— Знаю. Все психиатры тайно мечтают о самоубийстве.

— А хирурги?

— Те мечтают убивать своих пациентов. — Она развернулась на вращающемся кресле спиной к компьютеру. — Чудной у нас был денек, Пол.

— Это еще мягко сказано. Не знаю, заметила ли ты, но тут идет какая-то странная игра. Пенроуз нас испытывает. Он хочет понять, подходим ли мы для «Эдем-Олимпии».

— Я подхожу. — Джейн подняла голову, и на ее подбородке проявился оставшийся с детских времен шрамик. — Почему бы нет?

— Значит, ты хочешь остаться?

— Хочу. Здесь прекрасные возможности. Мы должны ими воспользоваться.

— Хорошо. Я буду тебе опорой.

Джейн дождалась, когда я ослаблю свои объятия, потом отстранилась, уперев руку мне в грудь:

— Пол, только вот еще что… Это важно. О Дэвиде Гринвуде мы больше говорить не будем.

— Джейн, он был мне симпатичен…

— Правда? Что-то я в этом не уверена. Ничего не поделаешь: мы никогда не узнаем, что с ним произошло. Он не вернется, так что хватит ломать о нем голову. Договорились? Ну, пошли наверх распаковываться.

Джейн шла впереди, волоча свой кожаный чемодан. Я, прихрамывая, тащился следом — в одной руке трость, в другой — две мягкие сумки. Мы добрались до спальни, и Джейн рухнула на диван цвета слоновой кости. Она потерлась щекой о шелковые подушки.

— Пол, не слишком ли это шикарно для наемного работника? Ты не спрашивал себя — почему так?

— Может быть, они пытаются всучить нам взятку? Да нет, вряд ли. Просто ты — консультант-педиатр, принадлежишь к новой профессиональной элите.

— Да брось ты. — Джей расстегнула пуговицы на блузочке. — Я всего лишь голоштанный докторишка с краткосрочным контрактом. Но все равно — главное, здешнее солнце залечит твои болячки. Еще до нашего отъезда ты снова будешь играть в теннис.

— Может, даже и тебя обыграю.

— Это входит в обязанности доктора: проигрывать своим любимым пациентам. В Бель-Эйре и Холланд-Парке это происходит каждый день.

В доме работал кондиционер. Я прошелся по всем помещениям, включая гардеробную и просторную ванную. Что бы ни говорила Джейн, мебель здесь была скорее в стиле «Нога Хилтон», чем «Версаль», и я догадался, что первоначальная обстановка была заменена. Но на обивке кресла у окна были видны следы шариковой ручки. Я сдвинул кресло в сторону, встал на колени и нащупал глубокие, натертые до блеска вмятины в ковре, оставленные колесиками. После долгого дня Дэвид Гринвуд, должно быть, просто падал от усталости в это кресло, а потом просматривал последние бюллетени от «Врачей без границ». А однажды майским утром он, положив на колени винтовку и карту «Эдем-Олимпии», сел здесь, чтобы проложить свой особенный маршрут.

Джейн встала рядом со мной, ее темные волосы падали на голые плечи. Она вышла из гардеробной и теперь, прижав к подбородку ночную рубашку, восхищенно разглядывала себя в зеркале в полный рост — что твой ребенок, нацепивший материнские вещички.

— Пол, что с тобой? — Она встревоженно поймала мою руку, словно пробуждая меня к действительности. — Ты спал стоя. В этом доме с людьми происходят всякие странности…

Она отпустила ночную рубашку — та упала на пол — и потащила меня к кровати. Я лег рядом с ней, вжался лицом в ложбинку между ее маленьких грудей, сладко пахшую нашей летней любовью. И снова задумался о том, насколько близко Джейн знала Дэвида Гринвуда. Я вдруг понял, что мы так и будем спать в этой широкой удобной кровати втроем, пока я не уговорю Дэвида уйти из моих мыслей, спуститься по белой лестнице этой сонной виллы и исчезнуть навсегда.

Солнечный свет пронизывал туманную дымку над озерами и лесами «Эдем-Олимпии», касался балконов жилых домов анклава, словно пытаясь поднять с постелей председателей советов директоров и управляющих, приглашая их поиграть вместе. Я стоял в проеме открытой двери столовой, и ноги мои купались в теплом воздухе. Рекламный биплан шел на взлет с аэродрома Канны-Манделье, и мне пришло в голову, что моя тень, вполне вероятно, — один из немногих человеческих силуэтов, по-прежнему видимых из поднебесья над бизнес-парком.

Было без четверти восемь, но мои соседи уже уехали на работу. Задолго до того как солнце достигло Бе-дез-Анж, администраторы высшего звена доели свои круассаны и мюсли, свою булонскую колбасу и лапшу и отправились проводить очередной долгий день в офисе.

Когда я уселся в кресле подле бассейна, солнце, казалось, изумленно замерло, увидев, что кто-то еще не сидит за кульманом или лабораторным столом. Где-нибудь на Круазетт в Каннах день, вероятно, еще и не начинался. Официанты в «Блу Баре», прежде чем начать накрывать столики, не спеша покуривают сигареты, а поливальные машины увлажняют дорожки, примыкающие к Рю-д'Антиб. Но вот в «Эдем-Олимпии» компьютеры уже вовсю работают, тарелки спутникового телевидения фильтруют информацию, хранящуюся на небесах. Мощный поток электронной информации хлынул по кабелям на все этажи, неся сведения об индексах Доу-Джонса и Никей, об остатках на фармацевтических складах в Дюссельдорфе и о тресковых хранилищах в Тронхейме.

Подумав о Джейн, которая поднялась в шесть и отправилась в клинику, когда я еще спал, я потихоньку вышел на террасу, где закинул правую ногу на поролоновую подушку. Как и обещала Джейн, по прошествии всего трех недель в «Эдем-Олимпии» я освободился от металлической скобы. Теперь я сам мог водить «ягуар» и дать Джейн отдохнуть от тяжелого рулевого колеса. Но самое главное, я мог более или менее нормально ходить и поспевал за нею, когда мы шли по Круазетт к ресторану даров моря в Старом Порту.

Я пересчитал титановые пластины, которые удерживали коленную чашечку. Моя усохшая правая икра была не толще руки, отчего походка у меня стала переваливающейся, как у морского волка. Но упражнения должны были вернуть мускулам силу. Когда-нибудь я смогу нажимать тяжелые тормозные педали «Гарварда» и верну себе лицензию частного пилота.

А пока я обследовал «Эдем-Олимпию» пешком, выхаживая милю за милей по вроде бы естественным тропинкам, которые резко обрывались, как только их становилось не видно с дороги. Аккуратные дорожки вели к электроподстанциям, питавшим сигнализацию, установленную на ограде бизнес-парка. Эти подстанции, обнесенные цепными заборчиками, стояли на лесных полянках, словно некие таинственные и безучастные призраки. Я огибал искусственные озера с пугающе ровной водой или бродил по огромным автомобильным парковкам. Ряды безмолвных машин вполне могли бы принадлежать какому-нибудь племени, улетевшему к далеким звездам.

Вскоре после полудня Чарльз прислал мне по электронной почте окончательную корректуру, забавные сплетни о последних романтических историях на службе и запросы на рассылку бесплатных экземпляров нашего авиационного журнала. Я скучал без Джейн, которая не возвращалась раньше семи, но был рад подремать на террасе и послушать жужжание моторов — легкие самолеты бороздили безоблачное небо, волоча за собой рекламные полотнища, возвещавшие с небес о продаже мебели, скидках на плавательные бассейны и открытии нового аквапарка.

Из сада поблизости доносился звук газонокосилки — работники садовой службы подстригали там траву. Поливалки, журча, разбрызгивали мягкими струйками воду на клумбы соседней виллы, которую занимали профессор Ито Ясуда, председатель совета директоров японского банкирского дома, его никогда не улыбающаяся жена и еще более серьезный трехлетний сын. По воскресеньям они все вместе играли в теннис — это было нечто столь же стилизованное, как драма Кабуки: бесконечное перекидывание мяча над сеткой без малейшего движения по корту.

Другими моими соседями была бельгийская пара — Делажи, чуть ли не первые поселенцы бизнес-парка. Ален Делаж служил финансовым директором холдинговой компании «Эдем-Олимпия» — высокий, погруженный в свои мысли бухгалтер, скрывающий взгляд за линзами очков без оправы. Но он был настолько любезен, что каждое утро подвозил Джейн к клинике. Я познакомился с этой парочкой — Делажем и его бледной настороженной женой Симоной; наш короткий разговор происходил поверх крыши их «мерседеса» — но, если бы мы расположились на двух соседних пиках Приморских Альп и сигнализировали друг другу флажным семафором, в такой беседе и то было бы больше жизни.