Женщина, сидевшая рядом, внезапно сжимает руки Рут в своих. У нее круглое лицо и широко раскрытые покрасневшие глаза.

– Ай, мамочка, – говорит она, – ты должна похлопотать за нас, когда выйдешь отсюда.

– Возможно, ты выйдешь раньше меня.

– Такого не может быть. Посмотри, как ты одета. Совсем скоро они выпустят тебя. Это уж точно.

– А за что вас задержали? Возможно, моя вина гораздо серьезней.

– Мы перекрыли шоссе к аэропорту. Приехали полицейские с дубинками, надели на нас наручники и арестовали вместе с нашими мужьями. Они не имели права так поднимать цены на свет. Они знают, как мало мы зарабатываем. Мы устали от того, что нам постоянно затыкают рот.

– Я полностью с тобой согласна. По всему городу происходит то же самое.

– А я впервые вижу, чтобы такие холеные, хорошо причесанные сеньоры выходили на улицы – это точно какие-нибудь твои друзья.

– Возможно, ты в последний раз видишь такое.

– Некоторые говорят, что, если бы мы всегда объединялись с вами против правительства, все было бы гораздо проще. Но вот только, говорю я им, между нами и вами нет ничего общего.

– И в этом я тоже с тобой согласна.

– И все равно не забудь о нас. Меня зовут Эулалия Васкес. А она – Хуанита Силес. – Она указывает на женщину рядом с собой.

– Если вы выйдете раньше, вспомните обо мне. Рут Саэнс.

Женщины пожимают друг другу руки. Рут закрывает глаза, ее охватывает усталость. Она должна быть дома, в горячей ванне. Ей частенько приходилось бороться за ванную комнату с Флавией, которая могла проводить там целые часы. Что можно делать в ванной столько времени? А Мигель постоянно заступался за дочь, подрывая авторитет Рут.

Малыш продолжает плакать. Рут хочется сделать так, чтобы он замолчал и чтобы смолкли плач и крики ее соседок по камере. Она понимает их, но очень трудно сохранять спокойствие в атмосфере такого отчаяния, а ведь она, как никто другой, должна оставаться невозмутимой.

Она думает, что именно Мигель виноват в том, что ее жизнь пошла наперекосяк. Кто бы мог это представить; когда они познакомились, ей понравились его молчаливость, привычка не привлекать к себе внимания. Способный к самоанализу и умный – в нем было все, что Рут искала в мужчине; она ненавидела тех, с кем была знакома в юности и в молодые годы: шумных, резких, агрессивных в своей мужественности. К тому же Мигель разделял ее страсть к искусству создания секретных кодов, которое остальные находили скучным и совершенно бесполезным (во всяком случае, в стране, где они живут). Как любил говорить один ее поклонник: "Каждый должен развивать в себе страсти, которые могут пригодиться нации". Она отвечала, что страна – это еще не последняя инстанция, существует ведь еще и Вселенная. Годы спустя она рассказала об этом споре Мигелю, и он пришел в восторг от ее слов. Ах этот доморощенный Тьюринг: он хотел научиться у нее, но в результате превзошел свою преподавательницу. Он настолько погрузился в криптоанализ, будто на свете ничего больше не существовало. Каждый должен стараться вникнуть в глубинный смысл того, что он делает, но это не означает, что ради этого следует забыть обо всем остальном.

Про себя Рут беседует с Мигелем. Сколько раз она наизусть повторяла все это в уме – бесконечные обвинения, резкие ответы. В последние месяцы ей даже казалось, что она готова заговорить с Мигелем, но, видимо, она слишком долго обдумывала свои аргументы.

Измученная Рут засыпает. Это будет беспокойная ночь: частые пробуждения, плач детей и соседок по камере. Но усталость поможет ей засыпать снова и снова. Ей будут сниться кровавые реки, которые уносят с собой ее рукопись. Во сне она попытается прочесть какую-то книгу, но она окажется непонятным кодом…

На следующий день полицейский с усами подходит к двери камеры и зовет ее. Удивленная Рут приподнимается. Другие женщины стучат в дверь и требуют, чтобы их тоже освободили. Полицейский открывает дверь и приглашает Рут следовать за ним. Они переступают порог. Слабый дневной свет слепит ей глаза; лишь сейчас она понимает, что в камере было почти темно, нужно было делать большие усилия, чтобы различить во мраке лица и силуэты сокамерниц.

В окно она видит, что идет дождь, и силится найти нечто поэтическое в его шуме. Струи дождя расчерчивают день четкими параллельными линиями.

– Поторопитесь, – ворчит полицейский. – Шефу необходимо поговорить с вами.

Рамирес-Грэм пьет черный кофе у себя в кабинете. Он закончил чтение папок, взятых из Архива. Он мало узнал об Альберте, но много – о Тьюринге. И эта информация огорчает его. То, чем он занимается в своем офисе, – дело политическое, ему же не терпится вернуться к своим алгоритмам. Он должен отделаться от Тайной палаты.

Звонит Баэс:

– Шеф, вам необходимо немедленно прийти в зал мониторинга.

Рамиресу-Грэму не хочется никуда идти. Для Баэса все срочно.

– Что-нибудь по поводу дочери Тьюринга?

Он говорил с ней часа два назад. Потом беседовал с Морейрасом, шефом НБР (Национального бюро расследований). Несколько минут назад Морейрас перезвонил ему и сообщил, что в районе колледжа Сан-Игнасио очень мало домов бедняков. Однако кое-что они разузнали: в одном из них, где располагается и мастерская, живет семья, в которой был старший сын, парень примерно двадцати лет. Возможно, они близки к разгадке?

– Кое-что очень серьезное о нашем Тьюринге, – говорит Баэс.

Рамирес-Грэм поднимается; в Тайной палате не бывает ни минуты покоя. В его офисе в АН Б минуты отдыха выпадали на его долю гораздо чаще (хотя объем работы был намного больше). Возможно, это зависело оттого, что там он не был начальником и всегда мог улизнуть на несколько минут. А может, дело в разных культурных традициях: кажется, что в Рио-Фугитиво никто не в состоянии принять самостоятельного решения; вплоть до того, что ему приходится распоряжаться пополнением запасов туалетной бумаги во всем здании. Но Баэс – один из его наиболее способных и независимых подчиненных. Нужно было обратить на него внимание раньше, а не только сейчас, когда понадобилась его помощь в связи с появлением "Сопротивления". Баэс знал о Кандинском, но не находил его действия опасными и не считал нужным информировать начальство о тяжести сложившейся ситуации вплоть до последних двух недель, когда начались нападения на сети правительственных компьютеров; то есть до того момента, когда ничего другого ему уже не оставалось. Но это проявление самостоятельности подняло Баэса в глазах Рамиреса-Грэма, и он сделал его своим доверенным лицом. В кулуарах шептались, что Баэс стал членом Центрального комитета, не проработав в Тайной палате и трех месяцев.

В зале мониторинга находится сеть компьютеров, с помощью которых ведется наблюдение за тем, что происходит в самом здании и вокруг него. Баэс стоит, опираясь на плечо одного из наблюдателей; Рамирес-Грэм достает из кармана упаковку "Старбёрст" и подходит к ним. Смотрит, за чем они наблюдают. Тьюринг – да, Тьюринг – просматривает папки в "Архиве архивов", куда разрешено входить только начальнику ТП. Никому из служащих не полагается знать мифы, связанные с созданием Тайной палаты. Рамирес-Грэм должен поговорить с Тьюрингом. Должен рассказать ему об истинном лице Альберта. Это будет больно, но кое-кому необходимо знать эту информацию. Знать о дерзости этого зловещего плана. Действительно, верно говорил один из его преподавателей: "Если план не дерзок, то для чего он нужен?" Но всегда ли дерзкая мысль действительно верна?

– Шеф, – взволнованно спрашивает Баэс, – вы его уволите?

– Если я уволю его, придется увольнять и всех вас.

– Я вас не понимаю.

– Я не уверен, что сам себя понимаю. – И он поворачивается, жуя свой "Старбёрст", намереваясь уйти. – Пожалуйста, сообщите сеньору Саэнсу, что я жду его в своем кабинете.