотели все. Понимали ли только они, как неравны будут их силы в начале боя?..

Первая схватка должна стать решающей, если первую вышку сумеют взять тихо. Перед этой схваткой следует безоружных расположить в укрытиях — под бараками на земле, в противовоздушных щелях, если вдруг часовые с вышек начнут обстрел всего лагеря…

Муравьев обошел две ударные группы Батыгина. Люди были в приподнятом настроении. Пистолеты, гранаты, лестницы, сколоченные из носилок, рукавицы для преодоления проволоки — все было в порядке. Они сидели, играя в карты, вблизи двух с расчетом выбранных дальних вышек, с которых надо начать захват.

— Стрелять экономно. Если можно что сделать без выстрела, сделай без выстрела, — объяснял Батыгин в одной из групп, где был командиром Василий-матрос.

Юрка, посланный Баграмовым, нагнал Муравьева:

— Товарищ Семеныч, Василий Михайлович вас просит зайти.

Барков под бараком в землянке сидел при свете карбидной лампочки.

— Итак, первая операция — вышки. Вторая — трофейный склад, — докладывал Барков план выступления. — Одновременно с захватом вышек перерыв телефонной связи по этой схеме, — показал Барков чертеж, сделанный Оскаром Вайсом. — Третий отряд в то же время захватывает оружие в гауптлагере, в казармах роты охраны.

— В то же время? — удивился Муравьев.

— Конечно. Рота охраны с винтовками кинется на поддержку вышек. В казармах останутся двое дневальных, а там пулеметы, гранаты, патроны… В первый момент, конечно, о них не подумают. Надо их именно сразу захватывать. Через четверть часа будет поздно.

Муравьев согласился.

— Одновременно санчасть выносит через задние ворота слабых больных в лес, в сторону кладбища. Захват оружия роты охраны в гауптлагере проводит Павлик. Проводником и разведчиком у них будет Еремка — его брали уборщиком в гауптлагерь, он знает дорогу… И на пятьдесят человек им оружия — два пистолета да четыре ручные гранаты, — грустно сказал Барков.

Муравьев качнул головой.

— Н-да, не густо!.. — согласился он.

Это было совсем не густо, но что делать!

«Не сохранили мы Бороду! Вот кому поручить бы захват гауптлагеря! Черт, ведь сам он себя, сам погубил! — думал теперь Муравьев. — Вот бы кто горел и кипел больше всех. Пришлось бы все время его придерживать! Намучился бы я с ним!» — подумал он с особой горечью именно из-за того, что эти «мучения» с Кумовым были уже невозможны.

Связные от Баграмова сообщили в штаб, что обычная вечерняя смена караула на вышках запоздала на целых полчаса, К тому же сменившиеся с вышек солдаты возвращались в гауптлагерь не с разводящим, а поодиночке бегом.

— Значит, машинка у немцев приходит в расстройство, сбивается с ритма, — сказал Муравьев.

Куценко прислал доложить, что в пневмотораксном кабинете подготовлена операционная.

«Вот и Варакина нет! — при этом подумалось Муравьеву. — Победа. Освобождение. Вот они — рядом!

Третий день непрерывно слышался грозный голос величественной победы, которая шла по дорогам Германии, приближаясь и к лагерю. Казалось бы, все уже предрешено самым ходом истории — и вдруг какие-то гнусные фашистские карлики, ошметки Гитлера, пытаются ей в чем-то противодействовать. Они уносят свои душонки на запад, трусливо хоронясь от возмездия, я все же силятся сделать хоть последнюю пакость — превращая в кровавую кашу больных, изможденных людей, перед которыми уже распахнуты ворота освобождения.

Танки могут двинуться и на бараки туберкулезного лазарета, какие-нибудь остатки той самой дивизии «Рейх», с которой мы бились под Вязьмой, и какой-нибудь этакий кюльпе в золотых очках еще попытается по эту сторону Эльбы сделать свою последнюю пакость…»

— Василий Михайлыч, когда ребята захватят автомашины, надо сразу разлить в бутылки бензин: вдруг и на нас пошлют танки… — сказал Муравьев. — Я Юрке велю прислать из аптеки бутылок, да и на кухне найдутся, наверное…

Барков сделал себе заметку.

Оставив Баркова думать над планом обороны, Муравьев пошел снова в обход по лагерю.

Немцы еще сидели в комендатуре, из трубы которой валил дым.

«Бумаги жгут, собираются драпать!» — понял Муравьев.

Солнце уже склонялось к горизонту. Наконец немцы вышли из комендатуры и заперли помещение на замок, хотя им самим, как и пленным, было понятно, что им сюда не вернуться. Штабс- и оберфельдфебели за воротами вскочили на велосипеды и укатили, но группа солдат ждала еще у ворот и Мартенс еще сидел в канцелярии абвера, рядом с комендатурой. Пробравшиеся через радиоземлянку в комендатуру «Базиль» и Саша Беззубый, стараясь не произвести ни малейшего шума, торопливо разглаживали спасенные из печи листки бумаг. Тут были какие-то списки людей, приказы большой давности. Но ни малейших следов какого-нибудь нового приказа обнаружить не удалось.

За стенкой слышались приглушенные голоса Мартенса и Любавина, какой-то спор, но ни Саша, ни «Базиль» ничего не могли разобрать.

Еще минут через двадцать хлопнула дверь абверовской канцелярии. Мартенс и Лешка вышли. Зондерфюрер подал команду солдатам, построил их, запер дверь абвера и вместе с солдатами вышел за лагерные ворота.

Любавин, проводив их глазами, без всяких предосторожностей пустился прямо к аптеке.

— Где старик? — спросил он, удрученный и мрачный.

— Входи скорее! — позвал Емельян.

— Всё, отец! — угрюмо сказал Лешка, опустившись на скамью и безнадежно понурив голову. Лицо его словно бы почернело.

— Что «всё»? — не понял Баграмов.

— Мартенс сжег все бумаги. Немцы бегут. Мартенс меня звал с собой. Говорит, эсэсовцы весь лазарет нынче в ночь расстреляют и всех сожгут.

— Нынче в ночь? Расстреляют и всех сожгут?! — переспросил Емельян.

Лешка молча кивнул.

— Яша! Живее беги за Семенычем! — послал Емельян.

Милочкин выбежал.

— Чего ты раскис?! «Доходяги» и те хотят драться, а ты поник! — стараясь взбодрить и себя и Лешку, преувеличенно спокойно заговорил Емельян. — Не удастся им расстрелять и сжечь! Рассказывай дальше!

— А что говорить? Вот и все, — по-прежнему угнетенно ответил Любавин. — Он меня сначала держал, пока жег бумаги, потом уж сказал: «Может, здоровые люди кто куда разбежаться успеют, прежде чем налетят эсэсы. Хоть кто-нибудь да спасется!» Я стал расспрашивать. Он ничего не добавил, только снова спросил: «Решился?» Я говорю: «Катись ты! Сожгут — так пускай уж со всеми!..» Он вышел, построил солдат и увел… Митька Шиков, гад, согласился ехать на запад! — добавил Любавин.

Торопливо вошли Муравьев и Милочкин.

— Эсэсовцы собираются всех уничтожить на месте, сжечь лагерь, — сказал Баграмов. — Значит, надо водой запасаться.