Между тем сейчас, как никогда прежде, Тата, сама того не сознавая, готова вернуться к Ване. То есть, принять его обратно. А, неважно! Главное, что сегодня Ефим Борисович явственно ощутил вновь возникшую между ними связь. Он твердо знал, что не мог обмануться, и внутренне дрожал от нетерпения: ну же! Сходитесь. Дайте умереть спокойно.

Но так сказать он не смел. Ему оставалось лишь надеяться, что друзья-знакомые не сочиняют и не преувеличивают про Иерусалим, и съездив туда, Тата поймет, что ей на самом деле важно и нужно. Ведь ни Америка, ни Майк, ни другой «новый американец» не заменят ей Вани, пусть они лучше его в сто раз. Судьба есть судьба.

Лишь бы до Таты это поскорей дошло.

Ефим Борисович встряхнулся, прямее сел в кресле, вновь раскрыл Библию и прочитал: «На третий день был брак в Кане Галилейской, и Матерь Иисуса была там».

Воображенье легко подхватило его и унесло в далекие, древние дали.

Жаркое солнце на глинобитных стенах, грубые деревянные столы, пыльные ноги в сандалиях из-под длинной одежды. Простое веселье.

«И как недоставало вина, то Матерь Иисуса говорит Ему: вина нет у них.

Иисус говорит Ей: что Мне и Тебе, Жено? Еще не пришел час мой.

Матерь Его сказала служителям: что скажет Он, то сделайте».

Так вот кого распирало от гордости, вдруг сообразил Ефим Борисович. Ну, еще бы — при таком-то сыне.

Протопопов чувствовал себя странно и решительно не понимал, что с ним происходит.

Он сидел дома, по обыкновению в кабинете. Слушал музыку — сын принес новый диск, но не мог сосредоточиться. За окнами висела депрессивная серая мга. К счастью, день, что называется, клонился к вечеру; скоро должно было стемнеть.

«Хоть шторы закрою», — сварливо пробурчал про себя Протопопов. Он страшно не любил делать это раньше времени.

Куда подевались решительность, уверенность в себе, казалось, обретенные навеки? Где весь его фантастический драйв? От разговора с женой он мгновенно превратился в тряпку, в лужу, мокрое место, и, хотя прошло время, собраться, восстановиться не получалось. Понятно, пришлось нелегко: объяснения, нотариус, нервы. Передав жене долю в бизнесе, он, подобно Данко, вырвал из груди свое личное, кровное, драгоценное сердце, но, что поразительно, ни на секунду не воспротивился, не заспорил — подчинился как зомби. Будто кто-то взмахом волшебной палочки парализовал его волю.

А ведь чуть не вчера он, герой-любовник и властелин мира, уверенно заявлял молодой, забеременевшей от него любовнице:

— Не волнуйся, я обо всем позабочусь, — и не то чтобы радовался этой некстати с неба свалившейся беременности, но безусловно гордился: гляньте, еще могу!

Дочку он всегда хотел — кроме шуток. И сразу загорелся надеждой: вдруг повезет? Назову Алевтиной в честь бабушки.

Лео смотрела на него расширенными, испуганными, обращенными внутрь себя глазами. Было видно, что и для нее ребенок — неожиданность, а вовсе не «ход конем».

— Что делать будем? — спросила она, выложив новость. Так, мол, и так, доигрались.

— Как что, рожать и воспитывать! — бодро воскликнул Протопопов, в ту минуту ничего, кроме этой глупой бодрости, не ощущая. Удивительным образом он вернулся лет на тридцать назад и почувствовал себя очень-очень молодым.

Лео взглянула вопросительно: воспитывать? Где, как?

— Деньги, насколько ты понимаешь, не проблема. С женой сегодня же поговорю. — Слова прозвучали буднично, но красиво; строго и по-мужски. Чувствовалось: что этот сильный человек скажет, то и будет. — Не обещаю, что разведусь, по крайней мере, не сразу, в семье, сама понимаешь, не подходящая ситуация, внук крошечный… Но одну тебя не оставлю и ребенка не брошу, не бойся. Сниму вам квартиру побольше, постараюсь как можно чаще бывать. Родишь, няньку найму.

Ему страшно нравилось это произносить; такое кино про мужчину с непростой судьбой, сурового, но надежного и заботливого. Лео от его речей очевидно стало спокойней. Остаток дня они провели в постели, где Протопопов подтвердил свою мужественность и сумел на время забыть обо всем на свете.

Но потом очутился дома и обнаружил, что признаться в случившемся жене у него не поворачивается язык. Он ходил вокруг нее, как собака, которой давно пора гулять, но которая слишком воспитана, чтобы досаждать хозяину. Открывал рот — и понимал, что внутри все обсыпано мелом, а язык не отклеивается от неба. Окончательно убедившись, что самостоятельно на разговор не решится, он начал картинно вздыхать и принимать страдальческие позы в надежде, что жена, заметив, спросит: «Что с тобой?». Но она словно ослепла!

Если б так. Вскоре выяснилось, что Власта видит и мыслит помасштабнее некоторых — это надо же, наняла детектива! Без фотографий Протопопов, наверное, до сих пор не разродился бы с признанием.

Кстати, первой его реакцией на пачку снимков было: слава тебе господи, сейчас все само собой разрешится! Чего он ждал, черт знает; видно, конкретных указаний. Пошел вон — либо сиди и не рыпайся, или — или, четко и ясно. Объяснили же ему когда-то, что бросать семью ради Таты непорядочно и жестоко, он и остался как спаситель (с большой, естественно, буквы).

Теперь спасительницей становилась жена.

Вот ведь штука: поведи она себя жестко три года назад, он бы ушел. А сейчас — вероятней всего, — предложил бы разъехаться при первой попытке надавить на жалость. И откуда ей известно, когда что делать? Редкостное чутье! Все-таки нет на свете женщины мудрее его Власты; лишится такой было бы преступлением. Потому он так легко принял ее условия насчет имущества. Плюс реально представил после ее слов, как Лео с ребенком отнимают у него часть нажитого, и пришел в ужас: для нее, посторонней девки, что ли, надрывался? Он, разумеется, готов помогать деньгами и, скажем, купить машину… нет, машину, пожалуй, чересчур… ну, неважно, главное, из текущих средств и по личной договоренности. Но чтобы по закону отпилить кусище ВСЕГО?! Хренушки. Лучше пусть принадлежит Власте, тогда с него взятки гладки.

Он провел ладонью по лицу и довольно сильно потянул себя за подбородок; как ни крути, мелочным выглядеть неприятно. Думать не хочется, что за разговор предстоит с Лео. Наобещал сорок бочек, выставился благородным героем — и в кусты? Но Ласточка была категорична: убедишься, что ребенок твой, и будешь выплачивать алименты — все, аллес! О жизни на две семьи, так, чтобы тебя с колясочкой погулять отпускали, не мечтай; у нас не Франция. Узнаю — выставлю, и тогда где жить, как жить, твоя забота; как хочешь, так и выкручивайся на зарплату. И заранее объясни своей красоте, что приезжать делать ребеночку козу не станешь, чтоб потом без претензий. Да, и еще: никакого усыновления, иначе алименты пойдут из официального жалования. Так и скажи. Ясно?

Он кивал: да, да. Но… как быть без Лео? Без их отвязного секса? Неясно почему, но с женой он ничего подобного позволить себе не мог и никогда не чувствовал себя таким гигантом.

Скоро там живот вырастет — не подступишься, напомнил себе Протопопов. Но тут же понял, что хочет видеть и живот — свое, как-никак, производство! — и ребенка, особенно если девочку. Интересно будет наблюдать, как она растет, узнавать себя, учить чему-нибудь умному. Придется что-то придумать. Усыпить бдительность жены — не станет же она, в самом деле, постоянно держать детектива, — и найти возможность навещать Лео. Господи, но как завтра смотреть ей в глаза? До сих пор он врал, будто еще не объяснился с женой, но нельзя же до бесконечности. Пора сдаваться.

Ладно, выкрутимся, утешил себя он. До разговора еще целых полсуток.

Утро вечера мудренее, решил Протопопов, плеснул себе виски и врубил звук погромче.

Виски помог — он лег спать героем. Но утро все равно наступило.

Подъезжая к дому Лео, Протопопов волновался точно перед экзаменом. Вспотевшие ладони неприятно скользили по рулю. Неожиданно его осенило: поговорим не дома, в ресторане! Там народ, сцену закатить не получится.