Ей не хочется сталкиваться с кем бы то ни было и вступать в гневную перепалку. Ее спрашивали, почему она не поддерживает этот "единственный способ народа обратить на себя внимание правительства". Ах, если бы они знали… Однако, похоже, Коалиции удалось объединить самые различные слои населения в противостоянии правительству. Бедняки, которые жалуются на нехватку света, бастуют вместе со знатными сеньорами против повышения тарифов на электроэнергию; синдикалисты старой закалки, молодые информационные пираты, нацеленные на антиглобализацию. Передавая в руки иностранных инвесторов управление электроэнергией в стране, Монтенегро не рассчитал возможные масштабы оппозиции. Он предполагал, чтонарод уже настолько отчаялся, что примет и это новшество, направленное на развитие частного капитала. Народ уже начал роптать во время приватизации других участков национальной экономики, начавшейся десять лет назад; Монтенегро был в курсе событий, но не удосужился прислушаться к жалобам. Правительство пустило все на самотек в надежде на то, что волнения утихнут сами собой. И вот дело о приватизации электроэнергии в Рио-Фугитиво переросло в референдум о продолжении правления Монтенегро и вообще неолибералов в стране. Их правительство показало свою слабость, а проблемы продолжали нарастать, как снежный ком.

– Шеф Мигеля Альберт, – говорит она наконец, – сотрудник службы перехвата сообщений, дал ему понять, что в одной из газет (тогда она называлась "Тьемпос Модерное") печатается реклама какой-то несуществующей библиотеки. Она была совсем незаметной, так как печаталась в небольшой колонке справа на одном из внутренних листов газеты.

– Вы помните все подробности.

– Они снятся мне чуть ли не каждую ночь. Под названием библиотеки помещалась фраза из произведений какого-нибудь национального писателя. Реклама выходила несколько дней, а потом ее выпуск прекратился. Альберт передал ее Мигелю в общей папке с бумагами, будто это было самым обычным делом. И Мигель, который к тому времени уже практически не допускал ошибок, обнаружил, что каждая из реклам представляет собой зашифрованное сообщение: день, на который планировалось покушение. Конкретные имена заговорщиков в каждом из городов, час проведения операции и так далее. Когда пользуются такими, казалось бы, удачными методами шифровки, то часто теряют бдительность и совершают ошибки.

– Значит… Значит… это правда. Альберт и Тьюринг могли предотвратить это покушение.

– Можно сказать и так. То, что считалось в те дни наиболее важной победой правительства, победой диктатуры над движением оппозиции, было на самом деле работой Альберта и Мигеля. И главным образом, Мигеля.

– И как он это воспринял? – спрашивает Кардона, расчесывая пятна на правой щеке. – Он хотя бы получил какую-нибудь правительственную награду?

– Учитывая специфику его работы, правительство не могло чествовать его публично. Никто не должен был знать даже о существовании Альберта или Мигеля. Мигель Caэнс числился одним из рядовых чиновников общественной администрации. Монтенегро даже не мог пригласить его в свой дворец, только прислал короткую записку с одним из адъютантов. Да это было и не важно. Мигель просто делал свою работу. Он ничуть не беспокоился о том что работает именно на Монтенегро. Он имел дело с теми документами, что клал на его стол Альберт, и больше ни с чем и ни с кем. Его не интересовали награды и ничуть не беспокоило пребывание в неизвестности.

– И что вы почувствовали, узнав обо всем этом?

– Я разобралась во всем слишком поздно. Сопоставив факты, я заключила, что все часы его горячечной ночной работы имели своей целью разрушение плана заговора. Мигель сказал мне об этом две недели спустя, когда я сама спросила его об этом. Сказал без каких-либо эмоций. Он был мне в этот момент омерзителен. Но я уже настолько привыкла к этому чувству в отношении него, что могла спокойно сосуществовать с ним и дальше.

Рут не хочет сталкиваться с манифестантами. Горящие лица; поднятые руки сжаты в кулаки; выкрикивают лозунги. Надо признать: лидеры Коалиции прекрасно разбираются в рабочих и политических движениях, и они проделали большую работу. Но она их не поддерживает: это демагоги, способные возбудить народную ненависть и выдвинуть требования, но неспособные предложить достойную альтернативу для преодоления сложившейся в Рио-Фугитиво ситуации. Сейчас кажется, что глобализация – причина всех наших несчастий. Но до того, как это словечко вошло во всеобщее обращение, мы были такими же, как сейчас, – отсталыми, зависимыми и эксплуатируемыми неоколонистами, которые борются за свободу, которой у нас никогда не будет.

Нужно опять куда-то сворачивать. А если все-таки вернуться домой? Нет, ей не хочется встречаться с Мигелем. Были моменты, когда она любила его, так как думала, что так должно быть. Дни, когда он был для нее всеми она строила планы создания счастливой семьи. Сначала Рут мечтала, что они оба уедут в США или в Европу, чтобы продолжить свое образование, и уже не вернутся назад; тогда у них будет более достойное будущее на ниве той редкой специальности, что они выбрали. Но Мигель не был честолюбив: он не хотел уезжать из Рио-Фугитиво даже в Ла-Пас. У него есть хорошая работа, зачем желать большего? Она же старалась сделать карьеру, чтобы обеспечить себе достойную старость. Их больше не объединяли общие планы, и их близость стала как-то растворяться, как линяют яркие краски афиш под дождем. Любовь еще не прошла, но уже начала одолевать рутина. Затем пришло кое-что похуже – разочарование, по крайней мере с ее стороны. Расхождение в вопросах этики и морали.

Почему она не подала на развод? Это было бы легче, чем выносить все эти годы самообмана. Возможно, ей казалось, что скоро все должно измениться. Оба с головой ушли в работу; наверное, таким образом они старались избежать подавленности, вынужденного молчания в те часы, когда находились вместе. Когда он захотел ребенка, она всеми путями пыталась избежать его появления: нельзя без любви давать жизнь новому существу. Шли годы, Мигель уже не настаивал. И вот однажды утром она поняла, что беременна. Так родилась Флавия. Еще одна слабая надежда на то, что все изменится. Но и эта надежда скоро рассеялась.

Она внезапно останавливается. Ей вдруг пришло в голову, что, если правительство объявило в городе военное положение, оно может выставить у университетов охрану и даже закрыть их на неопределенное время. Солдаты будут шарить в кабинетах, искать документы, доказывающие причастность к заговору студентов и преподавателей А ее рукопись лежит в большой коробке в сейфе.

– Значит, – цедит Кардона сквозь зубы, – Альберт и Тьюринг.

– Мне казалось, что вас больше интересует Монтенегро.

– Не сейчас. С ним можно и подождать.

Она должна немедленно идти в университет, пока еще не поздно.

Первые месяцы вне дома Кандинский живет в неубранной комнате Фибера Ауткаста. Кровать на мозаичном полу. Тетради, разбросанные тут и там инструкции и учебники по программированию, пустые банки из-под "кока-колы", карандаши на столе и на комоде; бесчисленное количество проводов, тянущихся по полу, куча грязной одежды в углу… На стенах постеры рок-групп "Сепультура" и "Корн". На окнах наклейки с изображением Курта Кобейна и надпись "Убить Майкрософт!". В доме очень шумно: у Фибера три сестры-подростка; в них беспорядочно бушуют гормоны. Родители постоянно ссорятся и кричат. Во всех комнатах – остатки еды; ножи и вилки никогда не убираются и валяются повсюду; мебель заросла пылью. Странное, не похожее на обычный дом жилье. Иногда Кандинскому кажется, что он действующее лицо какого-то неореалистического итальянского фильма. Но все неудобства компенсирует компьютер Фибера: ПК со скоростью и памятью, способными вызвать зависть любого из его друзей. Фибер собрал его из деталей, похищенных в компьютерных мастерских, где проработал некоторое время. Приятели приносят обед и ужин в свою комнату, запирают дверь и, стараясь с помощью наушников изолировать себя от внешнего мира, сидят перед монитором до тех пор, пока рассвет не забрезжит за окнами, не обремененными занавесками. И потом все утро полудремлют.