Внезапно воспоминания прорвали плотину, и я снова очень ярко ощутил все: запах папиных сигарет, стрекотание сверчков и тошнотворное ощущение пустоты где-то в желудке.

– Но это было еще не самое худшее, – продолжил я, слыша, как задрожал мой голос. – Хуже всего было то, что я никогда не хотел возвращаться домой. Я просто хотел остаться на холме с папой, где так темно и тихо и не нужно иметь дело с моей шумной, пьяной, ужасной матерью. И из-за этого я кошмарно себя чувствовал. Из-за того, что не люблю ее.

Я вытер лицо ладонью и пару раз глубоко вздохнул.

– Поэтому я начал фантазировать, когда мы ездили туда. Я представлял себе, как я приеду на этот самый холм, уже взрослым, вместе со своим собственным маленьким сыном. И мы будем вместе смотреть на звезды – точно так же, как я смотрел на них со своим отцом, но теперь это будет лучше, потому что в конце концов мы оба очень захотим вернуться домой. Мы захотим вернуться домой, потому что там нас будет ждать его мать, и она не будет пьяной, и мы оба любим ее, и она любит нас. Вот и все. – Я не решался взглянуть на Дженну. – Вот такая фантазия была у меня о будущем.

Дженна ничего не отвечала. Дрожащей рукой я снова включил магнитофон, сделав звук потише.

– Не знаю, почему именно она пришла мне сейчас на ум, – продолжил я, делая вид, что смеюсь. – И знаешь, я вовсе не хочу сказать, что там, на холме, со мной должен быть непременно сын, а не дочь, или что моя жена не должна быть там вместе с нами…

– Заткнись, – перебила меня Дженна. – Просто… заткнись.

Я посмотрел на нее и увидел, что она натянула одеяло на голову, как плащ. Я включил верхний свет и заметил слезы на ее щеках.

– Что случилось?

– Выключи свет.

– Скажи мне, что случилось, – попросил я, поворачивая выключатель.

– У тебя нет права на вопрос, – заявила она глухим голосом из темноты. – Помнишь? Ты выбрал вызов. Мы собираемся заниматься этим чертовым сексом в машине или нет?

– Я вызываю тебя на объяснение: почему ты плачешь? – Я настаивал, потому что был уверен, что каким-то образом все испортил.

– Так нечестно.

– Нечестно? – Я начинал сердиться. – Мы едем в машине среди ночи, дурачимся по-всякому, ты предлагаешь поиграть в какую-то детскую игру, а потом ни с того ни с сего – бабах! – ты задаешь мне очень серьезный вопрос, я рассказываю тебе то, что еще никому не рассказывал, а ты начинаешь плакать, и я не знаю, какого черта здесь происходит, а ты не хочешь мне объяснить. Ты ничего не хочешь мне объяснить. Я не знаю, почему ты спишь со мной, или почему ты едешь ко мне домой, или что ты думаешь о нас с тобой. Вот это действительно нечестно.

Она громко всхлипнула.

– Я старался как мог, Дженна. – Я отчаянно пытался понять ее. – Ты должна сказать мне, как у меня все получилось.

– Давай лучше вызов, – разбитым голосом попросила она.

– Я вызываю тебя на объяснение: почему ты плачешь?

Минуту Дженна собиралась с силами, а затем вытерла глаза краем одеяла. Я приготовился выслушать ее ответ.

– Я сплю с тобой, потому что ты умный, и добрый, и веселый, – тихо сказала она. – И я решила поехать к тебе домой, потому что ты все время говоришь о своем отце, и я поняла, как много он для тебя значит, и я чувствую себя виноватой, потому что не была добрее к тебе. Но ты сидишь на экспрессе, который мчит прямо к деловым кругам Америки, и дому в пригороде, и Клубу Львов, [11]и тридцати шести лункам на поле для гольфа каждые выходные в загородном клубе, практически закрытом для черных, – а это все не то, чего я хочу. Ты собираешься стать главой «IBM» или какой-то другой фашистской организации и провести оставшуюся жизнь на совещаниях, стать важной шишкой – и этого я тоже не хочу. Поэтому, если бы все это время ты не был со мной так чертовски мил и так настойчив, я бы давным-давно закончила наши отношения, ведь все, что касается тебя, слишком очевидно, и предначертано, и совершенно однозначно, а я этого чертовски боюсь.

Я почувствовал себя опустошенным.

– Так почему ты плачешь? – снова спросил я через несколько минут.

– Потому что я запуталась, – ответила Дженна. – А когда ты мне вот только что рассказал свою фантазию о семейной жизни, о том, что ты чувствовал, когда был маленьким, и как у тебя разрывалось сердце, мне стало еще хуже. Потому что именно этого я и хочу. Глубоко-глубоко внутри, под всеми планами, которые я строю насчет своей жизни, я хочу именно такую семью и такую любовь – больше всего на свете. Вот почему я плачу.

Облегчение захлестнуло меня.

– Запуталась – это не страшно. Вдвоем мы сумеем с этим справиться.

– Как? – выкрикнула она. – Я влюбилась в тебя, а этого я как раз и не хочу! Как ты собираешься помочь мне разобраться с этим?

– Не знаю. – У меня неожиданно закружилась голова. – Но у меня есть еще одна фантазия. Та, которую я так и не решился рассказать тебе.

– Не хочу ничего слышать.

– Она очень проста. Моя фантазия – сделать тебя счастливой.

– Чтоб тебя! – Дженна снова расплакалась. – Именно об этом я и говорю. Именно из-за этого всего я уже ничего не понимаю.

Мы заехали в плотный туман, видимость нулевая. Когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Дженну, руля уже не видно. Одеяло превратилось в окровавленный саван, из которого выглядывает лишь ее бледное, безжизненное лицо.

– Извини, что не оправдал ожиданий, – говорю я.

– Ты знал, чего я хочу, – отвечает Дженна, отодвигаясь, когда я тянусь к ней. – Ты знал, как это для меня важно.

Туман проглатывает ее. Я пытаюсь схватить ее и чуть не падаю, и тут слышу, как кто-то зовет меня.

– Йо.

Я открываю глаза и вижу, что Кертис смотрит на меня в зеркало заднего вида.

– Приятель, ты там как?

– Все о’кей. – Я вытираю щеки тыльной стороной ладони и сержусь на себя за то, что сорвался при незнакомце. Мы приехали в аэропорт. – «Бритиш Эйрвейз», да?

Кертис кивает. У меня звонит телефон.

– Питер Тайлер.

– Куда вы направляетесь? – спрашивает Тиллинг.

– В Москву.

– Мы изъяли ваш загранпаспорт, когда проводили обыск в вашем доме.

– У меня их два. Второй – в моем дипломате.

Тиллинг молчит.

– Это не так уж и необычно для тех, кто часто путешествует на Ближний Восток, – неловко добавляю я. – Потому что надо посылать свой паспорт в разные посольства для получения виз, и никогда не знаешь, когда же они его тебе вернут… – Я замолкаю. – Грейс?

– Вы связались с Андреем? – отрывисто спрашивает она.

– Еще нет. Но думаю, что знаю, где он находится.

– В Москве?

– Точно.

Снова долгое молчание. Я слышу ее дыхание.

– Тот парень с татуировкой в виде кота Феликса… – Я меняю тему, беспокоясь, предприняла ли она что-то в связи рассказом Понго. – Вы ведь считаете это важной информацией? Вы думаете, он может быть как-то замешан в убийстве Дженны?

– Он искал Андрея накануне убийства вашей жены, и он жесток, – отвечает Тиллинг. – Поэтому да, считаю. Один старый полицейский, мой знакомый, говаривал, что одно совпадение – это ниточка, а два совпадения – клубок. Также он не советовал мне верить единожды солгавшему. Так что мне трудно быть в восторге от вашей информации, если только вы не дадите мне ее достаточно для того, чтобы самой проверить этого парня.

– Я бы дал, если б мог, – возражаю я, понимая, как уклончиво это звучит. Даже если бы я хотел предать доверие Понго, мой поступок привел бы Грейс прямехонько к Терндейлу, а возможно, и к Кате. – Мы по одну сторону баррикады в этом деле, Грейс. Клянусь. Я свяжусь с вами, как только мне удастся поговорить с Андреем.

– Мне достаточно сделать один звонок в аэропорт – и вы не сядете в этот самолет.

– Тогда мы, возможно, никогда не узнаем, что же было в том пакете, – заявляю я, надеясь, что она просто блефует.

Кертис останавливает машину у обочины и вытаскивает чемодан, пока я жду ее ответа.

– Мне это совершенно не нравится, – говорит Тиллинг наконец. – Обязательно оставайтесь на связи.