Джулия поймала близнецов возле школы, когда те писали мылом похабщину на окнах своего класса. Одних ругательств им было мало: они старательно выводили стишки про учителей собственного сочинения («Деккер — славный педагог, член длиннющий между ног») и гордо подписывались под ними.

— Да вы с ума сошли! — бушевала Джулия, поспешно стирая их имена.

— Зато смешно! — возразил Маркус.

— Вот и пишите на бумаге, как нормальные поэты! — буркнула Джулия, таща близнецов домой.

Хэллоуин прошел тихо и незаметно. Почти все дети обходили дом Ламентов стороной: историю с садовым шлангом уже знала вся округа. Близнецы, несмотря ни на что, решили прочесать весь квартал, выпрашивая сласти. Маркус оделся пиратом, нацепил бороду и повязку на глаз; Говард приладил к его протезу ржавый крюк.

— У меня же настоящий крюк есть! — воскликнул Маркус.

Джулиус в последнюю минуту раздумал наряжаться пиратом.

— Почему? — спросил Маркус.

— Мы теперь разные, — печально ответил Джулиус.

Близнецы уже давно не походили друг на друга, но до несчастного случая они чувствовали себя равными. А теперь Маркуса уже не уговоришь лазить по деревьям или качаться на канате. Джулиуса же злили косые взгляды прохожих, оскорбляли слюнявая жалость и нездоровое любопытство, достававшиеся на долю брата.

— Может, будешь Юлием Цезарем? — сказала его мать.

Он согласился, лишь когда Говард предложил ему нарядиться убитым Юлием Цезарем. Джулиус прямо-таки загорелся. Он отправился в путь с шестью кухонными ножами, воткнутыми в доску под тогой и торчавшими наружу из складок.

Близнецов никто не узнавал, пока не замечали крюк Маркуса. Эбби Галлахер при виде них стошнило — значит, вечер удался.

Вторая американская зима Ламентов началась с невиданной ноябрьской метели: хлопья величиной с монеты за ночь превратили Университетские Горы в прелестный и мирный уголок с рождественской открытки. Никогда в жизни Уилл и близнецы не видели столько снега.

Близнецы выскочили во двор в пижамах и лепили снеговиков, пока едва не отморозили голые руки и ноги. Машина не заводилась. В школе отменили занятия. Когда в четыре наконец принесли почту, Ламентам пришли два важных письма: одно для Джулии, другое для Говарда.

— Родная, — сказал Говард перед сном, — у меня отличная новость!

— Чудесно. И у меня, милый! — отозвалась Джулия. — Ты первый.

— Вот что, — начал Говард, — я решил, что лучше Австралии для нас места нет.

Джулия опешила:

— Австралия?

— Да. Климат прекрасный. Все говорят по-английски, и масса возможностей найти работу.

— Говард, — ответила Джулия, — тебе уже предложили там работу?

— М-м-м… пока нет. Но я уверен…

Джулия протянула письмо:

— Ну а мне предложили. В агентстве недвижимости.

Говард вздохнул:

— Замечательно, милая, но в этом конверте мой последний чек. Нам просто нечем платить за дом. Ничего не попишешь.

— Значит, подыщем дом подешевле, потому что в Австралию я не поеду.

Наградив мужа одним из самых прохладных за всю их семейную жизнь поцелуев, Джулия повернулась на другой бок. В ту ночь обоим не спалось.

«Все, что тебе нужно, — это любовь». «Любовь вот-вот придет». «Любовь движет мир». «Любовь — это чудо». Все песни по радио звучали для одного Уилла, и в каждой пелось о Марине. Они вместе ходили в школу, вместе возвращались домой. На уроках перекидывались записками, по ночам подавали друг другу знаки из окон спален. Их связывало юношеское презрение к миру взрослых, насквозь фальшивому и лицемерному. Они любили друг друга нежно и безгранично. В День влюбленных они обходились без конфет и слащавых поздравлений — это для лицемеров и притворщиков. Марина и Уилл вырезали свои инициалы на старой березе, где их имена останутся на века.

Когда за завтраком объявили о переезде, Уилл и близнецы поняли, что теперь главной в семье стала мама. Джулия рассказала об их планах как о новом приключении, и в ее глазах сверкал озорной огонек, как когда-то у Говарда. А Говард сосредоточенно намазывал маслом хлеб.

— Мы теперь бедные? — испугался Джулиус. — Не хочу быть бедным.

— Глупости, — ответила Джулия. — Мы просто перебираемся в дом подешевле.

— Далеко? — спросил Уилл.

Джулия ожидала, что на этот вопрос ответит Говард, но тот, ничего вокруг не замечая, соскребал с ножа масло.

— Милый! — окликнула Джулия.

Говард, хлопая глазами, переспросил.

— В Квинстаун, — объяснил он наконец. — Это недалеко, чуть дальше от центра. Будете ходить в новую школу.

— Не хочу переезжать, — объявил Уилл, надеясь, что отец будет на его стороне.

— У папы новая работа? — спросил Джулиус.

Джулия повернулась к Говарду, и тот, помолчав, ответил:

— Нет, Джулиус. Это мама устроилась на работу.

Близнецы уловили нерешительность Говарда.

— На хорошую?

— Конечно, — заверила Джулия.

Маркус больше всего боялся оказаться с Джулиусом в разных классах, но Джулия пообещала, что их не разлучат, и недовольным остался один Уилл.

— Не поеду! Буду жить здесь! — заявил он.

«Я тебя теряю». «Расставаться тяжело». «Мое сердце разбито». «Только ты». Теперь все песни по радио были о его горе. В каждой пелось о разлуке с Мариной. Уилл со слезами шел в школу и в слезах возвращался домой. В классе они обменивались мрачными взглядами, и каждый знал, как тяжело другому. Никому было не понять их боли — острой, нестерпимой, доселе невиданной на земле.

— Я еду не на край света, — говорил Уилл.

— За много-много миль.

— Буду тебе звонить.

— Это совсем не то.

— Буду писать.

— А вдруг мои родители перехватят письма?

Марина говорила с таким жаром, что Уилл задумался, не упивается ли она страданием чуть больше, чем следовало бы.

— Забудешь меня, когда я уеду? — спросил Уилл.

Марина чуть помедлила.

— Никогда.

Марина рассказала Уиллу о переменах в их семье. Мистер Химмель отдал один из «мерседесов» в счет покупки белого сияющего «форда», а Астрид отправили в пансион в Вермонте.

Уилл заметил, что меняется и сама Марина. Вместо привычного свитера она стала носить трикотажную блузку в обтяжку, серую, под цвет глаз. Выбросив заколки, собрала волосы в хвост. Теперь в походке ее появилась уверенность. Марина была уже не та девчонка-проказница, шептавшая ему в ухо.

— Ты так похорошела!

Марина улыбнулась, играя волосами в солнечных бликах, и растопырила пальцы веером, показывая маникюр:

— Нравится?

— Нет, — нахмурился Уилл. — Мне больше нравилось, когда ты обгрызала их до мяса.

— Странный ты, Уилл.

Во взгляде его мелькнуло сожаление.

— Да, и ты раньше была такая же странная. — И с горечью продолжил: — Ты найдешь другого, как только я уеду… Но и я, может быть, найду другую.

Марина с тревогой заглянула ему в глаза: неужели он обидел ее нарочно?

— Может, забуду тебя через неделю-другую, — добавил Уилл. — Когда уезжаешь, лучше забывать людей, иначе всю жизнь будешь тосковать.

Чудесные серые глаза Марины наполнились слезами. Через миг она уже рыдала. Уиллу хотелось обнять ее и извиниться, но он переломил себя: лучше уйти самому, чем быть покинутым.

В день отъезда к дому подкатил грузовик, шестиколесный монстр, и поглотил весь их скарб, доказав, что Ламенты могут исчезнуть с Университетских Гор без следа. С другой стороны улицы за ними наблюдало семейство Имперэйторов — молча, не прощаясь. Эбби Галлахер не преподнесла прощального подарка — она так и не простила близнецов за Хэллоуин.

— Наверняка на новом месте люди будут добрее, — сказал Говард.

— Да, — подхватила Джулия. — Как же иначе?

Джулия угадала, что Говард хочет всех сплотить. Если их союз стал непрочен, переезд укрепит его. Таков семейный уклад Ламентов. Переезд — всегда к лучшему. К черту соседей. Вперед, навстречу новому.