Свистела площадь. Стелящийся свист
Свивался в навиваниях змеистых,
В струистых набеганиях сребристых,
Скользя по льду, что стал кромешно-чист.
И как бы мглисто и как бы темно
Вкруг ни было — светлей от свиста сразу,
Свист стелется и ясно виден глазу,
А ухо он уж просветлил давно.
И в мглистости на стелящийся свист,
На низкий свист ничто не прибегало —
Но веяло, струилось, набегало
Все явственней, хотя был воздух мглист.
Давно угас извозчичий костер,
И хаос снега лег перед Театром,
Сверкающим во тьме амфитеатром,
И струны телеграфные простер
Из мрака в беспросветность темноты,
Как высоко — белеющие строки,
Чтоб бесконечной белизной высокой
Молчание исполнить чистоты…
Между строками звездный свод отверст,
И неподвижно белизна витает,
И гения тень головы читает
То, что предуказует Божий перст…
И ясно видно лишь средину строк,
Концы во мрак уходят, в бесконечность,
И Времени замерзла быстротечность,
Но гений пуще Времени продрог.
Промерз средь свиста низкой темноты.
Но, напрягая всю тоску, всю волю,
Гармонии он постигает полюс,
Выдерживает полюс немоты…
И смотрит на витанье белизны,
И слышит строк беззвучные аккорды,
С такою грустью гордой, негой твердой
Берущие величье тишины…
Берущие величье тишины
Беззвучных строк тишайшие аккорды –
За хордами торжественные хорды
В даль удаляющейся белизны…
С витанием сливаясь белизны,
Беззвучных строк все дальше шли аккорды
С такою негой твердой, грустью гордой
Вдоль большей и вдоль дольшей тишины…
Вдоль большей и вдоль дольшей тишины
За хордами торжественные хорды
Сквозь свиста нарастающие орды
В даль удаляющейся белизны…
А площадь свищет… и луна видна
В затмении морозном и нечистом,
И в ореоле сумрачно-лучистом
Обледенело ворожит она.
Во тьме мерцают снега синяки,
Под санной ссадиной снегоподтеки,
И свист защипливает прежестоко,
И смерть пронзает до ее тоски.
И синяками снежными луна
До полумертвенности вся избита,
И мертвенно синеющим в орбитах
Сиянием безжизненна она.
Свет темноте и свету темнота
Ни в чем не уступают… Площадь эта
Могла б служить Гармонии ответом,
А в ней молчат из Оперы места…
Раскатанные росчерки саней
Уже умолкли, больше не скрипели
Перед театром, где среди ущелий
Пел грустный Демон, бледности синей.
И тень идет вдали от фонарей
Вкруг фонарей, как некий круг порочный,
В мотором в час морозный, в час полночный
Нет никого… И тень идет скорей.
И в темноту торопится уйти
От светом ей начерченного круга.
И тени кажется, что в свете вьюга –
Что искрами собьет ее в пути…
И свист ее пронзительно зовет,
Чтоб испытать, насколько одиноко,
Докуда только достигает око,
Она в недостижимое идет…
И тень идет вдали от фонарей,
И ей все кажется — в их свете вьюга, –
В которой искры борются друг с другом
Чтобы угаснуть ярче и скорей.
И искры борются между собой,
Передавая смерть свою друг другу,
И в каждой смерти радужные дуги
Сверкают смерти искрою живой.
И яростней меж искрами свистит
Пронзительная ледяная шелка.
Мороз не страшен, что трещит без толка,
Куда страшней, когда он шелестит.
У ног почти у самых шелестит…
Закручивается… и далью вьется…
Выкручивается… и не дается…
И месть метет… но не взметая — мстит…
И на мгновение теряет площадь,
И где-то в тьме потерянно скулит,
И вдруг, как щель свистящая, из плит
Прорвался снова яростней и площе.
Свивается в свистящее кольцо
И в пальцы леденящие занозы
Вонзает… и в глаза вонзает слезы
Крупней, чем соль, крутые, как яйцо.
Глаза в занозах резкомерзлых слез
Свои ресницы в света круг вставляют,
И свет обратный кругу отдаляет
Видения сверкающие грез.
И грезы через мерзлость слез растут,
Затмивши ледяные эмпиреи,
И делаются жестче и грубее,
Но все, что было нежного, — спасут…
И свет, обратный кругу колеса
Раздваивает невозвратность грезы,
Крошит, дробит и вновь сливает в слезы,
И свист их снова режет, как коса…
И тоненько-претоненько свистит –
Чем тоньше свист, тем он труднее рвется.
Замерзло эхо… И не отзовется
И отзываться сердцу не велит.
И слышится то низость высоты,
То пьедесталом стелется под низким…
И видит гений все свои описки
Средь ледяного свиста темноты.
И тень идет, и эхо чуть хрустит,
И слышен только отголосок эха
Под свиста взвизгивания от смеха —
И тень лицом вдруг к Нелицу стоит.
С наставшею внезапно тишиной
И видит: строки в мраке настигают
Ее своей высокой белизной,
И снова их аккорды постигает.
И видит гений, голову подъяв, —
И взором одновременно и слухом —
Все то, все то, что охватил он духом,
Дыханьем перехваченным объяв…
Среди витийственные белизны
За хордами торжественные хорды
Сквозь свиста нарастающие орды,
Берущие величье тишины…
Берущие величье тишины
С такою грустью гордой, негой твердой,
Все удаляющиеся аккорды
Вдоль большей и вдоль дольшей белизны.
И снова площадь свистом шелестя,
Трет, как кремень, и вспыхивают искры,
И свист опережает их, и быстро
Летит, и, перед искрами летя,
Не престает на пепелище дуть,
И холод пепелищем раздувает…
И вдруг куда-то сам себя девает,
Чтоб Самым Низким Образом надуть.
Или, видениям душевным льстя, –
Переводную страшную картинку –
За льдинкою прельстительную льдинку
Пребыстро трет, еще быстрей сметя.
Безобразная безобразно рябь
Бежит, струится, навевает, веет,
И твердь замерзшая полуживее,
Чем неподвижно-ледяная хлябь.
И тоненько-претоненько свистит —
Чем тоньше свист, тем он труднее рвется.
Замерзло эхо… и не отзовется.
И отзываться сердцу не велит…
Отъявнейший то сверху книзу свист,
То снизу вверх — но ниже человека –
Особенно, как видит, — не от века,
Особенно, как чует, что — артист.
Поешь в театре — руку подаешь
Кому-то в высь, исполненную пенья…
К столу ты припадаешь, как к ступени
Гармонии — ну, значит, пропадешь…
С издевкою потайною свистит…
Закручивается… холуйски вьется…
Выкручивается… и не дается…
И месть метет… но не взметая — мстит…
И горе бесконечное тому,
Кто пальцы в свист пронзающий положит
И чувствует, как холод страшно гложет,
И смотрит в тьму, и смотрит, смотрит в тьму.
Или к живописанью припадешь —
Плоть полотна своей душой насытишь —
Уж голода в ушах звенящий Китеж…
Ну, значит, пропадешь ты, пропадешь…
А площадь свищет, словно бы насквозь,
Стрелу насквозь пронзает тетивою.
А ты — твоей мансардой ледяною
Огнь алтаря согреется авось…
По комнате ты ходишь… пропадет…
Как маятник, как маятник бессмертья…
Свои мечты с его мечтами сверьте —
Он от бессмертия не отстает…
И счастие великое тому,
Кто пальцы в свист пронзающий положит,
И к жару сердца холод их приложит,
И смотрит в тьму, и смотрит, смотрит в тьму –
Что тоненько-претоненько свистит,
Чем тоньше свист, тем он труднее рвется…
Замерзло эхо… и не отзовется…
Но сердце отзывается… болит…
И тень идет вдали от фонарей,
И ей все кажется, что в свете вьюга,
В которой искры борются друг с другом,
Чтобы угаснуть ярче и скорей.
И борющиеся между собой
Сверкают в искрах радужные дуги
Передавая смерть свою друг другу,
Чтоб смерть была бы с искрою живой.
И тень идет средь свиста темноты,
И, напрягая всю тоску, всю волю,
Гармонии она постигла полюс,
Выдерживает полюс немоты.
И смотрит на витанье белизны,
И слышит строк белеющих аккорды,
С такою грустью гордой, негой твердой
Берущие величье тишины…
Сияния сильнее белизны
За хордами сверкающие хорды
Все удаляющиеся аккорды
Вдоль большей и вдоль дольшей тишины…
И далее и дольше тишины
Беззвучностью простертые аккорды
С такою грустью гордой, негой твердой
В послеслияние предбелизны…
