— Да ты что?! — ахнула Умка. — Разве так можно?

— Нет, но… насчет его жены не мне вам рассказывать. Почему не поверить девушке? Соседи — и славно. Может, так и есть. А Протопопову давно пора счет выставить. Как он с Таткой обошелся? Привороты на пустом месте не заказывают — стало быть, вляпался.

— Сама говорила: такие вещи наказуемы! — Умка разволновалась. — Не боишься?

— Немножко. Но я рисковая. Мне интересно, как подействует. Если что, я девицу напугаю, амулет отберу и уничтожу.

— Ну, ты даешь, Саня… — в смятении протянула Умка.

Тата молчала. Рассказ ее ошарашил, и она не понимала, что испытывает. Массу самых противоречивых чувств — и жажду мести, увы, в том числе. Девушка по описанию походила на Лео из ее снов — в реальности Тата свою соперницу никогда не видела, — и в этом виделся одновременно перст божий и зловещее предзнаменование, но… Не моя забота, решила, наконец, Тата.

Саня в странном возбуждении продолжала болтать:

— Между прочим, в тот же день с утра приходила богатая баба, тоже через Интернет и тоже за рунами. Муж ее застукал с любовником. Уйти не ушел, но вот они точно стали жить как соседи — почему, кстати, я девчонке поверила: жизненная ситуация. Так вот, баба сначала сомневалась насчет своего олигарха, какие-то у них там давние счеты, но потом решила семью сохранить, вот и попросила амулет на воссоединение. Я ее понимаю — знаете на каком роскошном БМВ прикатила? Кабриолет, сочно-красный — картинка! Ваш, спрашиваю? Нет, говорит, его игрушка; мою машину пришлось срочно в ремонт отправить, а на своей он в аэропорт уехал, вот и взяла эту. Надеюсь, муж в своем Париже не узнает — не то взбесится. Ну, и посудите: охота бабе столько добра терять?

— Так ты сделала амулет?

— Естественно! А она денег отвалила в два раза больше, чем положено. Я говорю, много, а она — берите, берите! Ну, мне чего, я взяла…

У Таты в мозгах что-то мучительно зазудело, как бывает, когда решение задачи близко, но никак не находится. «От этого колдовства голова кругом», — сердито подумала она и засобиралась домой.

Они с Умкой позвонили и вызвали такси.

— Как говорят в Америке, я воспользуюсь вашей ванной? — Тата улыбнулась и вышла.

Александра с горячностью зашептала Умке:

— Я при Татке больше не хотела говорить, она упертая, слушать не станет, но ты учти: с Иваном все очень серьезно! Попробуй что-нибудь сделать, ладно? Жалко ведь мужика! Сама ему позвони, что ли. Или папашу его предупреди — умный вроде дедушка, не станет фыркать.

— Хорошо, хорошо, — ответила Умка, но смущенно отвела глаза. Не божеское это дело! Однако обещание есть обещание. Ивану она звонить не станет, но Ефима Борисовича предупредит.

Тата еще поворачивала в замке ключ, когда по дому начали разливаться громкие телефонные трели. Сердце заколотилось: что стряслось? Она схватила трубку и услышала рокочущее:

— Привет. Соскучилась?

Гешефт. Прямо по Сашкиному гаданию. Впрочем, если откровенно, Тата ждала звонка — человек с таким прозвищем не может не переть напролом, — и заранее приготовила отповедь, но сейчас растерялась и пролепетала:

— Привет.

Да еще вся покрылась липким потом, дурища.

— Видишь, порылся в Светкиной записной книжке и нашел твой телефон. Ничего, не возражаешь? Только давай без банальностей. Да, я женат на твоей подруге, и да, я смог. Посмел. Как? Вот так. Очень просто. Я все понимаю, но… привык с тобой трепаться и не хочу отвыкать… тем более, привычка хорошая, никому никакого вреда, кроме пользы…

Он молол всякую ерунду, но Тате казалось, что она тонет — не в словах, а в звуках его красивого, уверенного, очень мужского голоса. Впрочем, через пару минут она взяла себя в руки и тихо, отчетливо произнесла:

— Георгий, раз ты все понимаешь, то… просто не звони больше, хорошо?

Он хмыкнул.

— Завтра же не позвоню, — пообещал и нахально добавил: — Целую. Всячески. — После чего спокойно повесил трубку.

Тата оцепенело слушала короткие гудки. Она почти не злилась на скучающего Гешефта: с адюльтером в Америке не забалуешь, и кто-то вроде нее, Таты, — практически единственный шанс безопасно развлечься. В болоте эмигрантской рутины подстрелишь любую лягушку. Тем более что такого чудовищного возрастного ценза, как в России, в Штатах нет, и женщины за сорок там вполне котируются. В любом случае, Гешефт уголовный кодекс не нарушает. Но она сама, это ведь ужас какой-то! Как двадцатилетняя дура, тает от пустомельства! Почему??? Потому что в ее «пожилом» советском сознании возрастной ценз есть и любое мужское внимание воспринимается ею как подарок?

Удивительно: времена изменились, женщины, спасибо всяким притиркам и ботоксам, стали выглядеть намного моложе, но в умах — наверняка не у одной только Таты, — прочно засела «старушка сорока двух лет» из девятнадцатого века, которая не дает морального права вести себя так, как вполне позволяют и внешность, и самоощущение, и прочая психофизика…

«Нет, — твердо сказала себе Тата, — я не сдамся в утиль раньше времени. Как бы я отнеслась к Гешефту в молодости? Без вопросов: послала бы подальше. Всерьез бы уж точно не приняла. Вот и сейчас так надо».

Она долго и старательно вправляла себе мозги, но обрывки гешефтовых глупостей заняли в голове столько места, что далеко не сразу меж ними прокралась мысль: «Если сбылось одно предсказание, значит, остальные тоже могут? Насчет Ивана?».

По спине липким ручейком побежал страх.

Трудно подсчитать, со сколькими людьми на Земле одновременно происходят одни и те же события. Сколько человек в одну и ту же секунду пьют чай c бубликами, радостно округляют глаза, обнаружив под веткой большой белый гриб, смеются над неприличным анекдотом? Сколько человек рождается, умирает? Впрочем, насчет рождения и смерти есть статистика. Но вот интересно, скольким женщинам в один день объявляют о том, что они беременны?

В пятницу, о которой идет речь, с учетом разницы часовых поясов — как минимум, двум. И реакция обеих на судьбоносное известие оказалась одинаково противоречивой: изумление, ступор, радость и гордость вопреки обстоятельствам, паника, страх: что теперь будет? Обе беременности были не запланированы, обе грозили изменить судьбу одного и того же мужчины.

Прятал ли Бог в бороде хитрую усмешку, глядя на будущих мам сверху, радовался ли своей сомнительной шутке, известно одному только Богу.

Наташа, одеваясь, машинально кивала врачу. Тот что-то говорил — губы, во всяком случае, шевелились, — но она не слышала, лишь оторопело пыталась не впустить, а скорее, протолкнуть в сознание случившееся. Как, откуда? Ведь она твердо решила: никакого манипулирования ребенком! В смысле, Антоном. Ну, то есть, Антоном с помощью ребенка. Ни в коем случае. Сначала они должны были пожениться, а после подумать о детях — как положено. Правда, в наше время не поймешь, что положено, а что нет, но их с Антоном отношениям полагалось развиваться по старинке. Такие уж они люди. И вот, пожалуйста, вопреки всем предосторожностям… Неужели после памятного разговора с подружками организм подсознательно дал себе волю, разрешил природе взять свое? Смешно: в тот же день, во время похода по магазинам, Алка снова пристала к ней насчет ребенка, а в ответ на резкую отповедь невозмутимо отмахнулась:

— Да кто тебя спрашивает! Это дело такое, не отвертишься!

Как в воду глядела.

Наташа так надеялась, что тест ошибся.

Что ж теперь будет? Аборт категорически исключается. А стало быть, все зависит от Антона, в его руках судьба их троих. Если он выкажет хоть малейшее недовольство, придется от него уйти: любовь любовью, а принципы принципами. Наташа не желала до старости гадать, что было бы, если бы она не привязала его к себе младенцем.

Но… стать матерью-одиночкой? Воображение с ловкостью карточного шулера подкинуло страшную картинку: поздняя осень, детская площадка, мокрые качели, она сама — скорбный рот, запавшие глаза, — уныло раскачивает мальчика лет трех, бледного, тощего — безотцовщину.