Второй силой был Этолийский союз. Это были разбойники, жившие в неприступных горах Средней Греции. Но, несмотря на свои ужасные грабежи, эти пираты не лишены были благородства и упорно боролись против Филиппа за свободу Эллады.

Афины и Спарта стояли особняком. Спарта была ныне под властью тирана Набиса, а до этого около сорока лет ее потрясали перевороты и революции. Афиняне сильны были только моральным своим авторитетом. Но они были слабы и заискивали перед всяким сильным владыкой. «Они не принимали участия ни в каких движениях прочих эллинов… Они простирались в прах перед всеми царями… и по легкомыслию своему мало заботились о соблюдении достоинства» ( ibid., V, 106 , 6–8). Но к чести их надо сказать, что они были очень великодушны. Если кому-то требовалось задобрить могучего врага, к нему непременно слали афинян.

Наконец, существовал еще Филипп Македонский. Об этом владыке следует поговорить особо. Он пришел к власти семнадцати лет. Греки очарованы были его умом, талантами и благородством. Его называли любимцем Эллады и твердо верили, что именно этот юноша возродит былое величие Древней Греции. Но со временем с Филиппом произошел такой же переворот, как с Иваном Грозным, который из великого воителя Казани превратился в свирепого тирана. Говоря о Филиппе, Полибий вспоминает аркадскую сказку о человеке, который, отведав человеческой крови, превращается в волка. Так и македонский царь, говорит он, вкусив раз людской крови, стал свирепейшим зверем. Он беспощадно уничтожал и друзей, и врагов, вырезал целые семьи, твердя, что из оставшегося в живых младенца вырастет со временем грозный мститель. Всюду чудились ему заговоры, и днем он не знал ни минуты покоя. А ночью являлись ему страшные тени убитых и терзали его до рассвета. Но, вставая с постели, он начинал казнить с еще большим ожесточением. «Ни один из прежних царей не обладал в такой мере, как Филипп, ни достоинствами, ни пороками», — говорит Полибий ( X, 26 , 7). В самом деле, он был смел, энергичен, находчив, умен, остроумен. В то же время он был свиреп, коварен, мстителен, развратен и страдал припадками ярости.

Этот-то царь мечтал возродить былое могущество Македонии, а для этого покорить эллинов материка и Малой Азии. Пользуясь раздорами среди греков, он подчинил себе Ахейский союз, захватил важнейшие греческие города и поставил в них македонские гарнизоны. Он был почти что у цели, когда в Элладе появились римляне.

Греция и Македония.

Ситуация в Греции была сложной и запутанной. Очень много требовалось от полководца, который взял бы на себя ведение этой войны. Прежде всего он должен был завоевать любовь эллинов. А это было не так-то просто для варвара. Он должен был, по словам Плутарха, более полагаться на красноречие, чем на меч ( Plut. Flam., 2). Он должен был восхищаться великим прошлым Эллады, свято чтить законы и обычаи всех мелких городков и в то же время одним властным словом уметь пресечь взаимные распри. Он должен был спокойно выслушивать жалобы шести-семи различных партий какого-нибудь крохотного поселения и давать быстрый и точный ответ. При этом он должен был обладать изящными манерами и говорить чистым греческим языком — а то он показался бы эллинам грубым варваром — и совершать красивые и великодушные поступки, ибо греки были чувствительны ко всему прекрасному.

Но такого вождя в римском войске не было. Напротив, римляне воевали нехотя, угрюмо и меньше всего думали о том, чтобы пленить эллинов. В конце концов войска даже объявили забастовку, говоря, что не желают сражаться за чужие интересы. Консулы делали вид, что возмущаются своеволием солдат, но в душе их одобряли. Они сами, получив полномочия, тянули под любыми предлогами время, чтобы подольше пробыть в Риме и попозже поехать на эту ненужную и непопулярную войну ( Plut. Flam., 3).

Прием, оказанный им в Греции, еще более их разочаровал и расхолодил. Римляне приехали в Афины вместе с царем Пергама Атталом. Им предстало роскошное зрелище. Весь народ с женами и детьми высыпал встречать царя. Все храмы были открыты. Все алтари были украшены цветами, на каждом жертвеннике лежало животное, и царя просили его заколоть. Аттала буквально осыпали почестями: афиняне назвали его именем одну из фил, причли его к своим родоначальникам, непрерывно лучшие ораторы произносили в его честь восторженные речи. Родосцев также ласкали на все лады ( Polyb., XVI, 25–26).

Одни римляне ровно ничего не получили и были на этих торжествах, по греческой поговорке, «как осел на посвящениях». Вообще надо сознаться, что греки и римляне вначале совсем не понравились друг другу. Римляне казались грекам холодными, насмешливыми и необычайно гордыми; вдобавок они любили окружать себя атмосферой неприступности. Например, даже отлично зная греческий, они говорили с эллинами только через переводчиков. А римлян греки раздражали своей непомерной угодливостью, льстивостью и легкомыслием. Они не могли скрыть насмешливой улыбки, видя эти бесконечные венки, слыша по каждому ничтожному поводу гром рукоплесканий и взрыв непомерного восторга. Цицерон, живший много лет спустя и глубоко восхищавшийся Грецией, тем не менее никак не мог примириться с этими свойствами греков. В одном частном письме он пишет: «Что касается самих греков, нужно тщательно остерегаться дружеских отношений с ними, за весьма немногими исключениями, если кто-нибудь окажется достойным Древней Греции. Настолько очень многие из них лживы, легкомысленны, а вследствие продолжительного рабства приучены к чрезмерной угодливости… Они склонны к чрезмерной дружбе, но не особенно надежны, ибо не осмеливаются противиться нашим желаниям и завидуют не только нам, но и своим соотечественникам» ( Quint. fr., I, 1 , 5(16)). [129]Так продолжалось два года. Война шла через силу, вяло. Римляне застряли на севере, в горах. Но вот на третий год консулом был выбран Тит Квинктий Фламинин.

Тит принадлежал к новому поколению. Он был представителем молодежи, выросшей во времена Пунической войны: ему не было и десяти лет, когда Ганнибал вторгся в Италию. Тит почти что вырос на поле боя, уже в восемнадцать лет был опытным офицером, и ему поручили даже управлять захваченным у врага Тарентом. Он наделен был от природы живым умом, бурной энергией и неугомонным характером. Тит был совершенно неспособен, подобно Сципиону, спокойно сидеть дома. Всю жизнь он посвящал кипучей деятельности: то выезжал основывать колонию, то отправлялся на войну, то находился в посольстве, то интриговал в сенате. Даже под старость, когда человеку полагалось отойти от всяких дел, Тит не знал ни минуты покоя, за что его часто осуждали ( Plut. Flam., 20). А в то время, о котором идет речь, он буквально одержим был мечтами о приключениях и подвигах.

Титу было около двадцати лет, когда он услышал о блестящих подвигах Публия Сципиона. Подобно всей молодежи, Тит восхищался Сципионом, подражал ему, смотрел на него, как на своего кумира. Стать вторым Сципионом стало его мечтой. ^{67} Когда началась война в Греции, Тит сразу понял, что это его «Тулон». Он выставил свою кандидатуру в консулы, хотя ему не было и тридцати лет и он не занимал никакой должности, кроме квестора. Ну что же? Ведь Сципион был как раз его возраста, когда стал консулом, а до этого тоже не занимал никакой должности, кроме эдила. Став консулом, несмотря на сопротивление стариков, Тит «взял в набор почти исключительно тех воинов, которые служили в Испании и Африке» под началом Сципиона и знали его новую боевую тактику, и переправился в Грецию «с большей поспешностью, чем имели обыкновение делать другие консулы» ( Liv., XXII, 9).