Е. М. Штаерман также считает, что находка книг Нумы свидетельствует о том, что среди римской аристократии начала II века до н. э. был моден пифагореизм ( Штаерман Е.М. Социальные основы религии Древнего Рима. М., 1987, с. 116–117).

Правда, эту деталь сообщает только Ливий со слов Антиата. Но, должно быть, это правда, так как ни у кого не вызывало сомнения, что перед ними гроб Нумы. В противном случае вредные книги можно было не сжигать, а просто объявить, что гробница не принадлежит царю римлян.

Об отношениях Тита со Сципионом см. ниже, а также примечание 43.

Об этом сообщает Ливий. К его словам можно было бы отнестись с недоверием, но его мнение, по-видимому, разделяет и Полибий. Он говорит, что друзья Тита по его наущению ввели в сенат греческие посольства только после того, как убедились, что обоим новым консулам назначена провинцией Италия ( XVIII, 11, 2). Несколько далее он предполагает, что Тит был вполне способен на такой поступок ( XVIII, 39, 45).

Не только Плутарх, но и Полибий передает, что Тит был страшно обижен на этолян за то, что они приписывали себе победу над Филиппом. Он был оскорблен стихами Алкея, над которыми менее тщеславный человек просто посмеялся бы. Замечено было, что Тит досадует на то, что в театрах аплодируют не только ему, но и Филопемену. Квинктий не воспротивился оказанию ему божеских почестей, а в надписях величал себя великим и божественным. Все это рисует его как человека тщеславного.

Слова Сципиона (или его посла): «Не следует в таком деле забывать о гуманности, о которой мы всегда так заботились… Пока с тобой сражаются, следует бороться, но когда противник падет, его надо пощадить… Нет ничего страшнее безжалостности на войне» ( Арр. Lyb., 248–287).

Слова Тита: «Пока враг ведет войну, доблестному противнику подобает действовать настойчиво и с ожесточением… а победителю подобает умеренность, кротость и сострадание» ( Polyb., XVIII, 37). Оба полководца считают такой образ действий вытекающим из характера римлян. Свою речь Тит прямо начинает со ссылки на поведение римлян с Ганнибалом и Карфагеном, то есть на образ действий Публия.

Приведенный рассказ относится собственно к образу действий тирана в Спарте. Но Полибий говорит, что и в Аргосе он точно так же вымогал деньги и действовал с крайней жестокостью, так что можно предположить, что в ход опять пошла Апега.

Все античные авторы сохранили воспоминание о том, что Сципион был в Эфесе у Антиоха и беседовал там с Ганнибалом. С другой стороны, имени Публия не значится в составе ни одного из посольств, отправлявшихся в Азию. Загадку эту решил М. Олло. На основании эпиграфических данных, а также одного места из Диона Кассия он установил, что Сципион, будучи частным лицом, побывал у царя (см. статью M. Holleauxв журнале Hermes, 1913, p. 75sq.; см. также Scullard Н. Н.Scipio Africanus, p. 196sq, 285).

Ацилий написал римскую историю по-гречески. Писал он в середине II века до н. э., но его государственная деятельность падает, вероятно, на начало века ( Peter., p. CXIX). Античные авторы помнят о странном интересе, который Ганнибал проявил к римским послам. Но только Ацилий и Аппиан сообщают, что причина этого интереса заключалась в Сципионе.

Он имел официальный титул проксена и эвергета святилища и делосцев. В надписи в его честь говорится, что за свое благоговейное отношение к святилищу и доброту к общине делосцев он был увенчан лавровым венком. Декрет в его честь должны были читать в театре во время музыкального выступления детей (см. литературу к примечанию 29). Скаллард отмечает, что отношения между Сципионом и делосцами были «явно более сердечными и менее стереотипными с обеих сторон, чем это случалось обычно» ( Scullard Н. Н.Scipio Africanus, р.60).

В тот год консулами были Люций Сципион и Гай Лелий, брат и друг победителя при Заме, ибо, по словам Ливия, все взоры были прикованы к этому герою. Оба консула должны были решить, кому достанется провинцией Греция, кому — Италия, иными словами, кто поедет сражаться с Антиохом, а кто останется дома. Далее у Ливия находим удивительный рассказ: будто бы Лелий пытался получить провинцию без жребия и оттеснить Люция, так как пользовался большим влиянием в сенате. Но Люций нашел помощь у своего брата, и провинция досталась ему без жребия. История эта совершенно невероятна, ибо противоречит всегдашнему поведению сената, римским обычаям и характеру Лелия, который мы знаем от Полибия, редко ошибавшегося в людях. Что касается отцов, то мы знаем, с каким трудом сенат, состоявший из старинной аристократии, принимал в свою среду «новых людей». Из двух консулов знатный Корнелий в сенате всегда имел больше шансов, чем безродный Лелий. Тем более что оба они, как понимали все, были фактическими исполнителями воли Сципиона. Мы знаем далее, что Сципион был единственным покровителем Лелия и, как отмечает сам Ливий, его успех или неуспех на выборах всегда зависел только от популярности его друга.

Далее, по римским понятиям поступок Лелия граничил со святотатством, так как он отплатил черной неблагодарностью своим патронам Корнелиям.

Наконец, Лелий вошел в историю как образец друга. И Полибий подчеркивает, что они со Сципионом никогда не расходились между собой.

Вот почему всю традицию Ливия следует считать ложной. Что же произошло на самом деле? Скаллард предполагает, что Лелий просто отказался от провинции в пользу Люция. Вероятно, так оно и было. Но, быть может, до Ливия, вернее до его источника, дошел какой-то смутный слух о дебатах в сенате, только очень искаженный и неправильно им понятый. Другую версию этого слуха находим у Цицерона. Он говорит, что жребий бросали, он выпал Люцию, но тогда враги попытались у него отнять провинцию, ссылаясь на его неспособность. Публий тогда должен был «оградить семью от этого бесчестия. Он сказал, что брат его наделен замечательной доблестью и замечательным умом и что он сам поедет легатом у брата» ( Phil., XI, 7, 17). Скаллард отмечает, что ситуация напоминала 205 год до н. э., когда шел спор об Африканской экспедиции, но на сей раз, говорит он, Сципиону не возражал никто. Я же полагаю, что в путаном рассказе анналистов как раз и нашли отражение споры и возражения сената. Противники планов Сципиона говорили теперь о неспособности Люция, точно так же как 15 лет назад Фабий, по выражению Ливия, чернил славу самого Публия. Быть может (хотя это очень маловероятно), оппозиция пыталась привлечь на свою сторону Лелия, как Фабий в свое время пытался привлечь Красса. Дальнейшая дружба между Публием и Лелием показывает, что план этот не удался. Но на сей раз Сципион опрокинул все замыслы врагов единым словом: стоило ему заявить, что он сам поедет в провинцию. Характерно и то, что провинцией назначили Грецию, а не Азию.

Ливий сообщает, что посол, привезший Публию сына, застал его больным вне лагеря. Полководец тронут был рыцарским поступком Антиоха и сказал, что сумеет его отблагодарить на поле боя, пусть только царь не дает битвы, пока он не поправится и не возьмет на себя командование. Антиох очень хотел последовать этому заманчивому совету, но не смог. Рассказ этот кажется довольно странным. Прежде всего, что мог означать совет Публия? Обсуждая этот вопрос, Скаллард пишет: «Измену родине можно исключить», но, к сожалению, ничего, кроме измены, совет Сципиона не может означать. Ведь он дал этот совет царю в благодарность и во время битвы хотел оказать услугу врагу. Иначе как предательством это назвать нельзя. Уже это должно заставить нас сильно усомниться в сообщении Ливия. Но у меня есть еще некоторые соображения.