— Хорошо, Лукреция,— сказал он,— очень хорошо.

— Я хочу сделать аборт!

— Что? Нет, не смей и думать об этом.

— Я именно об этом и думаю, Рекс. Я не хочу второго ребенка. У тебя есть сын. Тебе не нужен второй.

— Но это же непростительный грех…

Только это и остановило ее. У нее в глазах появилось страдальческое выражение, и она вскочила с постели. Лукреция тоже была вос­питана в лоне католической церкви, свято ве­рила в ее учение и знала, что погубить жизнь, Даже совсем хрупкую, которая не сможет су­ществовать сама по себе, было смертным грехом.

— Хорошо,— сказала она, схватив лежащий на краю кровати халат и быстро накиды­вая его на себя,— но это будет последний!

— Крошка, послушай меня…

— Не надо,— отрезала она. Спина ее была прямой и непреклонной, когда она завязывала пояс вокруг своей прекрасной, стройной та­лии.— Этот ребенок родится, но других боль­ше не будет!

— Я не могу обещать…

Она резко обернулась, глядя на него с ярос­тью.

— Безусловно, можешь. Ты перейдешь в другую комнату и оставишь меня в покое. Навсегда!

Он чувствовал себя так, будто его ударили ногой в пах.

— Это противоестественно. Ты моя жена.

— Для меня вполне естественно!

— Лукреция, прошу тебя…

— Я уже говорила с доктором Уильямсом, поэтому теперь решать тебе. Если ты хочешь этого ребенка, прекрасно, но тогда обещай ос­тавить меня в покое. Если нет, я сделаю то, что намеревалась.

— Как ты можешь! — Теперь уже в нем шевельнулась неприязнь к ней.

— Этот ребенок нужен тебе, Рекс! — Она дернула плечом.

Его вера боролась с желанием, и в конце концов вера победила. Он переселился в дру­гую комнату, в дальнем конце коридора. Лук­реция заказала новый замок на дверь спальни и, верная своему слову, родила Энджелу ровно семь месяцев спустя. С того дня как в мир явился этот ребенок, Рекс ни разу не постучал в дверь спальни своей жены.

Он нашел утешение у других женщин, как это бывало до встречи с нею, проклинал соб­ственную слабость и делал большие пожерт­вования церкви, надеясь, что эти взносы и фи­лантропия снимут с него часть вины. И чем больше фондов он возглавлял, чем больше занимался благотворительностью, тем больше от него требовали.

Всю свою супружескую жизнь он был не­верным мужем. Хотел бы быть верным, но он был здоровым, полноценным мужчиной и ему нужен был секс. Которого его лишила жена. И который ему давали любовницы. Особенно одна из них. Связь с ней длилась почти двад­цать лет. И он посещал ее до сих пор.

Теперь, еще раз взглянув на портрет Лук­реции, Рекс моргнул и отвел глаза. Господи, как ему не хватает ее! Она была единственной женщиной, не склонившейся перед ним, един­ственной, которая бросила ему вызов, единст­венной, которая отказала ему. И Энджи похо­жа на нее. Это проклятие, это бремя страстей он был осужден нести до конца своей жизни.

— Бриг не упускал Реммингтона,— сказа­ла Кэссиди, встретив отца в коридоре у лест­ницы. Рекс нес в одной руке чемодан, а снятый пиджак был перекинут через другую руку.

— Если он не упустил лошадь, тогда кто же? Ты? — Он скептически поднял бровь.

— Да,— сказала она со вздохом. И, нервно теребя пуговицу на рубашке, добавила: — Я просто взбесилась, потому что никто не позволял мне ездить на моей лошади, и поэ­тому вчера вечером тайком вывела Реммингтона из стойла, доскакала до старой лесопилки возле пересохшего пруда, но тут он меня сбро­сил и убежал. Бриг разыскал меня и отослал домой — на своей лошади, а сам отправился на поиски Реммингтона.— Она говорила сбив­чиво, торопясь закончить, боясь, что отец в ярости пристрелит Брига, а этого она не могла допустить.— Я знаю, что мне не следо­вало действовать за твоей спиной, — сказала она тоном искреннего раскаяния, — но правда, папа, я устала ждать…

— Я надеюсь, ты говоришь это не для того, чтобы защитить его? — сказал он, слегка нахмурясь, и Кэссиди пожалела, что не может вытереть внезапно вспотевшие ладони о зад­ние карманы джинсов.

— С какой стати? — Сердце ее учащенно билось. Она любила Брига Маккензи и хотя на этот раз не лгала, но готова была солгать ради него. Однако ей удалось совладать с собой, и у нее на лице не отразилось ничего.

— Я не знаю, но кажется, твоя мать дума­ет, что ты увлеклась этим парнем.

— Он всего лишь один из работников ран­чо, не более того! — ответила Кэссиди, зная, что должна хранить свою тайну, и ненавидя себя за нотку превосходства в голосе. Для нее Бриг был больше, чем просто работник. Гораз­до, гораздо больше.

— Работник, против общества которого ты не возражаешь,— неожиданно раздался голос Энджи. Видимо, она слышала разговор Кэс­сиди с отцом от начала до конца. Старшая сестра стремительно спускалась по лестнице. На ней была короткая белая юбка и черная блузка с глубоким вырезом. Склонив голову, она поправила в ухе одну из золотых серег.

— Он объезжает моего коня,— резонно возразила Кэссиди.

— Да-да, конечно.— Энджи улыбнулась довольно многозначительно. Она порылась в сумочке, достала солнечные очки, и Кэссиди постаралась никак не отреагировать на то, что лицо ее отца просветлело. Это происходило всякий раз, стоило Энджи оказаться рядом. Тогда выражение его лица становилось таким же, как в церкви перед статуей Пресвятой Девы.

Встав на цыпочки, Энджи прикоснулась губами к его щеке.

— Куда собралась? — спросил он.

— Фелисити и я едем в Портленд. Надо купить какую-нибудь обновку для пикника у Колдуэллов, — беззаботно ответила Энджи, ослепительно улыбаясь. — У нас есть кредит­ные карточки, почему бы не съездить.

Рекс добродушно усмехнулся.

— Не хочешь прокатиться с нами, Кэсс? Могла бы тоже прикупить что-нибудь новень­кое.

— Нет, спасибо.

Взгляд Энджи презрительно скользнул по стареньким джинсовым шортам сестры и хлоп­чатобумажной рубашке мужского покроя.

— Нельзя же ехать на пикник одетой, как последняя деревенщина!

— Почему бы нет?

— Потому что это официальный званый вечер, и у судьи Колдуэлла свои причуды. Всем известно, он любит, чтобы его гости были нарядно одеты, а не появлялись в чем по­пало.

— Меня это не интересует,— произнесла Кэссиди, предпочитая вообще не ехать на этот пикник.

Губы Энджи сложились в брезгливую гри­маску.

— Ну что ж. Мое дело предложить.

Она побежала к входной двери, цокая каб­лучками белых туфелек по каменным плитам пола и оставляя за собой аромат тонких фран­цузских духов.

Кэссиди вовсе не хотелось думать о пред­стоящем вечере, потому что для нее будет пыткой, истинной пыткой смотреть, как Бриг танцует с Энджи.

Огонь и вода. Эти два элемента волей судь­бы формируют жизнь ее сыновей. Навсегда! Санни невольно сжалась: видение горящей го­ры, погребального костра огромных размеров плыло перед глазами. Много лет назад утонул Бадди — отсюда вода. А теперь ее мальчикам суждено встретить адское пламя, такое горячее и неистовое, что оно искалечит их жизни. Впе­реди их ждет боль и смерть. Черный дым заволок небеса в ее видении, и она закашля­лась.

— Нет, нет, нет! — закричала она неисто­во.

— Мама, что с тобой?— Чейз тряс ее, стараясь разбудить, и в его голубых глазах светилась неподдельная тревога.

Вздрогнув, Санни открыла глаза, но была не в силах отогнать от себя образ смерти, подобный тлетворному дыханию демона.

— Вам нельзя идти на этот вечер,— сказала она мрачно.

Сочувствие Чейза уступило место гневу.

— Полагаю, мы покончили с этим. Я уже сказал тебе, что собираюсь…

— Я говорю серьезно. Вам нельзя идти, ни тебе, ни Бригу.— Она с силой тряхнула голо­вой. — Вам нет туда пути! Опасность слишком велика. Я не хочу даже слышать об этом. — Но Чейз лишь упрямо вздернул подбородок. Совсем как его отец. Сходство было пугаю­щим.

— Не заводи больше этот разговор, ма. Я мечтал об этом многие годы, и наконец меня пригласили. Так что я не собираюсь спускать Мэри Бет Спирс с крючка.— На его лице мелькнул намек на улыбку. Именно эта улыбка всегда разбивала ей сердце. — К тому же, ма­ма, я уже вырос, поэтому мною нельзя ко­мандовать.