Избавиться от них полностью помог новый роман, по новизне, свежести, азарту такой же страстный, как с Питером. Ласточка и лечащий врач Протопопова, очертя голову, пустились в плаванье по бурному морю адюльтера. Роман был четырнадцатым по счету и по многим неуловимым признакам завершал своеобразный венок сонетов увлечений ее молодости. Стоит ли удивляться, что героя звали Глеб.

Глеб Павлович Попцов.

Как почти всякий мужчина-врач, ветеран ночных дежурств и убежденный «физиолог» в любви, он хорошо знал сладость запретного плода и его ценность для правильной перистальтики отношений с женами богатых частных пациентов. К тому же он был истинный артист. Все это дошло до Ласточки лишь в тот миг, когда муж застал их вдвоем — до того на протяжении почти двух лет она считала, что ее никогда еще не любили так сильно. Именно пылкостью Глеб пробудил ее от летаргии, в которую она впала, победив в борьбе за семейное счастье. Ласточку, разумеется, немного смущало, что Глеб Павлович женат — вроде бы только что штудировала с Протопоповым библейские заповеди, но… ее так ужасно предали, а Глеб, по его собственным словам, начисто помешался от любви. «Как мальчишка, семнадцатилетний мальчишка», — жарко шептал он ей в ухо, подловив на выходе из комнаты мужа и настойчиво притискивая к стене. Поначалу Ласточка не принимала ухаживаний всерьез — просто выдала себе карт-бланш на развлечения. Однако прошел год, и между ними что-то изменилось; возникла настоящая близость, нежность. Она сама не заметила, как полюбила. Протопопов выздоравливал, но это уже ничего не значило. Они с Глебом образовали отдельную пару, не менее важную с точки зрения небесного ЗАГСа. Так, во всяком случае, думала Ласточка. Они не раз обсуждали, как будут жить вместе.

Когда Протопопов неожиданно вернулся с дачи, она не испугалась, наоборот, обрадовалась: наконец-то все выяснится. Но Глеб повел себя жалко — и залопотал про семью… В ту минуту и после, из-за приставаний мужа, она навсегда возненавидела мужчин. Проживу и без них, яростно думала Ласточка. Но чем дольше думала, тем больше понимала, как это глупо. Отныне она должна заботиться только о себе. Должна вырвать из сердца Глеба, чувства к которому, несмотря на презрение, пока не получалось задушить, и любой ценой удержать мужа. Протопопов — основа ее благополучия, а благополучие — гарантия ее значимости, ради этого положено столько сил и упущено столько возможностей. И теперь он вдруг возьмет и уйдет? Нет уж, дудки. Лучше опять обратиться за помощью к потусторонним силам. Правда, Вадим здесь не помощник, но ничего. Найдутся другие.

Своего не отдам, решила она. Не будь я Власта Протопопова.

— Спасибо, все очень вкусно. Ты умница. — Антон отодвинул от стола табуретку, встал, поправил рубашку, ремень и шагнул было к двери.

Наташа в то же мгновенье сделала шаг к нему. Антон непроизвольно вытянул вперед руки и взял ее за плечи, как бы перехватил в движении — едва ли осознав, что тем самым помешал обнять себя за шею и прижаться щекой к щеке, как она любила. Поцеловал в лоб:

— Пойду.

Наташа молча посмотрела ему в глаза и улыбнулась. У нее был пытливый взгляд и всепонимающая улыбка, которая временами совершенно иррационально, но очень сильно раздражала Антона. Этот специфический изгиб губ и особое выражение лица словно заранее отпускали все грехи — и отчего-то рождали желание оправдываться, хотя никаких преступлений за ним не водилось.

«Я придираюсь, — подумал справедливый Антон. — Она не виновата. Не виновата».

Увы, он не сумел ответить на ее чувства. Как ни старался, не смог выкинуть из головы Лео. Но, сам того не заметив, запутался в паутине новых, угнетающе добродетельных отношений. Наташа любила его верно, честно, жертвенно, беззаветно. Была ему ласковой сестрой, заботливой матерью, нежной подругой, неотступным ангелом-хранителем. И, ни разу не сказав этого вслух, как-то все же дала понять, что если Антон уйдет, она ляжет у порога и не двинется с места, пока он не вернется. А без него умрет.

Чем-то она напоминала Цезаря, его пса.

Антон вздохнул: он скучал по своей собаке. Даже при Лео, а сейчас особенно. Уезжая в Омск, он рассчитывал, что максимум через пару месяцев перевезет к себе мать вместе с Цезарем, но Татьяна Степановна все тянула, придумывала отговорки. Беседы по телефону всякий раз оборачивались торгом.

После смерти отца и расставания с Лео Антон впал в депрессию. Раньше такого с ним не случалось, и он не сразу понял, что живет как во сне — тяжелом, нескончаемом, мутном. Он словно раздвоился и, маленький, больной, несчастный, отстраненно взирал на мир изнутри своего же тела-скафандра, прозрачного, но невероятно тяжелого и абсолютно непроницаемого. Элементарные действия стали пыткой. Просыпаясь, он тоскливо думал о предстоящем дне и не хотел открывать глаза, а встав с постели, двигался, будто в глицерине, и от соприкосновения с реальностью весь превращался в один ноющий зуб.

Однажды он не смог заставить себя вылезти из-под одеяла и не шевелясь пролежал почти до вечера. Около шести позвонил его начальник из Омска — зазывать обратно; с момента, как Антон попросил о переводе в родной город, такие звонки раздавались с завидной регулярностью. Татьяна Степановна принесла трубку и вопреки обыкновению осталась в комнате, слушала разговор. Минуты три-четыре Антон вежливо, но безразлично отнекивался, потом, не в силах продолжать, вяло согласился «еще подумать». На том и распрощались.

Татьяна Степановна постояла, рассматривая рисунок на обоях, и после долгой паузы тихо произнесла:

— Антоша, сыночек, не думай, что если ты здесь останешься, то мне лучше сделаешь. Нет. Я вот все думаю, не поехать ли мне к тебе? Тут-то уж больно тяжело: куда ни глянь, сердце рвется. Воспоминания… А в Омске у тебя квартира, работа, зарплата неплохая. У меня пенсия. Проживем. Может, я и дело какое себе найду. Дома трудно, кругом знакомые, смотрят, жалеют, душу травят. На чужом месте, пожалуй, легче будет.

Антону сразу сделалось нестерпимо стыдно: мать, сама еле живая от горя, его же еще и успокаивает, хотя это он должен служить опорой… Кисель! В ту минуту он мысленно поклялся любой ценой одолеть тоску — и позволил себе поверить словам матери.

Сейчас, задним числом, он понимал: ее задачей было хоть как-то его ободрить и поскорее отправить из Иванова, об остальном она и не думала. Просто инстинктивно нашла то единственное, что еще могло заставить его встряхнуться. Наверное, правильно. Как бы он жил там, где каждый пустяк напоминает об отце, Лео, невозвратно потерянном счастье? Если б они тогда не поссорились… Вот ведь ирония судьбы: скандал разгорелся из-за его намерения бросить работу в Омске, а как все повернулось? С расстояния многих месяцев конфликт казался нелепым, а его последствия — непропорционально трагическими. И почему он так взбесился из-за Костяна? Лео плохо соображала, этот бандюга к ней полез… Дать бы ему в рожу, и дело с концом. Впрочем, неважно, проехали. Не поправишь. Антон знал, что обошелся с Лео гадко, и она никогда его не простит. Да и Наташу никуда не денешь… То, как он отставил ее в прошлый раз, полбеды, но теперь…

Лео всегда подозревала, что у них с Наташей был роман. Что же, и да, и нет. Но если не лукавить, то скорее все-таки да. А что такого? Антон приехал в Омск, полный решимости навсегда избавиться от «недостойной» любви к Лео. Потихоньку начал устраиваться в квартире, снятой для него предприятием, и недели через три познакомился с весьма симпатичной соседкой по этажу. Та сразу проявила к нему недвусмысленный интерес. Ему это польстило, несмотря на «разбитое сердце» (да-да, именно такой трагический диагноз он себе ставил). И он безумно тосковал по Лео, по дому, по родителям. Странно ли, что его потянуло к общению, уюту, теплу? К женщине?

Наташа приглашала пить чай, временами — ужинать, но никогда не навязывалась, не перебарщивала с гостеприимством, лишь при случайных встречах на улице, у подъезда, мусоропровода, лифта говорила: «Хочешь, заходи, поболтаем». Да и то не всегда. Иной раз ограничивалась мимолетным: «Привет, как жизнь?» — и словно не замечала его невольного разочарования. Было ли это игрой? Какая разница. Она ясно дала понять, что он ей нравится, но первый ход остается за ним. И постепенно Антон сам начал напрашиваться в гости. Изредка они вместе ходили в магазин, еще реже — в кино, но уже к весне регулярно гуляли по вечерам. Наташа, переступая лужи, брала его под руку, и это отнюдь не вызывало в нем отвращения. Наоборот, грело. Нечто внутри, о чем он, казалось, забыл, оттаивало, просыпалось, расправляло листики, и однажды после вкусного ужина, когда они сидели на диване и смотрели фильм, Антон придвинулся к Наташе поближе. Она не шелохнулась, но чуть напряглась, не обороняясь, скорее, выжидательно. Он протянул руку по спинке дивана ей за плечи. Тут она повернулась к нему и серьезно посмотрела в глаза. Взгляд сказал Антону многое — явно больше, чем рассчитывала Наташа. Она ждала отношений— в самом широком понимании слова, но с одним исходом: белым платьем и обручальным кольцом. В идеале, конечно. Никакого давления. Если Антон сам захочет. Это его в тот день и остановило. Обманывать такую хорошую девушку кощунственно, осуществить ее мечту при всем желании невозможно, а она старше его на два года, и ей надо устраивать судьбу…