Во время затишья Джулия еще раз попробовала расспросить Говарда о работе.

— Как работа, милый?

— Отлично, — произнес Говард.

— Правда?

Говард почувствовал недоверчивый взгляд жены.

— Ну, не все гладко, — признался он, — но работа есть работа.

— Что не так?

Говард молчал. Впереди виднелась развилка, и в мыслях он тоже был на распутье. Говард свернул налево и включил «дворники»: по стеклу барабанил дождь.

— Расскажи мне.

Говард мог бы пожаловаться на маленькую зарплату, но дело было не в деньгах, а в разбитых надеждах. Если сознаться, что эта работа гигантский шаг назад, что он серьезно просчитался, — что подумает Джулия о нем, о человеке, мечтавшем когда-то оросить Сахару?

— Ну, платят мало, — выдавил Говард.

— Согласна, — отозвалась Джулия. — Ты достоин большего.

— Англия — не Африка: большие деньги здесь получает лишь кучка людей.

— Понимаю, — согласилась Джулия. — Мы жили очень богато, правда?

— Да. — Говард сглотнул.

Джулия ласково сжала ему руку.

Говард молча свернул на кольцевую развязку и продолжил путь на запад. Мимо проносились дома. Впереди простиралась равнина, широкая и зеленая, над головой клубились тучи, а Говард и Джулия сознавали, что упустили свое счастье.

— Милый, — начала Джулия, — что ж ты не попросишь повысить тебе зарплату?

— Пока рано, я ведь еще новичок.

— Но ты прекрасно работаешь, разве нет?

— Конечно, но так рано просить не принято.

Джулия нахмурилась: ей напомнили, что она мало смыслит в служебных делах. У Говарда есть начальство. Он знает, что к чему.

Когда они вылезли из машины, из-за туч выглянуло солнце. Дети пустились бегом, взбирались вверх по крутым насыпям и скатывались вниз, крича до хрипоты. Наконец они очутились в центре, на ровной травянистой площадке в форме восьмерки, окруженной рвами. Земляная крепость, без стен, без башен. Джулия прижалась к Говарду, взяв его под руку; ветер трепал ее волосы, играл отворотами брюк Говарда. На минуту они задумались о полосе неудач в их жизни: дружба, прерванная, когда Джулия последовала за мужем; жалкая работенка, на которую согласился Говард, чтобы кормить семью. Никто не предупреждал их о подобных жертвах. Но при всех несовершенствах их союза, Джулия и Говард по-прежнему верили, что идут одной дорогой и ведет их одна и та же звезда.

Пока близнецы изображали кровавую схватку бритта с центурионом, Уилл, лежа на спине, пытался представить, будто живет в здешнем поселке тысячу лет назад, когда люди не колесили с места на место, задолго до машин и океанских теплоходов.

В утренних футбольных матчах Уилл забил несколько мячей, чем расположил к себе Дигли, и тот пригласил его в гости, в муниципальный дом, где жил с матерью и старшей сестрой. Крошечный газон был безупречно ухожен: ровный зеленый квадратик, а вокруг — аккуратно подстриженная живая изгородь.

Поднимаясь по узкой лестнице, Уилл заглядывал в комнаты: в каждой — свои обои в цветочек и в каждой — по кошке.

— Мой папа воевал в Египте. Сущий ад! — рассказывал Дигли. — Он забирался на пирамиды. А умер от воспаления легких, когда я родился. Но осталась его форма. С большущей дырой от удара штыком!

Дигли показал Уиллу форму. Огромную — его отец, наверное, был великаном, — зеленую, из грубой шерсти (и всю в кошачьих волосах). Уилл просунул палец в дыру от штыка и весь затрясся противной дрожью. Комната Дигли была увешана моделями самолетов. С кровати на них глядел жирный полосатый котище.

— Это Геббельс, — объяснил Дигли. И указал на выставку самолетов: — А это Битва за Англию. [13]

Дигли знал все немецкие самолеты, от «мессершмитов» до «фоккеров», и все британские тоже. Мать его работала медсестрой в больнице, а старшая сестра — кассиром в супермаркете. Когда подошло время пить чай, Дигли стал шарить в холодильнике, а Уилл на каждом шагу спотыкался о кошачьи блюдца по углам.

— Черт! — ворчал Дигли. — Ничё нет пожрать!

Они умяли тарелку холодной фасоли на двоих.

— Так, наверное, ели в войну. Все-таки лучше, чем полное брюхо свинца, а? — ухмыльнулся Дигли.

— Папа, ты воевал во Вторую мировую? — спросил Уилл за ужином.

— Нет, я был еще мальчишкой, — ответил Говард.

— И даже формы у тебя не было?

— Даже формы. Мне было всего пятнадцать, когда кончилась война.

Уилл лег спать расстроенный.

— Твое счастье, что у тебя такой молодой папа, — сказала Джулия, увидев, что Уилл не спит.

— Я не говорил, что жалею, — возразил Уилл.

— Не говорил, конечно, — согласилась Джулия. — Но подумай, война — это ужасно! Мы уехали из Африки, потому что там могла начаться война. На войне люди гибнут, остаются без рук, без ног. Радуйся, что твой папа жив-здоров!

Уилл, конечно, любил отца, но подумал, что небольшая штыковая рана ему не повредила бы.

— Зараза! — буркнул он.

— Сначала дерешься, теперь ругаешься, — ворчала Джулия. — Похоже, твой новый друг на тебя дурно влияет.

У Джулии были свои причины жаловаться на Англию: запах ростбифа, ужасный рев водопроводных труб, вечный насморк у близнецов, мало солнца, много дождей, да еще эти собачонки королевы, противные корги.

— Даже Аякс Бака Куинна, и тот лучше этих колченогих уродцев! — возмущалась она.

Отягощенный бременем — молодым отцом, который не сражался во Вторую мировую, — Уилл, чтобы не отстать от товарищей, сделался знатоком Битвы за Англию. Он выучил назубок все самолеты немецкой авиации и все основные воздушные бои. Стал мастерить пластмассовые модели самолетов, которые развешивал по комнате. Зачитывался комиксами про грубоватых, веселых вояк, расправлявшихся с фрицами и япошками парой метких ударов и пинков, побеждавших Германию отвагой и сплоченностью. Гитлер в комиксах представал тупой марионеткой, а его сподвижники — олухами-соглашателями с идиотским акцентом и нелепой манерой отдавать честь. В школьной библиотеке была целая дюжина книг о жизни Гитлера; Уилл знал его размер обуви и шляпы.

— Говорят, он жив, сбежал в Аргентину, — сказал Дигли.

— Нет, все-таки умер, — возразил Уилл. — Принял яд.

— У моего папы размер брюк, как у Гитлера, — вставил Айерс. — Если Гитлер и вправду жив, то я, когда вырасту, разыщу его, стащу у него штаны для папы, а самого разнесу в клочки.

— Когда ты вырастешь, он умрет от старости, — сказал Дигли.

— Значит, перебью всю его семью и кошек-собак, — не унимался Айерс.

— Кошек не трожь, — предупредил Дигли. — Они безобидные.

Дигли и Айерс повели Уилла через пшеничные поля на окраину городка, и там они лазили по крошащимся бетонным плитам, где стояли когда-то зенитки и стреляли по немецким самолетам. Со дня победы минуло почти двадцать лет, но следы войны оставались повсюду.

Однажды утром Джулия позвала Уилла к телевизору.

— Смотри и запоминай, — шепнула она. — Это история.

На экране размером с чайное блюдце виднелось размытое изображение: конный экипаж совершает скорбный путь по Лондону. На Би-би-си показывали похороны Уинстона Черчилля. Уилл был уже достаточно взрослым, чтобы бояться смерти, и темный экипаж, запряженный вороными лошадьми, стал являться ему в страшных снах. Полночный Китаец держал поводья, и, когда он щелкал бичом, глаза у лошадей сверкали, а из ноздрей вырывался пар.

Война поставила перед Уиллом сложные нравственные вопросы.

— Папа, зачем Гитлер дрался с Англией?

— Хотел прибрать к рукам побольше стран.

— Что тут плохого?

— Это жадность, — сказала Джулия.

— А то, что Англия прибрала к рукам Ирландию, Шотландию и Уэльс, — не жадность?

— Жадность! — согласилась Джулия. — Это очень плохо!

— Почему же ты сказала, что нам понравится в Англии? — спросил Уилл.