Часто можно встретить утверждение, что он был скептиком-эпикурейцем. [116]Действительно, кажется, Энний относился с некоторым презрением к народной религии. Он издевался над оракулами, «которые сами не в силах найти дорогу, но показывают путь другому, которые сулят богатства тем, у кого сами выпрашивают гроши» ( Cic. Div., I, 132), он видел в богах какие-то физические элементы ( Cic. Nat. deor., II, 4; Enn. Epich., fr. 10–14, etc.), а главное, он перевел поэму Евгемера Безбожника, где доказывалось, что боги — это люди, законодатели или обманщики, вознесенные на небо людским суеверием или тупостью ( Cic. Nat. deor., I, 119).

Но те, кто глубже знал его философию — Лукреций, Гораций, Персий, — уверяют, что Энний был человек глубоко верующий, даже настроенный мистически. Лукреций говорит, что он верил в переселение душ ( Lucr., I, 112–117), а Гораций даже укоряет его за то, что он впадал в «пифагорейский бред», то есть увлекался мистическим учением Пифагора ( Hor. Ер., II, 1, 50;ср. Pers., IV, 10). С этим вполне согласуется то, что он перевел на латынь пифагорейца Эпихарма.

Как же совместить скепсис Энния и его глубокую религиозность? Как один и тот же человек мог переводить и Евгемера, и Эпихарма? По-видимому, Энний изменил свои взгляды с годами. Как и многие другие, в молодости он был почти что атеистом, но с возрастом все более и более обращался к религии. Известно, что так было с Горацием, который был в юности эпикурейцем, а под старость — платоником. [117]Быть может, переворот этот произошел у Энния постепенно, исподволь. Но сам он говорит, что то было озарение. Ему явилось возвышенное и мистическое видение. [118]

Однажды Энний, как всегда со свитком Гомера и кувшином вина, сидел в таверне в грязном портовом городишке Луна ( Enn. Ann., fr. 14). Он читал и читал, пока вдруг не задремал. «Он был скован легким нежным сном» ( Enn. Ann., fr. 4), и вдруг «перед ним появился облик вечно цветущего Гомера. Он обливался солеными слезами и открыл перед ним всю природу вещей» ( Lucr., I, 121–126). Энний увидел «некие храмы Ахерусии, где пребывают не наши тела и не души, а некие образы, отличающиеся страшной бледностью» ( ibid.). Он увидел всю вселенную. Видел, как в птенцов входит душа ( Enn. Ann., fr. 7–10). Узнал, что по смерти наши души переселяются в животных ( Lucr., I, 112–117). Гомер открыл ему, что душа его переселилась в тело прекрасного павлина, а из павлина стала Эннием ( Enn. Ann., fr. 13,14; Pers., VI, 10; Tertull. De An., 33). Более мы ничего об этом видении не знаем. Проснувшись, Энний бросился записывать свой сон ( Enn. Ann., fr. 3). Этим величественным видением и открывается самое замечательное его произведение «Анналы».

Итак, Энний придерживался учения того загадочного братства, мысли которого, как подземные воды, сами оставаясь скрытыми, питали все философские системы древности. Обратимся же к пифагореизму.

Все или почти все религии учат, что душа бессмертна. Греческая религия не составляла исключения. Самое раннее свидетельство тому находим у Гомера. Во время своих странствий Одиссей посетил печальный край киммерийцев, где находится вход в обитель Аида, и заглянул в царство мертвых. [119]Жизнь теней уныла и мрачна. Никогда не светит там солнце. Вечный сумрак и туман окутывает их мир. Тени лишены памяти и разума. Бесцельно блуждают они по асфодельным полям, издавая тонкий писк, как летучие мыши. Великие герои древности, прекрасные жены, делившие ложе с самим Зевсом, все без различия томятся в этом призрачном царстве. У них остается только смутная тоска. Ахиллес говорит, что предпочел бы быть последним бедняком там, под сияющим солнцем, чем царем мертвецов ( Od., XI, 540).

Но человеческое сознание не могло примириться с таким мрачным взглядом. Как? Неужели великие герои, свершившие блестящие подвиги, мелькнут, подобно падучей звезде, чтобы навеки кануть в вечном, унылом прозябании? Неужели не будет никакой награды за доблесть и благородство? И вот возникает легенда о Елисейских полях, обители блаженных душ. Первое упоминание о них встречается у того же Гомера, хотя оно, казалось бы, стоит в полном противоречии со всем, рассказанным им в XI песне «Одиссеи». Менелаю предсказано:

Однако согласно Гомеру туда не может попасть душа праведника. Из всех героев Троянской войны в Елисейские поля допущен лишь Менелай — «ибо супруг ты Елены и зятем приходишься Зевсу» ( Od., IV, 569). Да и он отправится туда не после смерти, а будет перенесен богами живым ( ibid., IV, 562).

Елисейские поля в последующие века стали помещать на острове, затерянном где-то далеко-далеко на западе. Порой путешественники, вернувшись из дальних стран, рассказывали удивительные истории об этом дивном острове. [120]Там жили, по их словам, герои Троянской войны, причем Ахиллесу, храбрейшему из смертных, в жены досталась прекраснейшая из жен Елена. Многие искали этот остров и даже мечтали на нем поселиться.

Но вот в VI веке до н. э. явился Пифагор и перевернул все представления современников. То был удивительный человек. Он мог говорить с дикими зверями, гладил белого орла. Когда он приблизился к реке, она человеческим голосом воскликнула: «Радуйся, Пифагор!» Люди при встрече принимали его за бога Аполлона. На Олимпийских играх вся Греция увидела, что у него золотое бедро. В один и тот же день и час его видели в разных городах Италии. Он мог беседовать с богами и слышать дивные звуки музыки сфер ( Ael. Var., II,26 , IV, 17; Arist. De Pyth., fr. 1; Porph., Vit. Pyth., 30).

Его учение было окутано глубокой тайной. Члены его братства давали священную клятву не разглашать сокровенного. Поэтому до нас дошли лишь отдельные фрагменты. Он считал всю вселенную живой, а звезды — разумными существами. Согласно его учению весь мир связывает воедино дивная гармония. Каждая звезда, двигаясь, издает чудный звук, а при вращении мира звучит могучий вселенский оркестр — музыка сфер. Бог, по мнению Пифагора, не имеет человеческого облика — это дух, пронизывающий всю природу ( Sext. Adv. math., IX, 127; Cic. Nat. deor., I, 27). Один его последователь [121]писал: «Божество не имеет человеческой головы, украшающей туловище, и из спины у него не выходят две руки, у него нет ни ног, ни быстрых колен… Он только дух святой и чудесный, обегающий быстрой мыслью весь мир». О душе Пифагор говорил: «Это Бог в нас» ( Jambl. Vit. Pyth., 240). О теле: «Это темница духа». По его учению, душа по смерти не погибает, но вселяется в другое тело, в человека или животное. Сам Пифагор рассказывал, что появился на свет много веков назад, еще до Троянской войны. От богов он получил дар — помнить свои былые перерождения. Много раз спускался он в обитель Аида, много раз рождался вновь ( Diog., VIII, 4).

Он не совершал кровавых жертвоприношений и не вкушал мяса. ^{58} Тягчайшим преступлением считал он убийство животных, «связанных с нами узами братства» ( Porph. Vit. Pyth., 108). «Пифагор и Эмпедокл объявляют, что основание права — одно для всех живых существ, и возвещают, что неискупимые наказания угрожают тем, кто совершил насилие над животным» ( Cic. De re publ., II, 19).