XX век уже не может разделять этой счастливой уверенности. Религиозность уже не кажется нам непременно либо лицемерием, либо тупостью. Поэтому современные ученые относятся с доверием к рассказам о видениях Сципиона и видят в них признак натуры экзальтированно-мистической. Особенно определенно высказал эту точку зрения Халльвард, назвавший Публия искренним, вдохновенным фанатиком, проводившим ночи в бдениях, в долгих страстных молитвах. Мюнцер считает и мать Сципиона женщиной до крайности экзальтированной, подверженной болезненным видениям. Змей, появившийся в ее постели, был плодом ее разгоряченного воображения. Свои видения она рассказывала сыну, что глубоко повлияло на его впечатлительную, склонную к мистицизму душу. Мистиком называет Публия в своей первой работе и Скаллард. В последней книге он более осторожно говорит, что Сципион был глубоко религиозным человеком, но не обязательно мистиком.
Само слово «мистик» несколько неопределенно. Под ним, собственно, можно понимать все, что угодно. Но образ, нарисованный Халльвардом, как-то мало согласуется со всем, что мы знаем о Сципионе. С другой стороны, был же даймон у Сократа, по никто, вероятно, не станет представлять этого мудрого и лукавого собеседника Федра и Алкивиада истовым фанатиком, проводившим ночи в бдениях и молитвах. Точно так же нет у нас никаких данных, чтобы превратить почтенную и набожную матрону, какой рисует Помпонию Полибий, в исступленную духовидицу. Ни один источник не содержит ни малейшего намека на это. Мюнцер ссылается на рассказ о змее. Но, во-первых, неизвестно, знала ли эту легенду сама Помпония. Кроме того, эта история, если даже принять ее на веру, ничего не говорит о видениях самой Помпонии. Ведь она не видела змея. Он появился, когда она спала, и его заметили домашние, вошедшие к ней в спальню. Когда они закричали и женщина проснулась, змей исчез. Так что одержимыми нужно счесть уж скорее домочадцев и слуг Сципиона, а вовсе не его мать.
Все эти домыслы основаны на представлении, что в контакты с иными мирами могут вступить только фанатичные пророки. Между тем уже приводимый пример Сократа показывает, что это не так. Мы знаем людей, которые находятся в постоянном контакте с демонами и богами. Это поэты. Об этом говорили чуть ли не все поэты, особенно ясно и подробно А. Блок. Он утверждал, что поэты черпают вдохновение из постоянного общения с «мирами иными». Рассказывая о странствиях художника по этим мирам, он пишет:
«Реальность, описанная мною, — единственная, которая для меня дает смысл жизни, миру и искусству. Либо существуют те миры, либо нет. Для тех, кто скажет „нет“, мы останемся просто „так себе декадентами“, сочинителями невиданных ощущений… За себя лично я могу сказать, что если у меня и была когда-нибудь, то окончательно пропала охота убеждать кого-то в существовании того, что находится дальше и выше меня самого; осмелюсь прибавить, кстати, что я покорнейше просил бы не тратить времени на непонимание моих стихов почтеннейшую публику, ибо стихи мои суть только подробное и последовательное описание того, о чем я говорю в этой статье». [53]
Более того. Поэт является единственным посредником теми мирами и нами:
«Иных средств, кроме искусства, мы пока не имеем. Художники, как вестники древних трагедий, приходят оттуда к нам, в размеренную жизнь, с печатью безумия и рока на лице». [54]
Поэт постоянно слышит звуки тех миров, а иногда и видит пришельцев оттуда.
«На бездонных глубинах духа, где человек перестает быть человеком, на глубинах, недоступных для государства и общества, созданных цивилизацией, — катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную; там идут ритмические колебания, подобные процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир». [55]
Сильно ошибется тот, кто примет описываемые Блоком звуки за некую аллегорию. Поэт и правда слышал звуки. Во время написания «Двенадцати» он слышал страшный шум:
Он записывает:
«Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг. Этот шум слышал Гоголь… Сегодня я — гений».
После этого он неожиданно оглох. На вопрос, почему он больше не пишет, он отвечал:
«Новых звуков давно уже не слышно… Было бы кощунственно и лживо напоминать рассудком звуки в беззвучном пространстве». [56]
Поразительные звуки слышал, по преданию, также Пифагор. Он единственный из смертных слышал «эфирные космические созвучия», «гармонию мироздания», то есть музыку сфер — «космические звучания из самого источника и корня природы» ( Jambl. Vit. Pyth., 15). Иными словами, те звуки, о которых говорит Блок. Своим ученикам он пытался передать эти звуки в напевах лиры. Словом, поэты слышат звуки пространства, для нас пустого.
Но каким все-таки путем поэты могут слышать и видеть то, что недоступно обычным человеческим чувствам? Все они согласно утверждают, что в повседневной жизни они вполне обычные люди. Но вдруг на них «находит»:
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботы суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел.
«Потому что легкое существо поэт, и крылатое, и священное, и творить он способен не прежде, чем станет боговдохновенным и исступленным и потеряет присутствие ума; пока владеет умом, никакой человек не способен творить и прорицать… Бог, отнимая у них ум, употребляет их себе в служители», — пишет Платон ( Ion., 534 В — Е). Почему же поэт может творить, только лишившись рассудка? Потому, отвечает Платон, что тогда в него вселяется бог и говорит его устами. «Поэты не что иное, как толмачи богов, одержимые тем, в чьей власти находятся» ( ibid.). Цветаева так описывает состояние поэтического творчества: «В человека вселился демон… Почему из всех, кто ходит по улицам Москвы и Парижа, именно на меня находит, и внешне так находит, что пены у рта нет, на ровном месте не падаю, что ни в больницу, ни в участок не заберут». [57]То есть вселение даймона Цветаева сравнивает с эпилептическим припадком. Пушкин также момент вдохновения называет вселением Бога и описывает его так:
«Но уже импровизатор чувствовал приближение Бога… Лицо его страшно побледнело, он затрясся, как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он приподнял рукой черные свои волосы, отер высокое чело, покрытое каплями пота».
Здесь сказано просто «Бог». Но поэты часто указывают на собственных демонов — Муз. Платон пишет: «Один поэт зависит от одной Музы, другой — от другой. Зависимость же эту мы называем одержимостью» ( Ion., 536 А). Пифагор слышал музыку сфер «при помощи некого несказанного и непредставимого даймона» ( Jambl. Vit. Pyth., 15).
Сразу бросается в глаза разительное сходство между образом поэта и Сципиона. Поэты не проводят ночи в посте и молитвах. Напротив, в обычной жизни они зачастую «гуляки праздные», как пушкинский Моцарт. Но лишь они услышат голос даймона, как становятся боговдохновенными пророками. Само лицо их, голос и осанка меняется, как у Публия. Но можем ли мы называть поэтом человека, не написавшего ни строчки? Блок говорит, что поэт — это не тот, кто пишет стихи. Напротив, пишет он стихи именно потому, что он поэт. Поэт тот, кто приобщается к звуковой стихии вселенной. [58]И в этом смысле Сципион, и Сократ, и Пифагор были поэтами.
