— Жестко сказано. Вы не очень-то любите «Эдем-Олимпию». Помиритесь со своим отцом и возвращайтесь домой.

— Домой? — Гальдер уставился на меня так, словно я сказал, что земля плоская. — Америка мне не дом. Моя мать из Штутгарта. Я немец. Вы знаете Германию, мистер Синклер?

— Я три месяца служил на базе в Мюльгейме. Великая страна. Будущее должно быть похоже на окраины Штутгарта.

— Не придирайтесь. Там я провел лучшее свое время. Моя мать работала в магазине на базе. Когда мой старик отбыл в Штаты, ВВС заботились о ней. А он отказался от отцовства и вышел в отставку. Я дружил со всеми американскими мальчишками и ходил в школу при базе, а потом чьи-то родители стали возражать. Но моя мать так поговорила с женой генерала, что та от страха не знала куда деваться.

— У нее, похоже, твердый характер.

— Настоящая немецкая фрау. Последняя хиппи старого закала. Она научила меня мастурбировать, когда мне было двенадцать, и забивать косяки. Я ее вызову сюда, как только получу повышение.

— Непременно получите. Они относятся к вам с большим уважением.

— Мне нужно больше. В местах вроде «Эдем-Олимпии» умеют ценить людей. А это не так уж и мало, если ты в самом низу лестницы.

— Не забудьте об этом, когда подниметесь наверх. Там такой разреженный воздух. Возникает искушение почувствовать себя богом.

— Богом? — Гальдер улыбнулся в свои изящные руки. — Люди здесь выше богов. Намного выше. Ведь Богу на седьмой день потребовался отдых.

— Каким же образом им удается оставаться в здравом уме?

— Это не так уж и легко. У них есть кое-что, на что можно опереться.

— Что же это?

— Неужели вы не догадались? — Гальдер говорил мягко, но с искренней озабоченностью, словно все проведенное со мной время — затянувшийся семинар, который он проводил с привлечением визуальных средств, — было потрачено впустую и этот тупой англичанин ничего не понял. — Безумие — ничего другого у них нет после ежедневной шестнадцатичасовой работы и семидневной недели. Единственная для них возможность оставаться в здравом уме — это сумасшествие.

— И «Эдем-Олимпию» это устраивает?

— Пока они держатся подальше от бизнес-парка. Фактически «Эдем-Олимпия» делает все, чтобы им помочь…

Поменявшись местами, мы выехали из гаража. Я сказал Гальдеру, что пройдусь пешком по парку, втайне надеясь найти какой-нибудь ключ к загадке: как Гринвуд успел вернуться на виллу. Гальдер осторожно съехал вниз по спиральному пандусу, но я, прежде чем выйти из машины, помедлил.

— Гальдер… вы можете вести машину? Подумайте о повышении.

— На крыше было жарковато, мистер Синклер. Мне стыдно за то, что случилось. Только и всего. Я могу вас подвезти.

— Я лучше пройдусь. Мне нужно о многом подумать, в основном о неприятном. — Я бросил взгляд на обводы офисного здания, поднимающегося над парком, как мегалитическое сооружение будущего. — Настоящий Cité Radieuse [20]Корбюзье ^{59} . Жаль, что Гринвуд не был здесь счастлив.

— Он совсем запутался. А в конце концов все его тени обернулись против него.

— Пусть даже так. — Не желая оставлять Гальдера, я показал на конверт. — Но я не думаю, что он запутался. Эти фото свидетельствуют, что все убийства были тщательно спланированы. Должно быть, Гринвуд знал, что его жертвы будут сфотографированы. Каждое место преступления — настоящая картина. Башле с его трубкой для крэка и украденными драгоценностями. Берту с его чемоданом героина. Вадим и детское порно. Каждое фото — место преступления не Гринвуда, а убитых.

— Детское порно, наркотики, фашистские идеи… не такие уж серьезные преступления по нынешним временам.

— И все же достаточно серьезные. И ведь это только вершина айсберга. Эти боулинг-клубы, дорожные происшествия… что-то во всем этом коренится глубоко порочное. Здешние шишки считают себя какими-то феодалами, которые могут ради собственного удовольствия затоптать или запороть своих крестьян.

— Вы ошибаетесь, мистер Синклер.

— Не могу поверить, что Гринвуд совершил самоубийство, — продолжал я, не обращая внимания на Гальдера. — Я уверен — он сдался. Он убил семь человек и хотел объяснить — почему. Он хотел, чтобы состоялся суд.

— Это опасная теория. Держите ее при себе.

— Он знал, что полицейские фотографии будут свидетельствовать в его пользу. Другие свидетели тоже дадут показания и подтвердят то, что видел он. Но он не учел, что у «Эдем-Олимпии» мощнейшие рычаги влияния, и на абсолютную жестокость он тоже не рассчитывал. Он сдался преследовавшей его охране где-то неподалеку отсюда — в нескольких сотнях ярдов. А они — я говорю об этом почти с полной уверенностью — отвезли его на виллу и там пристрелили.

— Нет.

— Фрэнк?..

— Не было этого. — Гальдер говорил так тихо, что за шумом двигателя я едва слышал его голос. Он собрался и ждал, когда успокоятся желваки на его лице. — Поверьте мне, его не пристрелили.

— Нет? Тогда почему же нет фотографий его тела? «Пари матч», «Шпигель», лондонские таблоиды — никто не напечатал ни одной его фотографии. Подозреваю, что на них были бы видны пулевые ранения в спине.

— Не было этого, — Гальдер говорил лаконично, раскачиваясь над баранкой, словно вот-вот готов был снова потерять сознание. — Поверьте мне, мистер Синклер.

— Вы видели фото?

— Зачем? Я присутствовал при смерти Гринвуда.

— Да? Вы были в числе охранников, загнавших его в угол?

Махнув рукой, Гальдер отмел мои обвинения. Он произносил слова, будто затверженную личную мантру.

— Гринвуд стал отстреливаться… он научился обращаться с оружием. В конце он уже ничего не боялся, и ему было все равно, если все станет известно. С ним в «Эдем-Олимпии» что-то произошло, и он пытался исправить случившееся. Его не волновало, что о нем будут говорить…

— Фрэнк, постойте… Кто его застрелил?

Я попытался снова забраться в машину, но Гальдер закрыл пассажирскую дверцу. Он швырнул конверт с фотографиями через открытое окно, и лицо его впервые за весь день было абсолютно спокойно.

— Я его застрелил, мистер Синклер. Я был новичок, и мне говорили, что я должен делать. Я был настолько перепуган, что ничего не соображал. Во всей «Эдем-Олимпии» был один человек, который мне нравился, — Дэвид Гринвуд. А я его застрелил.

Обмахиваясь, словно веером, плотным коричневым конвертом, я смотрел, как «рейндж-ровер» катится по дорожке под платанами. Его темный кузов оказывался то на свету, то в тени, а временами становился почти невидимым — оптическая иллюзия, которая, казалось, была частью всеобщего обмана, затеянного «Эдем-Олимпией». Я уважал Гальдера за его признание и сочувствовал ему, но мотивы его по-прежнему были мне не ясны. Уайльдер и Пенроуз использовали этого печального молодого мулата, чтобы снабжать меня свежей информацией. Они заставляли меня прыгать с одного расшатанного камня мостовой на другой, не сомневаясь, что я буду заглядывать в каждую подозрительную дыру на моем пути.

Но у Гальдера были и свои собственные планы. Он использовал экскурсию по местам убийств, чтобы спровоцировать себя, подготовить эмоциональную почву для признания, но гнев его был обращен на «Эдем-Олимпию». Я мог себе представить, что Пенроуз испытывал тайное удовольствие, отправляя убийцу бывшего коллеги и, возможно, любовника Джейн в наряд для обеспечения нашей безопасности. Я вспомнил, как Гальдер перебросил мяч через бассейн, а потом плюнул в воду неподалеку от насосной — где, возможно, рухнул без сил Гринвуд, добравшись до виллы от здания «Сименс». Гальдер — этот новичок в хрустящей, с иголочки, униформе, ошарашенный размерами своего жалованья и перспективами пенсии, — пошел бы ему навстречу, но тут последовал приказ: стрелять на поражение. «Эдем-Олимпия» использовала его, но, убив Гринвуда, он стал знаменитостью и теперь в свою очередь начал извлекать из этого выгоду.