— Если же битва окончится несчастливо, павшие в битве воины найдут себе в смерти за родину прекраснейший памятник, а бежавшие с поля трусы покроют остаток дней своих позором и бесчестьем… Итак, когда судьба обещает нам великолепнейшую награду, победим ли мы или ляжем мертвыми, неужели мы покажем себя низкими глупцами и из привязанности к жизни отринем высшее благо и примем на себя величайшие беды! ( Polyb., XV, 10). ^{40}

Сказав это, «Сципион выпрямился: лицо его было так радостно, будто победа уже одержана» ( Liv., XXX, 32).

Ганнибал же напоминал своим солдатам о непрерывных победах в течение семнадцати лет. А сейчас перед ними ничтожная горстка воинов, не сравнимая с армиями, которые они разбивали при Требии, Тразименах и Каннах. Это какой-то сброд. И он призывал их помнить, что все называют их непобедимыми воинами. После этого был дан сигнал к битве.

Атаку начали слоны. Однако римляне сразу напугали животных звуками рожков и оттеснили в заранее приготовленные Сципионом живые коридоры, где легковооруженные, метая в них дротики, выгнали их за линию фронта. Пользуясь смятением, Лелий и Масинисса одновременно ударили на конницу врага и обратили ее в бегство. Сами они бросились в погоню. Теперь пехоте одной предстояло завершить битву. Оба войска грозно и мерно сходились. Когда они сошлись близко, римляне разом ударили мечами о щиты и издали дружный боевой клич. И воины Ганнибала в ответ закричали. Но это был нестройный и беспорядочный шум, ибо войско их было разноплеменным.

«Много смешалося здесь языков разноземных народов», — вспоминает Полибий слова Гомера. Пестро было и вооружение карфагенян. Римляне же облачены были в блестящие доспехи, на груди у них сверкал медный нагрудник, а шлем украшал великолепный султан из перьев красного или черного цвета, почти в локоть длиной. Воины казались, по словам очевидцев, почти вдвое выше ростом, и колыхающийся султан придавал им красивый и внушительный вид, «ибо вооружение римлянина и обороняет его, и поднимает его дух» ( Polyb., VI, 23; XV, 15 , 8).

Однако трудно было римлянам, ибо наемники Ганнибала были много сильнее и ловчее и в рукопашной битве брали верх. Но все же они шаг за шагом теснили врага, ибо боевой строй Сципиона имел огромные преимущества. На беду еще карфагеняне, составлявшие второй ряд ганнибалова войска, дрогнули и отступили. В ярости военачальник велел наемникам выставить вперед копья и не пускать пунийцев в строй. Так карфагеняне и погибли жалкой смертью, частью перебитые римлянами, а частью своими же товарищами.

Пространство между сражающимися было залито кровью, завалено горами тел убитых и раненых, истекавших кровью. Сципион звуками труб отозвал своих назад, велел перенести всех раненых в тыл и перестроил армию. В центр он поставил hastati, а principesи triariiрасположил тесно сомкнутым строем на флангах. Войска с новой яростью кинулись друг на друга. «Сражающиеся считали своим долгом держаться на своих местах до последнего издыхания. Наконец возвратились из погони за конницей Масинисса и Лелий» и ударили врагу в тыл. Большая часть воинов Ганнибала была перебита тут же на месте. Остальные кинулись врассыпную. Римляне бросились в погоню. Только жалкие остатки карфагенской армии успели скрыться. Сам Ганнибал, говорят, стрелой несся к Гадрумету, а Масинисса неотступно гнался за ним, мечтая взять живым и покрыться бессмертной славой. Но Ганнибал успел проскакать в ворота. [90]Римлян, согласно Полибию, пало около полутора тысяч, карфагенян около десяти тысяч, немного менее было взято в плен. [91]Это был конец ( Polyb., XV, 10–14;ср.: Liv., XXX, 33–35). ^{41}

Подводя итоги этой великой битвы, Полибий отдает должное гению Ганнибала. «Он сделал все так, как только может и обязан сделать доблестный вождь», — говорит он. Прежде всего Ганнибал вступил в переговоры с римским военачальником, а это значит, что предыдущие успехи не затмили ему разум. Когда же его принудили дать битву, он проявил в ней все свое военное искусство. Чтобы разорвать римские ряды, он поставил вперед слонов. Затем он поставил наемников, затем карфагенян и только под конец лучших и испытанных воинов, рассчитывая, что силы римлян истощатся, а главное, оружие притупится и тогда-то они столкнутся с его ветеранами.

Но он встретился с совершенно новым строем, созданным Сципионом семь лет тому назад в Испании. Перед ним была уже не сплошная линия, которую он думал прорывать атакой слонов, но небольшие манипулы, которые расступились и пропустили животных. Оружие у воинов Сципиона тоже было новым: испанские мечи не тупились от ударов. «И если Ганнибал, до того времени непобедимый, сражен был теперь, то нельзя осуждать его строго… Как гласит пословица, достойный встретился с еще более достойным» ( Polyb., XV, 15 , 4–8; 16 , 5–6).

Сразу же после окончания битвы Публий отправил домой посла, который должен был принести римлянам самую радостную новость, которую они слышали со времен основания города. Вестником счастья он выбрал, конечно же, Лелия ( Liv., XX, 36; Арр. Lyb., 207). Через несколько дней после победы к Сципиону явился в полном составе весь карфагенский Совет тридцати. [92]Старейшины с воплем кинулись на землю, целовали его ноги, посыпали голову пеплом и безудержно рыдали. Но тщетно пытались смягчить они римского военачальника. Их чрезмерный, неестественный способ выражения горя только раздражал его, так как он знал, что за ним скрываются ложь и обман. Они уже ползали раз у его ног и царапали себе лица, но потом нагло его обманули. И теперь он потерял стольких друзей в роковой битве! Поэтому он велел им подняться и сказал:

— Вы не достойны никакого снисхождения! Вы столько раз нагло преступали договоры с нами и еще недавно с нашими послами поступили так бесстыдно и так преступно, что не можете ни отрицать, ни возражать. Вы молите меня, вы, которые не оставили бы даже имени римского народа, если бы победили! Но мы никогда не сделаем с вами ничего подобного. Помните об этом и считайте благом любой договор, какой бы вы ни получили! ( Polyb., XV, 17; Арр. Lyb., 230–232).

Вот какие условия предложил Сципион послам.

Карфаген сохраняет полную свободу и автономию; в его распоряжении остаются все города Африки, которыми он владел до начала войны; все его имущество; в город не вводится чужеземного гарнизона.

Зато карфагеняне должны возместить римлянам все убытки, понесенные во время перемирия, выдать пленников и перебежчиков, весь военный флот, кроме 10 триер, всех боевых слонов. Они не должны без разрешения римлян объявлять войну ни одному народу. Они должны признать Масиниссу царем Ливии в тех границах, в которых укажет Сципион. Уплатить римлянам 10 тысяч талантов контрибуции в течение пятидесяти лет.

Вот такие условия объявили старейшины в Карфагене. Их встретила буря негодования. Простой народ кричал от возмущения. Говорили, что карфагеняне должны проявить ту же непреклонность, которая спасла римлян после Канн. Один горячий оратор поднялся на трибуну и начал пламенную речь, заклиная сограждан выказать твердость. Речь его была прервана самым неожиданным образом. Из толпы вышел какой-то человек и грубо и бесцеремонно стащил оратора с возвышения. Это был Ганнибал Баркид. Знать завопила от негодования. Ганнибал резко ответил, что он не знает их обычаев, так как покинул город девяти лет, а вернулся сорока пяти. Но если его поступок и не очень учтив, зато умен и превосходен. Неужели карфагеняне не знают, что сделали бы они с римлянами, улыбнись счастье им, а не Сципиону? Чего ожидали они от римлян еще вчера? Пусть же теперь благодарят судьбу, что военачальник римлян столь милостив, пусть идут немедля в храмы и молят богов, чтобы римский народ одобрил условия мира, предложенные Сципионом. Речь его произвела на карфагенян огромное впечатление. Они немедленно согласились на мир ( Polyb., XV, 19;ср.: Арр. Lyb., 239–242).