Выстрел в грудь.

Телеграмма была отправлена по телеграфу. В Мексике не было радиостанций, способных принимать сообщения из Берлина.

Пуля пронзает мою плоть…

Послание было отправлено в немецкое посольство в Вашингтоне. Благодаря содействию Вудро Вильсона немцы использовали американский кабель для обмена шифровками между Берлином и Вашингтоном. Таким образом, не было повода для подозрений. Но эти сообщения проходили и через Англию…

Кровь пропитывает мою пижаму. Лужа крови. Жизнь вытекает из меня.

Точнее, через зал № 40 отдела криптологии. В здании Адмиралтейства. Восемьсот радиопередатчиков. Восемь криптологов.

Лужа растекается. Жизнь еще теплится. Человеке пятнами на щеках выходит из комнаты. Альберт закрывает глаза. Он мертв… Я мертв… Пора. Я должен найти другое тело.

Я был арестован в Розенхейме. Руины. Средневековые башни. Деревня. Ребенок.

В те времена радиооператоры составляли шифры, следуя книгам кодов. Это был устаревший и опасный метод. Когда тонул вражеский корабль… Первым делом нужно было найти книги кодов. В конце 1914-го… Был затоплен немецкий истребитель. Были найдены различные книги и документы. Люди из зала № 40 обнаружили, что одной из найденных книг кодов, "Verkehrsbuch", пользовались для обмена сообщениями между Берлином и морскими атташе… Из различных иностранных посольств…

Когда телеграмма Циммермана попала в зал № 40, два криптолога… Референт Монтгомери и Найджел де Грей… прочли первую строку.

130. 13042. 13401. 8501. 115. 3528. 416. 17214. 6491. 11310.

В ней содержался номер книги кодов, используемой для шифровки сообщения… Число 13042 навело их на мысль о номере 13040… Номер немецкой книги кодов, имеющийся в распоряжении людей из зала № 40. Таким образом, все было очень легко. Для меня. Монтгомери. И для меня. Де Грэя… Расшифровать по крайней мере основные части сообщения.

Я мертв. Другое тело.

В качестве предосторожности. Немцы обычно дважды шифровали свои сообщения. Однако… Они не сделали этого с телеграммой Циммермана. В феврале 1917-го Президент Вильсон ознакомился с ее содержанием в марте… Неожиданно… Циммерман подтвердил ее достоверность. 6 апреля… Соединенные Штаты объявили Германии войну.

Я. Умер.

Это не я.

Другое тело. То же самое.

Электрический муравей.

В двух кварталах от дома Альберта судья Кардона видит аптеку. Дверь закрыта; он звонит, и через некоторое время в окошке показывается женское лицо с маленькими глазками и орлиным носом. Женщина открывает дверь.

– Проходите, проходите, – говорит она, подталкивая его в спину и задевая мешки с алкоголем и газировкой. Кардона ставит свой чемоданчик на пол. Вода стекает с его ботинок прямо на палас.

– Извините, я тут все запачкал.

– Не беспокойтесь.

Кардона чувствует, что у него замерзли руки и ноги, мокрая одежда неприятно липнет к телу; сейчас он хотел бы очутиться в своем отеле, рядом с горячим обогревателем или батареей.

– Садитесь. – Женщина указывает на стул, где разлегся сиамский кот. – Вы сильно промокли. И нужно немедленно обработать рану. Может попасть инфекция. Как это вас угораздило?

– Спасибо, сеньора, – говорит Кардона, не двигаясь и не спуская глаз с чемодана. – Я оказался в неподходящее время в неподходящем месте. Попал на митинг на площади.

– Жалко, жалко… Но если вы меня спросите, я отвечу, что полностью согласна с тем, что происходит. За последний месяц они на 80 % подняли цены на электричество. Где это видано? Они хотят наживаться в такой бедной стране. Садитесь, пожалуйста. – Кардона подходит к стулу. Кот позволяет погладить себя, но не выказывает ни малейшего желания покинуть свое место; он пахнет мочой, шерсть его облезает, на спине видны большие залысины. Женщина хлопает рукой по прилавку, кот подпрыгивает и скрывается в глубине аптеки. Кардона садится. Слова женщины напоминают ему времена, когда он был членом правительства. Разговор, который произошел у него с Вальдивией, министром финансов, в коридоре Огненного дворца. Они только что вышли из зала заседаний, где обсуждали межклассовые объединения, выступающие против ограничений ресурсов и международных организаций. У Вальдивии был озабоченный вид.

– Ах, мой дорогой судья, наш народ ничем не проймешь. Хотят, чтобы в стране наступил экономический подъем, а когда приходят иностранные инвесторы, ругают их на чем свет стоит. Они не понимают, что капиталистические фирмы – не благотворительные общества. Они вкладывают деньги, чтобы получить прибыль. Это порочный круг, и я не знаю, можно ли выйти из него.

– Не думаю, что есть какой-либо выход, – сказал тогда Кардона. – В бедной стране мы не привыкли, чтобы народ зарабатывал больше, чем требуется на содержание семьи. Отсюда народное определение: "зарабатывать на жизнь". Работать честно для них значит – чтобы выжить. И если кто-то трудится для себя и имеет больше – он сразу становится в глазах окружающих взяточником, эгоистом и тому подобное.

– Именно. Мы хотим быть современными и прогрессивными, но не желаем расставаться с традиционными предрассудками. Хотим совместить и то, и другое, а это в принципе невозможно. Неолибералы обречены здесь на провал, если этого еще не произошло.

Кардона хотел сказать, что дело в том, как действовали эти либералы. Но вместо этого спросил:

– Но вы думаете, что народ в конце концов предпочтет отказаться от инвестиций? Тогда нам придется сразу закрыть все границы.

– Они так и сделают, а на следующий день останутся с пустыми руками. Это будет победа без победителей. Из тех, что нам так по душе.

Женщина внимательно осматривает рану Кардоны.

– Нужно наложить пару швов, – решает она.

– Без анестезии?

– Спокойно, это делается быстро.

– Будет больно?

– Будет быстро. – Он закрывает глаза и пытается расслабиться. Спрашивает себя, хватит ли у него сил добраться до дома Тьюринга. Он непременно должен это сделать; надо закончить то, что начал.

Кардона выходит из аптеки. Дождь утих. Рана горит огнем, но теперь все позади. Пришлось наложить три шва. Дом Тьюринга в микрорайоне за городом. Сможет ли он добраться туда? Он запомнил названия улиц. К счастью, проспекты пересекают Рио-Фугитиво из конца в конец, так что заблудиться здесь сложно. Жаль, что из-за забастовки нельзя доехать на машине (но даже если бы это и было возможно, он не поехал бы на такси). Идти пешком – займет минут сорок пять. Город полон манифестантами и полицейскими, так что это еще и рискованно. Дождь может усилиться, и ему придется где-то укрыться. Он измучен, одежда на нем мокрая, в пятнах крови. Будто весь мир хочет помешать ему. И что же? Вернуться в отель и принять душ? Лечь в кровать, приняв наркотик? Отложить все до завтра? Невозможно. Завтра Рут узнает о смерти Альберта, свяжет концы с концами и сразу заподозрит Кардону. Узнает, что его суд присяжных – небылица, необходимая для сокрытия жестокой правды. Потому что закон здесь ничего не значит, он лишь служит прикрытием для сильных мира сего, которые по своей прихоти направляют ход событий. Он всегда знал об этом, но не хотел верить; и напрасно. Но нет. Просто в глубине души он хотел быть одним из них. Или думал, что его убеждения и слова могут одержать над ними верх. Теперь он может искупить свою вину, лишь взяв правосудие в свои руки. Став и судьей, и палачом. Поражение несправедливого закона будет являться его триумфом. Он вытирает лицо грязным носовым платком. Пурпурные пятна на его щеках блестят. Он решается продолжать.

В этот вечер второго дня народного восстания Кардона пересекает Рио-Фугитиво, далекий от всех этих треволнений, но парадоксальным образом ощущая свою причастность к происходящему. Исторический вечер. И он тоже здесь, участвуете исторических событиях или, напротив, способствует историческому краху. На его пути улицы и перекрестки, заваленные камнями, досками, засыпанные осколками разбитых бутылок; перевернутые автомобили; большие, ярко пылающие, несмотря на дождь, костры, в огне можно увидеть обломки стульев, старые газеты и прочий хлам. Отчаявшиеся пожарные безуспешно пытаются погасить огонь. Группы молодежи направляются в центр города; военные и полицейские применяют против манифестантов слезоточивый газ; журналисты с микрофонами и камерами снимают все эти разрушения, чтобы потом показать их на телеэкранах в недельной хронике и сохранить для истории. Никто не узнает Кардону. А он вовсе не стремится быть узнанным. Он избегает наиболее оживленных улиц и прямых встреч сманифестантами. Он рад, что вовремя перестал быть членом этого правительства. Ах если бы это было правдой. Неистовый поток слов для того, чтобы не смотреть этой правде в лицо. Он сам ушел или его "ушли"? Его вынудили подать в отставку. Возможно, они отдавали себе отчет в том, что он не один из них. Или не понимали того, что он хочет стать одним из них. Его постоянно удивляли эти обеды и ужины в президентской резиденции. Невинным и чистым было его сердце, он не привык к такому повышенному вниманию. Иногда Монтенегро говорил несколько странно; не вынимая сигары изо рта, он покусывал ее и одновременно произносил фразы. Слова, словно пьяные, срывались с его губ. Нужно было очень постараться, чтобы понять хоть что-нибудь. Даже в таких мелочах проявлялась его властность: он заставлял людей вроде Кардоны прикладывать усилия, чтобы разобрать его слова; давал понять, что все они, как и эта сигара, целиком и полностью в его руках, что в любой момент он точно так же может раздавить каждого из них. Иногда Кардона в изнеможении останавливается, испытывая боль; он спрашивает. себя, чем все закончится. Падет ли Монтенегро? Наверное, на это надеяться не стоит, правительство столько раз пытались свергнуть, и каждый раз ему удавалось выстоять. У оппозиции есть желание пошатнуть самые основы власти, но не хватает сил для решительного удара. Может быть, еще силен страх перед беспределом в масштабах страны; такое случалось в ее истории; сейчас все несчастливы и не каждый помнит, чего стоил возврат к демократии несколько десятилетий назад. Но во времена всеобщего смятения кто-то должен сделать с Монтенегро то, что Кардона сделал с Альбертом: приблизиться и выстрелить в упор. Конец истории. И все начнется с чистого листа. Но это сделают другие, те, кто придет ему на смену. Повернув за угол, он вздыхает с облегчением, увидев на расстоянии нескольких сотен метров микрорайон, в котором живет Тьюринг.