Ему неожиданно пришла в голову мысль: а что, если навестить умирающего Альберта в больнице? Но прежде чем нарушать покой реального человека, следует внимательно ознакомиться с его биографией и сопоставить сложившуюся о нем легенду с реальными фактами и датами. Документы помогут ему справиться с этой задачей, а заодно – и на какое-то время забыть о Кандинском.

Чипсы убывают с невероятной скоростью. Какие все-таки глупые эти электронные игрушки; Суперсоник – всего лишь жалкая копия настоящей собаки. Если бы реально было купить робота, которого можно послать в кухню за чипсами и газировкой… Месячное жалованье служанки составляет здесь не более ста долларов. Иногда Рамирес-Грэм испытывает искушение завести домработницу. Но ему претит мысль о том, что чужой человек будет жить в его доме, находиться в его полном распоряжении с 6 утра до 10 вечера и, возможно, в его отсутствие рыться в его личных вещах. Во время каникул в Кочабамбе он встречался с одной девушкой; когда ее отец смотрел телевизор, он не пользовался пультом дистанционного управления, так как каналы переключала служанка, постоянно дежурившая у дверей в ожидании малейшего распоряжения хозяина. Он никогда не забудет эту картину.

Просматривая документы, Рамирес-Грэм вдруг вспоминает Светлану. Чего бы только не отдал он за то, чтобы сейчас она оказалась здесь; он сидит в кресле и занимается своими бумагами, а она расположилась на ковре со своим ноутбуком и готовит доклад для своей страховой компании, как это бывало в Джорджтауне.

Сейчас, когда он думает о ней, ему невыносимо больно вспоминать о ребенке. Вот он ползает по ковру, таская за хвост Суперсоника, а тот безропотно принимает эту игру, поскольку в его программу заложено спокойное отношение к детским шалостям… Рамирес-Грэм смотрит под ноги: только что он так четко видел малыша – и вот он уже бесследно исчез.

Документы из папки, которую он держит в руках, описывают "Операцию Тьюринг". Первые страницы он пробегает не слишком внимательно: помимо всего прочего, Альберт был явно помешан на этом Тьюринге; перед тем как "окрестить" этим именем Саэнса, он назвал так же один из залов Тайной палаты и несколько секретных операций. Рамирес-Грэм уже заметил, что эта операция имела непосредственное отношение к Тьюрингу, которого он знает, теперешнему заведующему Архивом. Этот человек годится ему в дедушки, бесполезный старик, которому давно пора на пенсию.

Он допивает газировку. Суперсоник ворчит на ветерок, проникающий в окна комнаты. Рамирес-Грэм читает о том, что в 1975–1977 годах некоторые перехваченные сообщения направлялись Альбертом непосредственно Тьюрингу; они были настолько сложными, что Альберт не хотел терять время на то, чтобы другие специалисты безрезультатно ломали над ними голову. Тьюринг быстро стал его правой рукой, и Альберт считал, что тот практически никогда не допускал ошибок.

Мигает лампа, гаснет экран телевизора. Очередное отключение света "Глобалюксом". Рамирес-Грэм закрывает папку и старается не заводиться. Терпение… Терпение… Да, не случайно все здесь такие религиозные.

Это невозможно: он никогда не сможет привыкнуть к таким проблемам. Он привык беспрепятственно заниматься своей работой, не отвлекаясь на постоянные неполадки.

Через десять минут лампа и телевизор снова включаются. Рамирес-Грэм снова открывает папку, которую читал. Кое-чего он не понимает. Для того чтобы признать сообщение сложным, сначала нужно попытаться расшифровать его. Или Альберт с первого взгляда мог определить уровень сложности? К тому же, насколько ему известно, Тьюринг всегда был не в ладах с компьютером: он старался расшифровывать сообщения с помощью бумаги и карандаша, как будто настоящий Тьюринг никогда не существовал. И криптоанализ не был автоматизирован полвека назад. По-настоящему сложное сообщение должно было непременно подвергаться анализу компьютера CRAY. И только тогда, когда компьютер находил слабые места кода, на сцену выходили криптоаналитики. И все-таки многие сообщения так и оставались нерасшифрованными. Только Тьюринг мог справиться с любой задачей, которую ставил перед ним Альберт. Таким образом, выходило, что либо составители сообщений в Боливии семидесятых годов имели лишь начальные познания в своем деле, либо Тьюринг был действительно одним из самых блестящих криптоаналитиков в истории криптоанализа.

Здесь есть какое-то несовпадение. Нужно читать дальше. Лампа и телевизор гаснут. Рамирес-Грэм встает с кресла. На ощупь ищет телефон. Хотя не знает, кому звонить и что делать.

В темноте ему мерещится Тьюринг, такой, каким он был двадцать пять лет назад. На липе его еще нет морщин, он в расцвете сил, и он незаменимый работник Тайной палаты. Сидит в кабинете, заваленном бумагами, принимает из рук Альберта папку и сразу принимается за работу, в который раз стараясь оправдать надежды того, кто так верит в него.

И впервые этот старый, уставший человек, сосланный им в подвал и скоро подлежащий неминуемому увольнению, трогает его до глубины души.

Судья Кардона выходит на улицу с черным кейсом в руках и оказывается под мрачным свинцовым небом. Вот-вот хлынет дождь. В комнате отеля было гораздо светлее. Он не помнит, чтобы Рио-Фугитиво когда-либо был таким мрачным. Солнце лишь робко выглядывает из-за туч, готовых пролиться дождем. Но он не грустит о солнечных днях юности, он поглощен другими мыслями. Мы беспокойные создания, движимые постоянным желанием обрести рай. Но не можем найти его и тогда принимаемся перебирать свои воспоминания, думая о каких-нибудь немногих неделях, когда были счастливы. Порой элементарная случайность способна доставить радость… На площади полно полицейских, но соседние улицы пусты; они завалены бумагой, камнями, досками и гнилыми апельсинами. Сегодня вечер пятницы; вчера, после ухода женщины, судья Кардона переборщил с УБП и заснул прямо на мозаичном полу в ванной после приступа неудержимой рвоты. Сегодня утром он проснулся с пересохшим горлом и противным привкусом во рту.

– Пока я спал, здесь вершилась история, – сказал он швейцару.

Поглаживая бороду, тот ответил, что судья поступил правильно, оставшись в номере: на улицах до сих пор сохранились следы столкновений, которые происходили вчера вечером и сегодня утром. Улицы перекрыты; вчера группа восставших устроила на площади манифестацию и полиции пришлось наводить порядок. Сегодня повстанцы планируют прийти к зданиям мэрии и префектуры полиция уже начинает оцеплять площадь.

– На вашем месте я бы оставался в номере. Дело принимает дурной оборот. Манифестации возобновятся с еще большей силой, и полиция применит слезоточивый газ. Это кино мы уже видели много раз. Работая на главной площади города, можно многое узнать. – Он моргает, словно глазные мышцы не подчиняются ему.

– У меня срочные дела, – говорит Кардона, почесывая правую щеку.

– Очень жаль.

Кардона должен идти. Не нужно расстраиваться, в каждый из его приездов в Рио-Фугитиво случается что-нибудь из ряда вон выходящее. Город жаждал модернизации, но, получив ее, жители вдруг стали традиционалистами. Они мечтают о кабельном телевидении и в то же время по старинке участвуют в уличных забастовках и демонстрациях. И так по всей стране. Большинство тех же Интернет-кафе работает не больше сезона, также как большинство супермаркетов и торговых центров. К счастью, он уезжает отсюда. Больше он бы не выдержал. Сейчас самое важное – идти к цели. Улица Акаций находится сравнительно недалеко, всего в нескольких кварталах отсюда. Он трогает свой кейс, чувствуя себя защищенным. От будущего, от прошлого, от себя самого. Он чувствует слабость в ногах, навалившуюся невыносимую тяжесть. Еще сказывается действие УБП. Сухость в горле, неприятное ощущение в носу. Возможно, ему следовало немного подождать, пока прояснится голова и развеется этот туман. Но нет: он и так слишком долго ждал. Ничто не повлияет на жесткость его действий. Существуют ангелы мести, приходящие на Землю с одной лишь целью – уничтожения. Под чье покровительство отдать свою душу? Наверное, перед тем, что должно случиться, ему следовало бы зайти в собор, что стоит на противоположной стороне площади за рядами пыльных пальм. Возможно, тогда бы исчезли красные пятна, рассеянные по его телу, а вместе с телом очистилась бы и душа… Но нет. Кто-то должен отомстить за смерть его двоюродной сестры. Отомстить за Мирту. И этот кто-то, какая бы дрожь его ни била, должен расплатиться за свои собственные ошибки. Неистребимое желание жить бежит по его артериям. Преступление, от которого невозможно очиститься. Неистовое время, наступающее ему на пятки, подстерегает его за каждым углом, реальное и раздвоенное. Его мучает вопрос: что происходит с человеком после жизни? И кто может присвоить себе это божественное право – забирать жизнь? Произвол не должен оставаться просто абстракцией под названием "диктатура", он должен иметь тело и лицо с самоуверенными (или бегающими?) глазами.