— Нет, конечно. Просто сейчас нам не по карману новые вещи, — объяснила мама.

Джулиус стиснул зубы.

— На день рождения мне подарили старый велосипед, а на прошлое Рождество — старый приемник. На этот раз хотелось что-нибудь новое. — Он повернулся к Джулии: — Мама, когда мы переезжали, ты же говорила, что мы не бедные!

Говард бросился на защиту Джулии:

— Хватит ныть. Скажи спасибо, что тебе хоть что-то подарили. На другом конце Земли бедные дети на Рождество получают всего-навсего банан!

— Зато бананы новые, — презрительно фыркнул Джулиус. — Не думаю, чтобы угощали тухлыми бананами.

Никто не отчитал Джулиуса за неуважение к отцу, и Говард дулся в подвале, пока не пришло время идти на праздничный ужин, в закусочную на Девяносто девятой улице. Угощение состояло из двух ломтиков подгоревшей индейки, лужицы соуса, горки пюре и водянистой зеленой фасоли. По радио крутили одни и те же надоевшие рождественские гимны: «Слышишь, ангелы поют» и «Тихая ночь». Окна были облеплены искусственным снегом, при том что снег лежал и на улице.

Новый год Ламенты не праздновали, но каждый дал себе обещание. Джулия решила продать как можно больше домов и поклялась, что второго такого Рождества у них не будет. Говард зарекся браться за ремонт. Маркус и Джулиус дали себе слово разбогатеть, когда вырастут, а Уилл — противостоять Кэлвину, побороть трусость и заслужить благосклонность Доун.

На последнюю в году встречу женского клуба Фрида пришла с рукой в гипсе.

— Надо мне быть терпимей к Стиви, — призналась она. — Ему не по вкусу, что я работаю. А когда я хожу на встречи по четвергам, он еще пуще злится. Он распускает руки от неуверенности.

— Господи, милая моя, — ахнула Эви, — да он ненормальный! Когда же ты это поймешь и уйдешь от него?

Все предлагали Фриде помощь, но она отказывалась.

Эви понемногу теряла терпение.

— Фрида, ты же не дурочка. Сколько рук тебе надо переломать, чтобы ты наконец поняла?

— А по-моему, Фрида очень храбрая, — вмешалась Джулия. — Куда проще бросить мужа, чем помогать ему в трудную минуту. Фрида — верная жена и достойна уважения.

Они с Фридой дружески переглянулись, и тут заговорила Филлис:

— Мне верность не в тягость, но одно дело, если муж хандрит, и другое — если ломает тебе руку за то, что ты на него не так посмотрела.

Когда миссис Причард провожали на пенсию, в больнице в Солсбери ей устроили роскошный прощальный ужин: полный стол ее любимых бутербродов с пряной ветчиной, розовое вино и шоколадный тортик с миндальной крошкой и одной-единственной свечой. Кто-то даже додумался украсить зал зелеными, белыми и красными шарами, потому что миссис Причард сразу после ухода на пенсию отправлялась в Италию.

Директору хотелось ее задобрить: хотя все были рады ее уходу, она как-никак посвятила больнице Милосердия без малого сорок лет. Но если миссис Причард спрашивали о ее планах на будущее, то слышали неизменный горький ответ:

— Я славно потрудилась и хочу лишь одного — работать дальше.

Как старшая медсестра родильного отделения, миссис Причард всегда служила образцом порядка. В больнице рождались тысячи детей, и миссис Причард вела картотеку — целые груды папок с именами по алфавиту и цветными метками, обозначавшими пол малышей (мальчики — голубой, девочки — розовый) и их дальнейшую судьбу: родная семья, приют или усыновление (лиловый, оранжевый, бирюзовый). По имени или дате рождения миссис Причард могла назвать рост и вес ребенка, сказать, кто его родители, а если ребенок сирота — то куда его отправили. Достаточно лишь имени. Любого.

В больницу Солсбери она пришла молодой медсестричкой с копной каштановых волос и нежным белым личиком, как у всякой девушки-ирландки из графства Керри. Теперь вокруг глаз у нее пролегли морщинки, но миссис Причард по-прежнему оставалась красивой женщиной — покойный мистер Причард всегда считал ее красавицей. В шестьдесят пять лет она не собиралась на пенсию, но, увы, ей подыскали замену без ее ведома.

Ее преемницей стала негритянка по имени Бьюти Харрисон. Бьюти! Что за безвкусные имена выбирают чернокожие! Миссис Причард написала директору возмущенное письмо на десяти страницах мелким почерком. Во-первых, даже если Бьюти Харрисон — отличный работник, пациентам и сотрудникам нелегко будет привыкнуть к цветной начальнице. Во-вторых, есть еще и картотека миссис Причард. Нельзя ее доверять кому попало. Черные и белые по-разному мыслят, по-разному ведут записи. В ответ директор предложил миссис Причард выйти на пенсию на месяц раньше.

Во втором письме миссис Причард на двенадцати страницах объясняла причины своего недовольства. Она не расистка, а всего лишь судит людей с высоты своего сорокалетнего профессионального опыта, по тем же строгим меркам, что предъявляет к себе. И в самом деле, семь из ее папок посвящены были смертным грехам. После каждых пяти съеденных шоколадок одну обертку она помещала в папку «Чревоугодие». В папке «Зависть» хранились письма ее сестры, которой все в жизни, почитай, давалось даром. Папка «Похоть» давно уже пустовала, как и «Лень». А «Гордыня»? Что ж, разве не заслужила она права гордиться, посвятив жизнь детям и матерям? Что до «Жадности», то жила она скромно, а «Гнев» обращала лишь на нижестоящих.

Но директор был непреклонен.

— Пора уходить, миссис Причард, — сказал он вкрадчиво. — Пора начинать новую жизнь.

— Моя жизнь здесь, в больнице! — настаивала миссис Причард. — И не хотелось бы, чтобы уровень лечения упал!

— Меня радует ваше отношение. — Директор смотрел на нее в упор. — Нам не нужны ошибки, путаница в именах, потерянные документы, так?

— Конечно, — подтвердила миссис Причард.

Вдруг лицо ее омрачилось. Она и вправду потеряла документы! Уже забыла, как это вышло, но ей до сих пор стыдно. Месяц назад? Или всего неделю? Важные бумаги. К счастью, они нашлись у нее в багажнике. Как хорошо, что нашлись! И миссис Причард с горечью осознала, что на пенсию ее отправляют вовсе не из-за возраста. Всему виной память, которая стала ее подводить.

— Что же мне делать дальше? — произнесла она вслух.

— Миссис Причард, ведь есть дела, за которые вы мечтали взяться? Места, где вы хотели бы побывать?

Ей вспомнились прогулки с покойным мужем Венейблом Причардом, грузным мужчиной, которому кардиолог велел: двигайтесь больше, иначе долго не протянете. Каждый вечер после ужина они прогуливались по городу, и мистер Причард дышал с присвистом и плевался, словно кипящий чайник. Они плелись через деловой квартал, и измученный мистер Причард переводил дух у агентства путешествий с манящими плакатами.

— Взгляни, Элис! — говорил он задыхаясь и указывал на один из снимков. — Это же Понте-Веккьо! Знаменитый мост во Флоренции! Мост влюбленных! Ах, Элис, — продолжал он, — в мире нет места сказочней. Знаешь, что пять столетий назад влюбленные прыгали оттуда, держась за руки, чтобы вовек не разлучаться?

Его истории становились все невероятней.

— В 1943 году герои Сопротивления попали на мосту под перекрестный огонь, — выдыхал он, — и кровь их пролилась на мостовую, и камни по сей день остались ржаво-красными! Вдовы и вдовцы встречают на мосту призраки любимых, которые блуждают над рекой и не могут сойти на берег. Родная моя, — клялся мистер Причард, — я отвезу тебя туда, чего бы мне это ни стоило! Увидеть Понте-Веккьо и умереть…

Увы, воображение у мистера Причарда было пылкое, но сердце слабое. Венейбл Причард умер во сне, рядом с женой, в Солсбери, Южная Родезия, так и не увидев Понте-Веккьо.

После прощального вечера миссис Причард забрала домой свои документы. В папке «Пенсия» оказалось несколько пунктов, записанных за десятки лет. Все были ей знакомы — к счастью, на сей раз память ее не подводит. Список классики, которую ей хотелось прочесть, образец новой цветастой обивки для кушетки, открытка из Флоренции с видом Понте-Веккьо и клочок бумаги с одним-единственным словом: «Ламент».