— А теперь послушай меня, Говард, — сказала Джулия, — помнишь наш уговор? Я отказалась от работы ради переезда в Америку. Ты обещал…

— Конечно, помню, родная, — поспешно перебил ее Говард. — Вперед, пользуйся случаем! — И умолк.

Джулия была удивлена. Она ожидала услышать от мужа заверения, что она непременно добьется успеха, но у него, видимо, не хватало сил подбодрить ее. На лице его вновь проступило страдание, как нередко бывало после несчастья с Маркусом.

Ночью Говард лежал без сна и думал: пройдет всего день, и Джулия убедится, какая это тягомотина — ходить на работу. Всего лишь день. Она сама поймет. И станет с ним заодно. Поймет, что это мерзость. Все здешние порядки — мерзость. Говард вздохнул, осознав всю силу своего разочарования. Не нужна ему работа. Вернее, нужна, только не здесь. Надо начать все сначала, на новом месте.

— Мам, есть у нас мыло? — спросил Маркус.

— Мыло? — удивилась Джулия. — Моему сыну раз в кои-то веки понадобилось мыло?

— Кусочка два-три, если есть, — уточнил Джулиус.

— Сегодня ночь проказ, — объяснил Маркус.

— Что это? М-м-м, дайте я угадаю… ночь, когда самые чумазые дети в округе моются дочиста и доводят родителей до сердечного приступа?

— Нет, — покачал головой Джулиус, — ночь проказ — это когда разыгрывают соседей. Пачкают мылом окна, развешивают на деревьях туалетную бумагу.

— Что ж, я рада, что мои дети не станут творить таких гадостей.

В ответ раздался дружный стон.

— Потому что мои дети — не дикари, — заключила Джулия.

Вскоре после ужина Уилл хотел улизнуть из дома, но помешала мама:

— Погоди! Куда это ты собрался?

— Никуда.

— А куда подевалось мыло из ванной?

— Не знаю, — ответил Уилл.

— Где близнецы?

Уилл беспомощно пожал плечами. Ему хотелось лишь одного — встретиться с Мариной в папоротниках.

— Никуда ты не пойдешь, — отрезала Джулия.

— Но, мама…

— Не спорь со мной. Я пойду искать близнецов, пока их не арестовали. А ты останешься с папой.

— Где он?

— В подвале, заделывает течь. Спроси, не нужна ли ему помощь.

Хлопнула дверь, и Уилл услыхал топот, такой громкий, что на бетонной дорожке возле дома, наверное, остались дыры от каблучков. Ночь выдалась ветреная, ветви клена во дворе хлестали одну из колонн. Зазвонил телефон, и Уилл обрадовался, что это Марина.

— Алло!

Молчание.

— Твоя мама дома?

— Нет, Кролик, ушла, — недружелюбно отозвался Уилл.

— Мне нужно с ней поговорить.

— До субботы не мог подождать?

— Слушай, я звоню, потому что сегодня ночью на ваш дом хотят напасть, — сказал Кролик.

— Кто?

— Сам знаешь. Они это замышляют с тех пор, как твоя мама повесила флаг.

— Подлец, — буркнул Уилл. — Небось твоя затея! — И грохнул трубку на рычаг.

Телефон зазвонил снова.

— Это не я, — крикнул Кролик. — Честное слово! Вот я и звоню, чтобы вас предупредить. Они хотят…

— Ясно, — сердито сказал Уилл, повесил трубку и лишь потом спохватился, что следовало поблагодарить Кролика.

Уилл спустился в подвал. В тусклом свете единственной лампочки отец, стоя на четвереньках и пыхтя, скреб стальной щеткой пол. Что самое удивительное, Говард был в выходном костюме.

— Папа!

— Фундамент просел, в полу трещины, всюду плесень — этот дом строили жулики, — бормотал Говард. Его рыжие волосы прилипли к вискам, галстук свисал до пола, лицо словно окаменело, на высоком лбу резче обозначились морщины.

Никогда прежде Уилл не видел, чтобы отец так злился из-за пустяка. Он рассказал о звонке Кролика.

— Напасть? На наш дом? Чушь собачья! — отмахнулся Говард.

— Сегодня ночь проказ, папа.

— Ох! — вскрикнул Говард, оцарапав пальцы о бетонный блок.

Чертыхнувшись, он зашвырнул подальше щетку и уселся на полу, вытянув ноги, как малыш, уставший капризничать. Уилл вновь оглядел отца: костюм в тонкую полоску, черные кожаные туфли. Брюки в пятнах от ржавчины, туфли исцарапаны. А ведь это лучшая папина одежда!

— Все в порядке, папа?

— Нет, — сказал отец. — Руку поранил, черт подери. Ох как болит.

— Может, пойдем наверх? — осторожно спросил Уилл.

Говард, поджав колени к груди, схватился за голову.

— Твоя мама хочет пойти работать, Уилл. Вот и поймет, что это не фунт изюму. Я по себе знаю. На своей шкуре испытал.

Уилл сказал не спеша, с расстановкой:

— Папа, на наш дом собираются напасть!

В дверь позвонили. Говард снова выругался, посасывая содранные пальцы.

Уилл поднялся наверх один.

Он открыл дверь. Во дворе стояли пятеро в темно-синих рубашках с капюшонами и одинаковых масках. Пять Никсонов: пять лысеющих лбов, пять носов уточкой.

— Кошелек или жизнь?

— Что вам надо?

— Кошелек или жизнь? — повторили они.

Уилл различил в темноте еще нескольких Никсонов — с белыми кусочками мыла, рулонами туалетной бумаги и банками крема для бритья. У Уилла затряслась коленка — так с ним часто бывало от страха.

— Хэллоуин завтра! — крикнул Уилл. — Пошли вон!

Ряженые расхохотались, из толпы послышались свист и гиканье. Никсоны двинулись на Уилла, пластмассовые физиономии блестели в янтарном свете фонарей.

— Здесь свободная страна, — сказал один.

— Не нравится — убирайся в Англию! — рявкнул другой.

У Уилла затряслась и вторая коленка. Десятка два Никсонов столпились на тротуаре. Самый зловредный швырнул через голову Уилла рулон туалетной бумаги. Рулон, потихоньку разматываясь, покатился по крыше, съехал вниз по скату, задержался у водосточной трубы, упал на газон и, подхваченный порывом ветра, обернулся вокруг ног Уилла.

— А ну хватит! — закричал Уилл, когда толпа лысых Никсонов обрушила на крышу град рулонов.

Черная тень пронеслась позади Уилла и исчезла за домом. Уилл застыл как вкопанный, не в силах ни отступить, ни броситься на обидчиков. Как защитить дом, если папа прячется в подвале, мама рыщет по кварталу, а близнецы сами пустились во все тяжкие?

Очередной рулон, не долетев до крыши, приземлился у ног Уилла. Уилл подобрал его, швырнул в ближайшего Никсона и угодил ему прямо в лицо.

Тот глухо застонал.

— Черт тебя подери, Ламент!

Уилл узнал голос Винни Имперэйтора.

Еще один Никсон поигрывал бейсбольным мячом, перебрасывал его с руки на руку, словно горячий уголь, и наконец запустил в окно Маркуса. Раздался звон разбитого стекла.

— Я вызову полицию! — пригрозил Уилл.

Никсоны притихли; из толпы послышался смешок.

— Ну и вызывай!

Уилл пытался собрать всю злость, чтобы вытеснить страх, но в ушах звенел лишь металлический хохот Полночного Китайца. Нападавшими руководила извращенная логика: Ламенты — чужаки, они вывесили свой флаг и оскорбляли Отцов-основателей. Уилл с отвращением поймал себя на том, что сочувствует своим мучителям.

В этот миг струя воды с другой стороны газона сбила маску с пухлого лица Уолли Финча. В мгновение ока промокнув до нитки, тот принялся отплевываться.

Уилл обернулся: у стены на корточках сидел мужчина в костюме, галстук набекрень. Говард, нацелив шланг в следующего разбойника, продолжал поливать Никсонов одного за другим.

Лишившись возможности дышать сквозь дырки в искусственных носах, нападавшие сорвали маски — сначала братья Галлахеры, за ними Винни — и поспешно отступили в темноту, спасаясь от мощной струи.

— Паршивцы, — буркнул Говард, выключая воду.

Уилл смотрел вслед убегавшим.

— Не хочу быть белой вороной.

Говард мог бы обидеться на столь суровый приговор их образу жизни, но лишь ответил:

— Но ты и есть белая ворона! Ты Ламент, а у Ламентов свой путь. Ламент никогда не уподобился бы им. — Говард кивком указал в сторону, куда скрылись их обидчики. — Безмозглая шпана. Эта страна сплошь состоит из беженцев, жертв гонений, — неужели жизнь ничему их не научила?

С этими словами Говард стащил галстук, сунул в карман испорченного костюма и зашагал к двери. Уилл помедлил, дивясь преображению отца из страдальца, скребущего пол в подвале, в героя-защитника. Глотнув на прощанье прохладного вечернего воздуха, Уилл решил, что безумствам этой ночи настал конец.