Особенно возмущали римлян упражнения в палестре. Цицерон передает общее мнение всех своих соотечественников, уверяя, что палестра — источник безнравственности и развращенности. Юношам, говорит он, следует законом запретить обнажаться и заниматься гимнастикой ( Cic. De re publ. IV, 4;ср. Plut. Qu. Rom., 40; Cic. Tusc., IV, 33). Войско Сципиона подражало во всем полководцу. Следуя влечению своего веселого и щедрого характера, он устраивал непрерывные празднества и увеселения, словно был не полководцем, а устроителем игр ( Plut. Cat. mai., 3). Пиры, карнавалы, подарки, которыми он щедро осыпал окружающих, — все эти безумства, казалось, занимали все его внимание. Греки были восхищены и очарованы новым римским консулом ( Val. Max., III, 6, 1; Liv., XXIX, 1). Он дарил их милостями и оказывал ряд важных услуг. Он поспешил загладить все несправедливости, причиненные им Марцеллом ( Liv., XXIX, 1).

Естественно, в Риме были в ужасе от поведения консула. Отцы не верили своим ушам. Узнали же они об этом вот как. Квестором Публия в Сицилии был Марк Порций Катон, столь знаменитый впоследствии. В то время это был еще совсем молодой человек, ровесник Сципиона, но уже тогда он отличался суровым и непреклонным характером. Он был близок к Фабию, и тот успел еще в Риме настроить его против консула. Теперь же поведение этого повесы глубоко возмутило Катона. Порций всегда гордился своей грубой прямотой, считая ее свойством настоящего мужчины. Вот почему он, подойдя к Сципиону, «без всяких обиняков» обличил его, «ставя ему в упрек не величину расходов, а то, что он губит исконную римскую простоту, ибо воины, не зная нужды ни в чем, привыкают к удовольствиям и изнеженности. Сципион отвечал, что на всех парусах идя навстречу войне, он отнюдь не нуждается в таком чрезмерно аккуратном квесторе — ведь не в деньгах, а в подвигах ему придется отчитываться перед римским народом» ( Plut. Cat. mai., 3). Катон был оскорблен до глубины души. Он сейчас же уехал, чтобы донести сенату о преступном поведении консула. В Риме с возмущеньем заговорили о легкомысленном молодом человеке, который словно приехал не на войну, а на прогулку, который «занимается книжками и гимнастическими упражнениями» и «проводит жизнь в праздности и изнеженности» ( Liv., XXIX, 19).

Над головой Сципиона собиралась гроза, но он ни о чем не подозревал, занятый другими заботами. Перед ним стояла задача из народной сказки: в кратчайший срок собрать армию, обучить ее, вооружить, построить флот и приготовить припасы — и все это без денег! Кажется, мало кто, глядя на этого веселого, беспечного юношу в греческом плаще и сандалиях, так увлеченного театром, догадывался, какой сложной и тяжкой работой он занят.

Публий пустил в ход весь свой кредит и все свое искусство убеждать. Он брал деньги взаймы у частных лиц, а главное, у италийских общин, заверяя их клятвой, что возместит сторицей после победы. Особенно помогли ему этруски, связанные с ним общностью происхождения. Много помогли ему и сицилийцы. Очень нужен был Сципиону флот. И вот благодаря его усилиям через сорок дней у него были прекрасные корабли — тяжелые боевые суда, оснащенные машинами. У Сципиона было 40 военных и 400 транспортных судов.

Хуже всего дело обстояло с армией. По-видимому, Публию удалось набрать около семи тысяч добровольцев. Кроме того, в его распоряжении были штрафные батальоны, состоявшие из беглецов, спасшихся после Канн. Сицилия была для них местом ссылки. Им запрещено было ступать на территорию Италии, пока там находится Ганнибал. Когда на остров прибыл Марцелл, изгнанники, толпой сбежавшись к нему, упали к его ногам и со слезами молили вернуть им честное имя. Они заклинали его дать им место в строю и испытать в какой-нибудь битве. Они кровью смоют свой позор. Марцелл был глубоко растроган и просил сенат разрешить ему исполнить их просьбы. Но отцы сухо ответили, что римский народ в трусах не нуждается. Марцелл был разгневан и опечален без меры ( Plut. Marcell., 13).

Этих-то людей сенат передал теперь Сципиону, во-первых, потому, что их было не жалко, во-вторых, желая унизить консула. [74]«Но Сципион, — говорит Ливий, — вовсе не относился с презрением к этого рода людям, так как знал, что поражение при Каннах понесено не из-за их трусости» ( Liv., XXIX, 24). И уж конечно эти люди были преданы ему до гроба.

Было у Сципиона еще триста воинов, которыми он особенно дорожил и хотел использовать в коннице. Аппиан и Ливий называют их добровольцами ( Арр. Lyb., 29; Liv., XXIX, 1), но скорее прав Плутарх, который пишет, что то были те немногие из испанских солдат, которых ему позволили взять с собой ( Plut. Fab., 25). Но как ни выделялись они своим искусством, для Сципиона они были бесполезны — у них не было ни коней, ни вооружения. Зато консулу позволили сделать набор среди сицилийских греков.

Публий записал в конницу триста юношей из самых богатых семей. Они должны были явиться на тренировку в полном вооружении и на конях. Эти изнеженные молодые люди не могли совершить увеселительную прогулку на лодке, не натянув над собой пурпурный тент от солнца. Жизнь они привыкли проводить в наслаждении и роскоши. Можно себе представить, в какой ужас привела их перспектива сражаться в суровой Африке. А когда стратег заставил их целый день под палящим солнцем проделывать сложные и утомительные упражнения, они совсем пали духом. Измученные, едва держась в седле, ехали они домой. Вдруг консул остановил коня и резко спросил, отчего это у них такой унылый вид. Может быть, они не хотят сражаться в римской армии? Разумеется, несчастные новобранцы хором ответили, что очень хотят служить в Африке. Однако Сципион нахмурился и сурово напомнил, что такое Африка, что там нет даже городов, поэтому, если кто-то чувствует, что не в состоянии сражаться, пусть лучше скажет прямо, чем потом своим нытьем отравлять жизнь остальным. Все молча переглядывались. Наконец один, осмелев, выступил вперед и, запинаясь, пробормотал, что ему не хотелось бы ехать в Африку.

Все с тревогой следили за стратегом — не разгневает ли его эта дерзость? Но Публий ободрил юношу, похвалил за откровенность и сказал, что найдет ему заместителя, если грек временно уступит тому своего коня и оружие. Тот с восторгом согласился. Тогда Публий поманил одного из тех трехсот испанских ветеранов, которые не имели лошадей. Остальные новобранцы с завистью смотрели на товарища, поднялся ропот, все говорили, что это несправедливо: они тоже не хотят служить. Сципион сказал, что они могут последовать примеру товарища. Не прошло и получаса, как все сицилийцы разбежались, а воины Публия были экипированы ( Liv., XXIX, 1). «И вот у Сципиона вместо сицилийцев стало триста италийских юношей, прекрасно снаряженных чужими конями и оружием. Они сразу же воспылали к нему горячей благодарностью и до конца были ему преданы» ( Арр. Lyb., 33).

Однажды Публий стоял на берегу моря и наблюдал за их упражнениями. Какой-то любопытный грек подошел и спросил, на что он надеется, задумав столь смелый план — перенести войну в Африку? Сципион указал на своих воинов, потом на высокую отвесную скалу над морем и сказал:

— Среди них нет ни одного, кто не кинулся бы оттуда вниз головой по моему приказу! ( Plut. Reg. et imp. apophegm., Scipio mai., 4.)

И все-таки радоваться было пока нечему. В распоряжении у римского военачальника была какая-то разнородная масса: мальчишки-новобранцы, наказанные солдаты, уже десять лет не бравшиеся за оружие, кое-кто из италиков. Даже вооружение у них было чужое. Надо было в короткий срок спаять их в одно целое, создать из этого жалкого сброда боеспособную армию, обучить ее своей новой тактике и вывести в бой против великого Карфагена и неодолимого Ганнибала. Поэтому он не знал ни минуты покоя. Со своими воинами он проделывал трудные упражнения. Солдатам штрафного батальона и конникам он объявил, что устроит им нечто вроде экзамена перед отъездом в Африку. Кто окажется недостаточно искусен, того он с собой не возьмет. Греческим юношам, освобожденным от военной службы, он приказал дать место для тренировок своим заместителям и следить за их упражнениями, в противном случае они сами поедут в Африку.