Было очевидно, что в тылу орудует довольно крупная вражеская группа.

Бурнин спешил с докладом о готовности запасного КП в штаб армии, но неожиданно по пути его задержали. На одном КПП дежурный назойливо производил у всех проезжающих осмотр противогазов. Эти сумки, болтавшиеся с начала войны на боку без дела, так надоели всем! Но спешившему Бурнину дежурный предложил, как и другим, расстегнуть сумку и проверил, как сложен противогаз.

В штабе царила напряженность. К Балашову входило людей больше обычного.

«Вот уехал, а тут развели базар!» — ревниво подумал Бурнин, полагая, что многие к генералу идут без особой нужды. Однако ему приходилось ждать.

Узнав по приезде о прибытии документа на отзыв Варакина в тыл, Бурнин тотчас выслал за ним штабную машину.

Варакин вышел из операционной, неся впереди себя под умывальник окровавленные руки. Он смертельно устал после долгого дня работы, но в этот момент был счастлив удачно проведенной тяжелой операцией по извлечению двух осколков из бедра молоденького бойца.

— Покурить! — заговорщически кинул он страстной «табашнице», пожилой медсестре.

Она с сочувствием торопливо вложила своими пальцами ему в рот папиросу и поднесла огонек зажигалки.

— Покури, покури! Умаялся? Папиросочка — лучший отдых.

Варакин затянулся, улыбнувшись одними глазами, благодарно кивнул сестре и подставил руки под умывальник.

— Два раза за вами Вишенин присылал своего связного, — сказала сестра. — Говорил, вызывают куда-то.

— Кого вызывают?

— Вас, Михаил Степанович.

— Зачем?

— Ну, уж это… — Сестра развела руками, да Варакин и сам понимал, что вопрос пустой и никто на него ответить не сможет.

Через десять минут угрюмый и угловатый главврач, вручая предписание успевшему побриться, подтянутому Варакину, дружелюбно посоветовал:

— Ты вещи свои захвати уж сразу. Могут ведь срочно отправить.

— Куда? — спросил Варакин.

— Между нами сказать, мне сообщили, что тебя в Москву отзывают… для пользы советской науки, — с кривой усмешкой добавил Вишенин. — Да, в Москву!

Михаил почувствовал, что кровь приливает к голове и лицо его загорелось.

— Что же ты меня не информировал, что у тебя уже есть научные публикации по вопросу шока? — с упреком добавил главврач. — Говорят, институт создается особый, туда и тебя…

«Значит, все же Бурнин не ошибся!» — подумал Варакин, в тот момент невольно представив себе не институт, а как внезапно явится он домой, к Тане…

— Будешь «воевать» в тепленьком уголке на «восточном фронте» — где-нибудь в Ташкенте или в Алма-Ате, — продолжал Вишенин со внезапно прорвавшейся ехидцей.

Словно в чем-то упрекающий тон Вишенина возмутил Михаила.

— Уж придется быть там, где прикажут, Осип Иваныч! — сухо возразил он. — Я сам никуда не просился!

— Там легковая из штаба тебя уже полтора часа дожидается, так что ты поспешай. А мы тоже вот получили приказ на передислокацию, на новый рубеж.

— Тогда я пока не уеду! — сказал Варакин. — Сначала уж завершим…

— Ну как же! Приказ! Нет, ты поезжай, ничего, мы управимся без тебя. Ночью снимемся с места. Никто еще в госпитале не знает приказа… Ты поезжай!

Эту последнюю фразу Вишенин произнес снова мягко и миролюбиво, но неприятный осадок все же остался в сердце Варакина.

Он наскоро собрал свои вещи и, с какой-то невольно неловкой торопливостью простившись с товарищами по работе, помчался на присланной за ним машине в штаб армии. За рулем оказался уже знакомый шофер Бурнина Полянкин.

Дорога шла лесными проселками. Подпрыгивая на узловатых корнях деревьев и трясясь по кое-как намощенным гатям, по дороге к штабу Варакин с упреком ловил себя на том, что он рад возвращению в Москву, скорой встрече с Таней, рад тому, что оставит фронт…

И, будто требовалось оправдание этой радости, он без нужды стал уговаривать себя, что в институте сможет принести много больше пользы тому же самому делу…

Солнце зашло. В сумерках Михаил дремал под глухой, отдаленный рокот мигающего зарницами фронта, и несколько раз перед ним являлось зеленоглазое, «русалочье» лицо Тани.

Кто-то во влажной тьме леса остановил машину и, присвечивая себе фонариком из-под полы плащ-палатки, проверил его документы. Почему-то осмотрели противогазы у Варакина и у шофера. На груди проверявшего тускло блестел стальной дырчатый ствол и диск автомата. Они проехали еще с полкилометра лесом, и вот Варакин уже разминал затекшие ноги на осклизлой, глинистой почве едва различимой во мраке сельской улицы.

— Сюда, товарищ военврач, по лесенке тут, — подсказал Полянкин, осторожно потянув его за складку плащ-палатки у локтя.

Варакин вошел в помещение штаба. Навстречу ему вскочил Анатолий.

— Вот, Миша, и свершилось! Ура! Я как узнал, так погнал за тобой Полянкина. Хотел тебя повидать, посидеть, да нынче у нас горячо. Не удастся нам посидеть напоследок. Ты пока отправляйся ко мне и ложись, тебя Вася проводит. Если будет минутка, то я забегу, а не будет времени, так пришлю за тобой связного. Тогда захватывай свой мешок, чемоданчик — и в штаб. Аэродром отсюда километров около двадцати, да объезд тут новый, а ехать лесом. Ямы какие-то, корни, точно удавы… Так ты бы покуда поспал…

Варакин с Полянкиным дошел до знакомой избы и прилег. Ему казалось, что он не заснет от волнения. Неужели же завтра он будет в Москве?! Таня в последнем письме сообщила, что театр эвакуируется, но сама она по каким-то обстоятельствам еще задержалась.

«Мне все кажется, что уеду куда-нибудь на восток, а тут ты нагрянешь в командировку. Многие ведь приезжают», — писала Таня.

По сообщению радиосводок было известно, что фашисты почти каждую ночь бомбили или пытались бомбить Москву. У Варакина каждый раз при этом известии больно сжимало сердце: «И что она медлит?! Что она медлит с эвакуацией?!»

Но теперь он был рад, что Таня еще задержалась.

Он крепко заснул, и спалось ему без всяких снов до того момента, пока его разбудил Полянкин.

— Товарищ военврач, вставайте! Ехать пора. Товарищ майор приказал вам скорее в штаб — и немедленно на аэродром!

В голосе Полянкина Михаилу послышалась какая-то тревога. Но кто же его знает, может, его опять разбудили в машине…

Наскоро подхватив вещмешок и чемодан, Варакин вышел. В доме, возле которого остановилась машина, какой-то сухой, деловитый майор торопливо выдал ему документ, разрешавший полет.

— Счастливый вы человек, товарищ военврач! — сказал он, — Желаю вам долететь без задержек. Вам надо спешить, — добавил он.

— А где же майор Бурнин? Я хотел бы проститься.

— Не ждите, не ждите, Анатолий Корнилыч не скоро освободится, — сказал майор. — Впрочем, постойте. — Майор вызвал кого-то по телефону. — Двенадцатый здесь? — спросил он. — На минутку к трубке… Корнилыч! — сказал он спустя секунду. — Тут доктор бумагу свою у меня получил, хотел бы с тобой проститься… К телефону?.. Даю.

Кивком головы майор подозвал Варакина и вручил ему трубку.

— Миша, слышишь меня? Я выйти к тебе не сумею, — сказал Бурнин. — Поезжай, а то опоздаешь… По дороге противогаз держи наготове, — почему-то добавил он. — Счастливо! Татьяне Ильиничне лучшие пожелания!

И хотя Варакин, разумеется, понимал, что для прощания с Бурниным и для последнего рукопожатия ему останется две-три минуты во мглистом сумраке ночи, невозможность обменяться этим минутным рукопожатием и обнять Анатолия, с которым, может быть, никогда уже не увидится, в этот миг вдруг ощутилась Варакиным как непоправимая, тягостная потеря.

— Анатолий! Да неужели же на минуту не можешь?! — почти по-детски, с жалобой произнес Варакин.

— Да что ты, Миша! Если бы мог, неужели ты думаешь… — Бурнин не закончил фразу. — Ну, прощай, торопись!

— До свидания… Спасибо… Может быть, будешь в Москве… — растерянно пробормотал Михаил.

Трубка щелкнула и больше не ответила. Только откуда-то издали раздался по проводу тонкий зовущий девический голосок: