— Ты животное! — прошипела она.— Ду­бина, болван, урод! — Она оттолкнула его от себя и скатилась с постели. Ее тугие, налитые груди поднимались и опускались в ярости, и она пыталась натянуть на них лиф платья, прикрываясь, стыдясь своей наготы. Подвенеч­ный наряд был в пятнах крови, и выражение откровенной ненависти исказило ее юные черты.

— Не смей больше прикасаться ко мне,— хрипло прошептала она, вздернув подбородок. Глаза ее горели возмущением, и она еле сдер­живала слезы. — Не смей вести себя со мной, как грязное, отвратительное животное!

Он не поверил своим ушам и потянулся к ней.

— Лукреция, нет. Я люблю тебя.

Отступив назад, к горящему камину, она задрожала от омерзения.

— Оставь меня, Рекс. Я не хочу быть тво­ей девкой.

Он был смущен и напуган.

— Нет, Лукреция, о чем ты. Я твой муж. Ты моя жена.

— Тогда относись ко мне с уважением! То, что произошло, было…— Ее красивые пухлые губы брезгливо искривились.— Было так… вульгарно и мерзко. Гадость! Мама говорила, что произойдет что-то подобное, что мне при­дется терпеть боль и тяжелое дыхание на своем теле, что это мой долг, но я думала… я думала, что ты уважаешь меня и не посмеешь обра­щаться со мной как с грязной потаскушкой!

— О нет, Лукреция, нет. Видит Бог, мне очень жаль…

Что, собственно, произошло? Почему она ведет себя таким образом? Разве ей не понра­вилось заниматься с ним любовью?..

— Ты использовал меня! Использовал мое тело, словно какой-то грязный сосуд! — Ее плечи сотрясались от рыданий, и она смотрела на него с таким отвращением, что этот взгляд как стрела пронзил его сердце.

— Ты знала, что это должно случиться,— промолвил он в смущении. Что с ней? Возможно она фригидна. Если только она вновь позволит, он будет более нежен, он убедится, что она тоже готова к сближению.

— Я думала, все будет как-то иначе, мы сблизимся, как двое любящих друг друга людей, а не будем просто… трахаться…— Он выговорила это слово так, точно это был что-то омерзительное на вкус. Глаза ее округлились, голос дрожал. — Это совсем не одно и то же…

— О, милая…— Он поднялся с постели в смятом фраке, с расстегнутыми брюками направился к ней.— Прости меня, я должен был действовать более бережно. Вернемся в постель, я обещаю, что теперь все будет иначе…

— Никогда больше не прикасайся ко мне Рекс Бьюкенен! — Теперь ее охватил настоящий ужас, заставив потянуться за кочергой. — Если ты попытаешься снова изнасиловать, тогда клянусь, я убью тебя!

— О Боже, Лукреция, я не хотел…

Она размахивала кочергой перед самым его носом.

— И не поминай имя Господа всуе. Вооб­ще не произноси его в этом ужасном месте. Я буду твоей женой, Рекс, потому что принесла клятву. Над нами был совершен обряд, кото­рый я чту. Но я не помню, чтобы в Писаний было сказано, что я должна вести себя как дешевая шлюха и потакать твоим мерзкие домогательствам!

— Мерзким? Нет, Лукреция, ты не поняла. Я хотел…

— Я все поняла. Ты женился на мне, что­бы опрокидывать меня на спину, раздвигать мои ноги и рычать, и храпеть на мне, как… как один из твоих породистых жеребцов, оплодот­воряющий кобылу!..

Это было какое-то безумие. Он пытался успокоить ее, сказать, что совершил ошибку, что он больше не будет таким неуклюжим грубияном, что он постарается доставить ей удовольствие. Но, когда он попытался прибли­зиться, она в панике стала отступать назад, пока ее плечи не коснулись камина и подол ее длинного подвенечного платья не коснулся тлеющих углей. Огонь вспыхнул с отврати­тельным шипением, и язычки пламени словно воры, карабкаясь вверх по ее наряду, жадно пожирали прозрачную материю…

На мгновение, будто она превратилась в какое-то неземное создание, окруженное сия­ющей аурой, силуэт Лукреции четко обрисо­вался на фоне камина. В горящем белом пла­тье, она казалась видением, сошедшим с небес, хотя закричала так, словно оказалась в аду.

Рекс метнулся к ней и, повалив на пол, Упал сверху, стараясь сбить пламя и затушить огонь, в ужасе она вцепилась в него, сотря­саясь от рыданий. Рекс действовал решительно, отнес ее в ванную комнату, снял с нее обгоревшее платье и посадил в ванну, наполнив ее холодной водой. Ожоги на ее ногах и у него на руках были незначительны, но когда она, дрожа, сидела голая в ванне, выпол­ненной в форме сердца, и смотрела на неге темными, полными животного страха глазами он понял, что его приближение к раю было коротким и закончилось навеки. Ее взгляд застыл на почерневшем, запятнанном кровью подвенечном платье.

— Я вызову врача,— испуганно сказа Рекс.

— Нет! — Она прикрыла груди ладонями и стыдливо сжалась.

Боже, как она была красива! Само совершенство. Он возжелал ее снова, несмотря на все, что они только что пережили.

— Но ты же обожглась… И вообще, я…

— Никто не должен знать об этом, Рекс. Обещай мне, что, пока я жива, мы будем играть роль самой счастливой пары, когда-либо жившей на земле.

Раздался громкий стук в дверь их номера.

— Эй, у вас все в порядке?— прокричал грубый мужской голос.

Рекс затаил дыхание.

— Я не знаю…

— Обещай мне! — Лукреция схватила его за руку, оставив грудь на секунду обнаженной и ее соски, казалось, поплыли по воде, как бутоны роз.

Он ни в чем не мог отказать ей, чувствуя каким колоссальным грузом вина легла на его плечи. Из-за него она получила такую глубо­кую душевную травму. Он думал только о се­бе, и не кто иной, как он сам был виноват в том, что она, возможно, больше никогда не ляжет с ним в одну постель.

— Лукреция, пожалуйста, послушай…

— Обещай мне, Рекс Бьюкенен, что никто никогда не узнает, что ты сделал со мной!

— Эй, у вас все в порядке? — снова закри­чал человек за дверью. Потом голос его звучал приглушенно, он явно обращался к кому-то: — Возможно, надо взломать дверь или позвать управляющего…

Рекс с трудом сглотнул.

— Все в порядке! — прокричал он ожида­емую от него ложь.— Оставьте нас в покое!

— Вы уверены? — Судя по голосу, человек за дверью не был убежден в этом.— Я слышал крики.

— Все прекрасно, не беспокойтесь, — крик­нула Лукреция удивительно ровным голо­сом, — у нас медовый месяц.

— Боже мой! Извините,— произнес голос ужасом и изумлением.

— Не беспокойтесь,— добавил Рекс.

— О, Господи, простите, что потревожил вас.

В комнате воцарилась тишина.

— Обещай мне,— повторила она с беспо­щадной твердостью в голосе.

Рекс Бьюкенен не плакал с детства, но слезы внезапно затуманили его взор, и он почти не видел, как она сжалась, словно навек отрешась от него.

— Хорошо, Лукреция. Я обещаю,— про­изнес он тихо. Слова его казались пустыми и мертвыми.

Деррик был зачат в их первую брачную ночь. Рекс не касался жены во время ее бере­менности, но позднее он настоял на своих супружеских правах, и она сдалась, лежа под ним холодная, точно камень, не прикасаясь к нему, не целуя, только исполняя свой тяж­кий долг, как ей внушила мать. Он чувство­вал себя последним дураком, раздвигая ее бедра, тщетно пытаясь разжечь ее страсть и видя, как выражение ее лица из холодно-безразличного становится откровенно брезг­ливым, когда он целует ее груди, прикасается языком к ее пупку. Однажды, раскрепощенный алкоголем, он пытался заставить ее кос­нуться рукой своего возбужденного члена, а потом даже взять его в рот.

— Ну же,— настаивал он, погружая паль­цы в ароматные волны ее волос и стараясь убедить ее подарить ему наслаждение.— В этом нет ничего дурного.

— Я в жизни не видела ничего более от­вратительного…

— Я же твой муж!

— Да, но я не хочу быть твоей девкой. Найди себе кого-нибудь другого.

— Можно подумать, что ты не возража­ешь.

— Я не возражаю? — Она на мгновение откинулась на подушки, словно готовая вы­полнить его просьбу. Но вместо ласки она неожиданно плюнула в его сторону, полнос­тью выразив свое презрение.— Я беременна, ты, извращенец!

Пораженный и смущенный, он все-таки ис­пытал чувство радости, заставившее его за­быть гнев. Слезы заблестели у него на глазах.