Дорогая бабушка!
Маркус загорелся и чуть не сгорел дотла. Я его спас, а мама сказала, что убьет его, если он еще хоть раз подойдет к огню. Джулиус проткнул и сжег директора школы, то есть его чучело. Папа не любит свою работу и говорит, что Англия уже не та, что прежде.
Через несколько недель пришел ответ, адресованный Джулии:
Боже, что стало с Англией? Судя по варварским наклонностям близнецов, их стоило бы отослать в исправительную колонию. А раз Говард несчастен, Джулия, умоляю, помни о супружеском долге. И еще советую увезти детей обратно в Африку, пусть у них будет нормальное детство!
Говард уговорил семью отправиться еще в одну автомобильную поездку — увидеть Англию такой, как в прежние времена. По старой римской дороге от Лондона до Чичестера они проехали тридцать пять миль до холмов Саут-Даунс. Там, в деревянном сарае, хранились остатки мозаичных полов, золотые украшения и керамика.
У Уилла захватило дух от мозаичной картины: римский аристократ на мраморном помосте, а по бокам — две охотничьи собаки. Вылитый сосед Бак Куинн!
Близнецы, однако, взбунтовались: Маркус стеснялся опаленных бровей и хмуро сидел в машине. Лишь Джулиусу удалось выманить его наружу, и они с топотом носились по музею, сотрясая шкафы с драгоценностями, пока Говард не пригрозил устроить им головомойку.
— Уилл! — рявкнул Говард. — Выведи же братьев на улицу!
Уилл нехотя оторвался от мозаики и вывел близнецов на волю. Маркус и Джулиус вырвались и бросились прочь, оставляя в диком ячмене ровные влажные дорожки. Здесь им ничего не грозило, и Уилл присел на бугорке, на обломке стены, положив руки на колени.
— Ты знаешь, на чем сидишь? — спросил мужской голос.
Уилл запомнил лишь твидовый пиджак незнакомца с кожаными заплатами на локтях.
— Нет, — ответил он.
— Это бывшая спальня римского наместника. Я здесь пахал, на том месте, где ты сидишь, — всюду ячмень, без конца-краю…
Человек указал на золотые колосья в утреннем мареве — как шеренги солдат, замерших по стойке «смирно», — и тут из густого ячменя, жужжа, словно пикирующие бомбардировщики, вынырнули близнецы.
— …И вдруг наткнулся на что-то твердое. Думал, камень, а когда слез с трактора, глянул под плуг, нашел меч и золотое колечко.
В протянутой руке он держал кольцо с камнем и фигуркой мужчины с мечом.
— Марс, бог войны, — догадался Уилл.
Фермер одобрительно кивнул:
— Молодчина. — Он отвел Уилла на несколько шагов вперед. — Вот на этом самом месте полторы тысячи лет назад хозяин дома принимал гостей. Ему принадлежала вся здешняя земля, куда ни глянь.
— Он отобрал землю у англичан? — спросил Уилл.
— У англичан? — Фермер засмеялся. — Не было никаких англичан, лишь кучка диких племен, одно другого кровожадней. Римляне построили им дороги, водопровод, создали правительство, законы. Не будь римлян, бегали бы мы до сих пор с копьями, в боевой раскраске. На, примерь. — Фермер протянул Уиллу кольцо. — И помни, — он подмигнул, — ты носил на пальце нечто бесценное! — Фермер надел кольцо и ушел встречать новых туристов.
На обратном пути Уилл думал о бесценном. Вспомнил дыру от штыка в мундире отца Дигли, улыбку Салли в бомбоубежище.
На передних сиденьях разговаривали родители — восхищались музейными сокровищами.
— За что вам так нравятся римляне? — спросил Уилл.
— Они создали великую цивилизацию, — объяснила Джулия.
— А мы великая цивилизация?
— Не нам судить, — ответил Говард.
Родители заговорили о другом, а Уилл стал смотреть в окно. Вспомнился ему римский аристократ, похожий на Бака Куинна, и кольцо с крохотной фигуркой Марса, и как мама велела запомнить похороны Черчилля. Оказывается, мама с папой любят не ту Англию, где живут, а ушедший мир, о котором напоминают лишь музейные редкости. Впервые Уиллу пришло в голову, что его родители в своих скитаниях лишь гонятся за мечтой.
Снова прощание
— Знаешь, Ламент, какая у меня любимая пластинка? — шепнула Салли Берд на уроке геометрии.
— Какая? — спросил Уилл.
— «Осколки», — прошептала Салли.
— Какая? — переспросил Уилл.
— «Осколки», «Дэйв Кларк Файв». Заходи ко мне, послушаем.
В эти дни в классе царило прощальное настроение. Учебный год подходил к концу; прощай, начальная школа. Все уже сдали экзамен «одиннадцать плюс», определивший будущее каждого: те, кто сдал, шли в подготовительную школу при университете, остальные — в техническое училище.
— Где учат на землекопов и сантехников, — острил Говард. — Не бойся, Уилл. Ты сдашь.
Письмо от экзаменаторов пришло на имя Джулии, та глянула на первую строчку и невесело улыбнулась:
— Жаль, сынок, ты не сдал.
За ужином Говард сидел как в воду опущенный. Пробежав письмо несколько раз, он заявил: ерунда.
— Не хочу рыть канавы, — жаловался Уилл.
— Тебе это не грозит, — сказал Говард. — Ты умнее их всех.
— Так почему я не сдал?
— Может, потому, что ты иностранец. Это экзамен для английских детей, а ты рос не в той среде. Не беда, пересдашь. Можно пересдавать сколько угодно раз, пока не пройдешь.
На другое утро Уилл оглядел класс, впервые чувствуя себя чужаком. Он был не один такой: Дигли сдал экзамен, Айерс — нет, Рэймонд Тагвуд сдал, Салли Берд — нет; сдал даже Риллкок, ко всеобщему изумлению. Этот маленький дикарь, приплясывая, прохаживался между рядами и остановился возле парты Уилла, чтобы поиздеваться над ним.
— Не горюй, через несколько лет будешь чинить мне стиральную машину, да, Ламент?
— Разве у вас есть стиральная машина? — огрызнулся Уилл.
В эти последние школьные недели рушилась дружба, круто менялись судьбы. Те, кому суждено было идти одной дорогой, объединялись.
Уилл и Салли снова сблизились. Однажды Салли позвала его к себе. Они прошли через новомодный зубной кабинет доктора Берда, с хромированными стульями и приборами, в уютную гостиную: обои с голубыми лилиями, на стенах — сувенирные тарелки в честь коронации ее величества, ее бракосочетания и рождения наследников. Перекусили на кухне бутербродами с маслом и сладкой пастой и поднялись наверх, в комнату Салли.
— Мы здесь живем с сестрой, — объяснила она.
Салли с сестрой были заядлые коллекционеры. На кроватях, застеленных кружевными покрывалами в рюшечках, восседали плюшевые игрушки. На стенах — настоящая мозаика: глянцевые фотографии и вырезки из журналов — «Битлз», Элвис, Лулу, Клифф Ричард и «Шедоуз», Силла Блэк, Энгельберт Хампердинк, «Джерри энд Пейсмейкерз», «Роллинг Стоунз». Радужные черные сорокапятки лежали стопками на полу, валялись на подоконнике. Дверь была оклеена газетными вырезками: телеведущие — Вэл Дуникан и Рольф Харрис; кинозвезды — Анита Экберг и Бриджит Бардо; знаменитые комики.
Проигрыватель был белый, пластмассовый, с красной ручкой. Совсем не то что строгий серый ящик дома, который, по мнению Говарда, мог играть лишь Бетховена, Гайдна и странные григорианские хоралы. Проигрыватель Салли служил для забавы и озорства. Он играл пародию Питера Селлерса и песню о бегемотах Фландерса и Свона. Из него звучали «Кукла на ниточках», «То были дни», «Телезвезда» и «Зеленая трава». А главное — «Осколки».
Звук был скрипучий, зато громкий.
— Нравится? — спросила Салли.
Уилл, открыв рот, разглядывал губную помаду на комоде, чулки на стуле, ряды туфель под кроватью и малиновое боа, переброшенное через спинку.
— Еще бы, — отозвался он.
Эта комната была неведомой страной, святыней девичества, и Уилл преклонил колени.
— Где твоя сестра?
— Кто ее знает, — пожала плечами Салли.
Она потряхивала головой в такт музыке — точь-в-точь как «Битлз» по телевизору, и стрижка у нее была такая же. Музыка стихла, Салли поставила новую пластинку, за ней — еще и еще.
— Сестра обожает «Осколки». Правда, клево?
— Ага, клево, — кивнул Уилл. — Что еще твоя сестра любит?
