Деррик похолодел — звуки песни, давниш­ней песни Элвиса, перенесли его назад в про­шлое, в ту далекую ночь, события которой он старался стереть из памяти. Love те tender, love mi true…

Ему было семь лет. Однажды ему приснил­ся кошмар; он в страхе проснулся и позвал мать. Она не откликнулась. Шмыгая носом и стараясь унять слезы, он в кромешной темно­те пробрался к ее спальне и постучал в дверь. Но никто не отзывался.

— Мама, мамочка! — заревел он и толкнул дверь; она оказалась незапертой. Кровать была заправлена, и хотя стояла глубокая ночь, мате­ри нигде не было: ни в собственной спальне, ни в смежной с ней гардеробной, ни в ванной. Он уже собрался бежать в комнату отца, как вдруг услышал знакомую мелодию — это была ее любимая песня, песня Элвиса, — и он пошел на этот звук, который почему-то доносился не из гостиной, а откуда-то из конца коридора, где находилась дверь в гараж. По полу коричневой змейкой тянулся шнур удлинителя — раньше он никогда его здесь не видел.

Судорожно глотая слезы, Деррик, как зача­рованный, брел на звуки музыки.

— Мама! — Холодея от ужаса, он шел, прижимаясь спиной к стене. Казалось, что-то зловещее таилось в протянутом по полу шну­ре. Песня внезапно оборвалась, и в доме во­царилась тишина — только где-то мерно урчал мотор.

— Мама!

Элвис снова затянул ту же песню, и тут внимание Деррика привлекло отверстие в ниж­ней части двери, что вела в гараж — маленькая дырочка, в которой исчезал шнур удлинителя.

— Мама! Папа! — позвал он, ощутив в пе­ресохшем рту тошнотворный привкус; изо всех сил налег на дверь — в коридор клубами пова­лил сизый дым. У него бешено забилось серд­це, дышать было совершенно нечем. Сквозь пелену выхлопных газов он разглядел на сер­вировочном столике их новенький магнито­фон. С замиранием сердца он приблизился к матово сверкавшей свежей краской машине, которую отец подарил матери на день рожде­ния, и увидел ее — на переднем сиденье, голова покоилась на рулевом колесе. Попробовал от­крыть дверцу, но она не поддавалась. Задыха­ясь, он с плачем принялся колотить кулаками по стеклу.

Музыка играла так громко, что он едва слышал звук собственного голоса; дым заби­вался в легкие.

— Мама! Мама! Проснись! — кричал он.

Она не шелохнулась, от едкого дыма и жи­вотного страха у мальчика ручьем текли слезы. Деррик все еще барабанил кулачками по стек­лу, когда дверь в гараж распахнулась; оглянув­шись, он увидел отца — на мертвенно-бледном лице застыло недоуменное выражение, галстук сбился в сторону, волосы всклокочены.

— Что происходит? Деррик, что ты здесь делаешь… Лукреция?

В глазах Рекса застыл безотчетный ужас.

— Нет! Ради Бога! Только не это…

Он опрометью бросился к машине и рванул ручку, потом дрожащими руками стал возить­ся с ключами и, не найдя подходящего, схватил с полки молоток и начал бить им по стеклу — во все стороны полетели осколки.

— Лукреция! Любовь моя, что же ты наде­лала? Что я натворил?..

Просунув руку в окно, он поднял предо­хранитель, затем открыл дверь, выключил за­жигание и вытащил из машины безжизненное тело жены. Подарок ко дню рождения стал для нее катафалком.

— Нет!— закричал Рекс, перекрывая за­унывное пение Элвиса. Он вынес ее во двор и, бережно положив на траву, припал к полуотк­рытому рту, надеясь вдохнуть в нее жизнь.— Звони в полицию!

Деррик как будто прирос к месту.

—   Черт побери, Деррик, звони в полицию!

—   Я… не… не знаю как… — у Деррика дро­жали губы.— Папа, я не…

—   Ради Бога, Деррик! Позвони дежурному, скажи, чтобы прислали «скорую» по адресу: дом Бьюкененов на Бьюкенен-лейн.

Деррик судорожно перевел дыхание.

— Я… я… Папа, мама умрет?

Лицо Рекса вдруг приняло отсутствующее выражение.

— Нет, если ты немедленно вызовешь «скорую». Действуй.

Не чувствуя под собой ног, Деррик кинулся в дом. Ему пришлось встать на стул, чтобы дотянуться до висевшего в кухне настенного телефона. Он набрал «ноль» и только тут по­чувствовал, что обмочился — по ноге стекала тоненькая струйка.

— Пожалуйста, вызовите «скорую по­мощь», чтобы они спасли мою маму,— за­хлебываясь от слез, пробормотал он, но жен­щина на другом конце провода не услышала ничего, кроме рыданий.— Она умирает! Она умирает!..

Даже теперь, спустя десятилетия, его неиз­менно охватывала смутная тревога, когда он вспоминал события той страшной ночи. Сколько бы Деррика ни уверяли, что он не виноват в том, что не смог назвать адреса — чего с него взять, он был всего лишь малым ребенком, — сам Деррик так и не простил себе того, что случилось. Не простил ему и отец. С того самого дня Деррик почувствовал, что в отце произошла перемена: сын перестал быть для него самым-самым. Он обратил заботы на дочь — точную копию матери.

Деррик подсознательно стремится вернуть расположение отца, привлечь его внимание, используя для этого любые поступки— и хо­рошие, и плохие. Плохие, похоже, оказывались куда более действенными, не говоря уже о том, что совершать их было гораздо легче. Хотя его по-прежнему готовили в преемники Рексу Бью-кенену, но прежней любви от отца он больше не видел. Не было того обожания, которым прежде окружали его Рекс и Лукреция. В ту самую ночь, когда Бог забрал у Деррика Бью-кенена мать, у него не стало и отца.

Освальд Свини подтвердил опасения Кэс­сиди. У Маршалла Болдуина не оказалось ни­какого прошлого. Не было у него ни детства, ни отрочества, не было первой любви — вооб­ще ни черта не было. Не было ни родителей, ни благообразной бабушки или сестры, о которой все забыли, или школьного учителя, который бы его вспомнил.

— Представляете! — слышимость была превосходной, хотя Свини звонил с Аляски. — Этот парень как будто появился на свет сразу в возрасте девятнадцати лет или около того. Я проверил архивы в Калифорнии, и знаете что? В пятьдесят восьмом году в Глендейле родился некий Маршалл Болдуин, однако, ко­пнув глубже, я выяснил, что спустя полгода он умер. Это называется «смерть в колыбели» — синдром внезапной смерти. Разговаривал с его матерью — она живет во Фресно.

У Кэссиди сжалось сердце. Новость не уди­вила ее — примерно то же самое она слышала и от Майкла Фостера, а это означало, что и Билл Ласло, у которого имелись свои ис­точники, скоро будет располагать этой же ин­формацией.

—   И вы не смогли больше найти ни одного человека с таким же именем?

—   Попадались, но я проверил: все отпада­ют— живые или мертвые. А вот ребенок из Глендейла — прослеживается нечто общее.

О Боже!

—   Я бы не удивился, если бы оказалось, что Болдуин и Бриг Маккензи — одно и то же лицо.— Свини точно читал ее мысли.

—   Вот как?..— Во рту у нее пересохло, и она с трудом шевелила языком.

—   Впрочем, не может быть и речи о порт­ретном сходстве, особенно принимая во вни­мание тот несчастный случай.

—   Несчастный случай? — рефреном повто­рила она.

—   Ну да. Который произошел с Болдуи­ном. Что-то там заело в станке, кусок дерева отлетел и ударил ему в лицо. Пришлось делать операцию. Как бы там ни было, это еще не доказывает, что этот малый и Маккензи — одно и то же лицо. Хотите, чтобы я этим занялся?— с готовностью предложил Свини, точно гончая, которой не терпится пуститься по следу.

— Нет, благодарю вас. Вы и так сделали более чем достаточно. Не могли бы вы при­слать мне счет?..

— Разумеется.

Она повесила трубку и, подняв голову, на­ткнулась на насмешливый взгляд Билла Ласло, который, прислонившись к перегородке, на­блюдал за ней со своей обычной самоуверен­ной улыбкой.

— Плохие новости? — спросил он.

— Самая плохая новость — это ты, — па­рировала Селма, появляясь из-за перегородки. Она как могла оберегала Кэссиди от нападок репортера.

Не обращая на нее внимания, Ласло рассе­янно взял со стола Кэссиди пресс-папье.

— У тебя такой вид, словно ты только что повстречалась с привидением.