Чейз бросился вперед, стараясь схватить Деррика за горло, но тот, увернувшись, под­ставил ему подножку, и он врезался головой в стену.

— Маккензи, ты слязняк! Жалкий слиз­няк! — прорычал Деррик и для вящей убеди­тельности смачно плюнул Чейзу в лицо.

Кэссиди почти весь день без устали работа­ла. Так продолжалось недели две. Пока Чейз был на процедурах или в конторе, она работа­ла для «Тайме».

Они с Чейзом находились в состоянии шат­кого перемирия — прошлое по-прежнему сто­яло между ними, будущее же представлялось весьма туманным. О физической близости не могло быть и речи. После той утренней сцены возле бассейна они боялись даже невзначай коснуться друг друга. Впрочем, между ними уже давно пролегла пропасть, еще до пожара. Каждый жил сам по себе, преследуя какие-то свои цели. Сейчас по крайней мере они хотя бы внешне походили на семью.

Дома они вели себя подчеркнуто вежливо, заново постигая науку доверять друг другу, хотя давалось им это с трудом и за внешним спокойствием таилось огромное внутреннее напряжение, чреватое очередным нервным срывом. Часто он украдкой наблюдал за ней или провожал ее настороженным взглядом, не подозревая, что ей ведомы все его ухищрения. А в отсутствие Кэссиди он рылся в ее столе — иоб этом она также догадывалась, с грустью констатируя, что он по-прежнему не доверя­ет ей.

Однако хуже всего ей было ночью. Мучило сознание того, что он рядом, что их разделяет всего лишь коридор, что скорее всего он так же, как и она, не спит, ворочаясь в постели. Как невыносимо терзаться желанием, вспоми­нать и притворяться! Перед семьей, перед лю­дьми, друг перед другом…

—   Ты правильно делаешь, что не сдаешь­ся,— сказала Дена, заглянув к ней как-то ут­ром. — Брак сложная штука.

—   Это точно,— согласилась Кэссиди.

—   У нас тоже все очень сложно,— удру­ченно покачала головой Дена.— Особенно после того, как твой отец признал Уилли сво­им сыном. Ты знаешь, что он отдал ему комна­ту наверху? Бывшую комнату Деррика. Ты не поверишь — я вся дрожу, когда остаюсь дома один на один с этим типом.

—   Уилли совершенно безобиден, мама.

—   Ты находишь? Ну не знаю! Помню, он все время увивался вокруг вас с Энджи, пря­тался в кустах, подглядывал. Одному Богу из­вестно, что там было у него на уме, но несколь­ко раз я заставала его за бассейном, в кустах рододендронов, глазевшим в окно Энджи. Мо­жет, он ждал, что она покажется в трусиках и лифчике? Все это так противно.— Помор­щившись, Дена достала из сумочки золотой портсигар. — Подумать только — вы с ним сводные брат с сестрой. Это… это выше моего понимания. Это непристойно! — Она достала сигарету.— Похоже, все забывают о том, что Уилли присутствовал на обоих пожарах.

— Откуда ты знаешь?

Дена прикурила сигарету, затянулась и, сложив губы трубочкой, выпустила вверх струйку дыма.

—   Это очевидно. На первом он точно был — помнишь, он еще опалил себе брови? Что касается второго, то всем известно, что Уилли нашел там бумажник, принадлежавший этому Маршаллу Болдуину. Полиция не на­шла, а он нашел! Совершенно очевидно, что он оказался там раньше полиции.

—   Уж не думаешь ли ты, что это он устро­ил оба пожара? Уилли слишком… слишком добросердечен, слишком мягок для этого. На­деюсь, ты не серьезно? — Кэссиди недоверчиво смотрела на мать.

—   Куда как серьезно. И это не только мое мнение. Многие считают, что он вполне способен на такое. Обыкновенная пиромания. Дорогая, ты ведь не станешь возражать, что у него явно не все в порядке с головой. Он… просто ненормальный. Тот несчастный случай с ним, когда он тонул, настоящая трагедия. Я не настолько мстительна, чтобы думать, будто Бог покарал Санни за гре­хи, однако… Что ни говори, тот факт, что Уилли присутствовал на обоих пожарах, наводит на мысль о том, что это не просто совпадение, ведь так? Полагаю, твой отец образумится и отправит Уилли в специальное заведение, где он будет находиться в обществе себе подобных. Ему же самому там будет лучше. Он хотя бы перестанет чувствовать себя убогим и отверженным.

— Мама, он не отверженный. Он…

— Меня бросает в дрожь при одной мысли о нем! — Дена нервно теребила свое жемчуж­ное ожерелье. — Только подумай, каково жить с ним под одной крышей. Мне неприятно это говорить, но пора принять решение. Это и мой дом тоже. Пора выбирать — или он, или я.

— Но мама…

У Дены дрожали губы. Пепел от сигареты упал на пол, но она и не заметила этого.

— Я просто не знаю, что делать! — В гла­зах Дены стояли слезы.— В последнее время твой отец ведет себя совершенно безрассудно!

— Успокойся. Все не так плохо…

— Плохо, Кэссиди, плохо,— срывающим­ся голосом произнесла Дена, пытаясь смахнуть слезы, чтобы не расплылась тушь. — Быть же­ной Рекса Бьюкенена — это крест. Только те­перь я начинаю понимать, что заставило его обожаемую Лукрецию наложить на себя руки.

Т. Джон остановил машину перед «Мор­ским окунем». Он сбился с ног, пытаясь выйти на след Санни Маккензи. Ему уже начинало казаться, что шансов найти ее у него не боль­ше, чем встретить неопознанный летающий объект, про который талдычил старик Петер-сон, — что тот, мол, приземлился прямо у него на поле, сжег траву и до смерти перепугал его черных овец. Т. Джон подозревал, что Петер-сон чересчур налегает на домашнее, собствен­ного приготовления зелье, утверждая, что это пиво. Наверняка какая-нибудь отрава.

Он потянулся, так что хрустнуло в плечах, и вышел из машины. В «Окуне» двое маль­чишек, расположившись за игровыми автома­тами, увлеченно гоняли на автомобилях. Еще один глазел на обложки разложенных на при­лавках журналов с девочками. Женщина с ре­бенком на руках покупала подгузники — ребе­нок все время хныкал. Все как обычно.

Т. Джон улыбнулся продавщице Дори Ри-Дер, особе лет пятидесяти — с отечными нога­ми, бочкообразной фигурой и пережженными химией ярко-желтыми волосами.

Размазав по хлебу колбасный фарш, он по­просил у нее горчицу.

—Я же тебе говорила, Т. Джон,— если хочешь чего-нибудь остренького, отправляйся к Берли, напротив.

Т. Джон хмыкнул. Это была расхожая шут­ка, поскольку «У Берли», местное заведение со стриптизом, пользовалось дурной славой, и сам же Уилсон приложил руку к тому, что на дверях его чаще всего висел замок.

Маринованный лук, немного овощей, гор­чица — вот и весь его ланч. Он купил бутылку кока-колы— поскольку пиво на работе он не употреблял, — пачку «Кэмела» и упаковку же­вательной резинки.

— Бон апетит! — шутливо напутствовала его Дори, наблюдая, как он, пятясь, пытается открыть дверь.

— Того же и тебе.

На улице, щурясь от полуденного солнца, Т. Джон заметил, что возле заведения Берли околачивается несколько подростков, и поду­мал, что скоро ему, видно, снова придется применить санкции. А жаль. Берли был слав­ным малым, исправно платил алименты трем своим бывшим женам и старался хоть сколько-нибудь разнообразить скучную жизнь их захо­лустья. Что с того, что девицы немного потря­сут грудью и повиляют задницей? Посетите­лям не позволялось никаких вольностей, к то­му же танцовщицы скрывали свои лица гримом и выступали под вымышленными именами. Берли лично следил за порядком и хоро­шо платил своим артисткам.

Однако несмотря на то, что Берли был движим самыми чистыми побуждениями, не­приятности все же случались. Слишком много выпивки, обнаженные девицы, разношерстная публика — многие чуть что хватались за ору­жие; если добавить ко всему этому агрессив­ную безапелляционность проповедей препо­добного Спирса, становилось понятно, почему предприятию Берли фатально не везло. Если не скандалили посетители, то роптали добро­порядочные прихожане. Что до Т. Джона, то он считал, что Берли давно пора отступиться. Тот же, казалось, свято верил, что сам Все­вышний наказал ему обеспечивать зрелищами местного обывателя.

Спирс мог сколько угодно изрыгать про­клятия, стоя на паперти, устраивать марши протеста и предавать анафеме богохульников, но Т. Джон знал, что многие члены паствы преподобного, являясь простыми смертными, по утрам в воскресенье страдают похмельем после обильных возлияний накануне в общест­ве полуобнаженных девок…