— Ты же сама говоришь, что я созерцатель.

— Причина не в этом. В глубине души ты считаешь, что Пенроуз прав и здесь зарождается новый мир, основанный на психопатологии. «Эдем-Олимпия» завораживает тебя. Эти огромные компании, чьи управляющие, как минотавры, сидят в своих стеклянных атриумах. Раз в год в жертву должны быть принесены шесть дев. Только гораздо чаще, чем раз в год. Каждый уик-энд — в закоулках Ла-Боки. Ну и что с того — кого волнует, что еще несколько маленьких шлюшек исчезнет в лабиринте?

— Меня волнует, Франсес. Я вижу изъяны в схеме Пенроуза.

— Неужели? — Она повернулась ко мне, словно впервые поняла, что я сказал. — Я знаю его гораздо лучше, чем ты.

— Не сомневаюсь. У тебя был с ним роман?

— Почти. — Она мрачновато кивнула собственным мыслям, выведенная из равновесия воспоминаниями. — Он помог мне после развода. Мне нужна была поддержка, а он не жалел своего времени. Уайльдер Пенроуз может быть очень привлекательным.

— Но и очень опасным?

— Он меня испугал. Как-то раз он весь лучился улыбками, был сплошное обаяние, этакий добрый великан с новым необычным взглядом на мир. А мгновение спустя он чуть не ударил меня. Я рассмеялась над ним по какому-то поводу, а он замахнулся кулаком. Я быстренько убралась.

— Он был боксером. Как и его отец.

— Он хотел стать боксером. Но что-то у него не получилось. Он как-то начал мне рассказывать эту историю — драка с вышибалой ночного клуба после вечеринки членов гребной секции. Вышибала был старый профи, перенесший мозговую травму, Уайльдер сразу это понял. Тот тип ничего не видел левым глазом…

— И Уайльдер его поколотил. Здорово, наверно, отделал?

— Здорово. Но дело было не в этом. Он увидел в себе всю эту подавляемую страсть к насилию — к тому виду насилия, который не понравился бы его отцу. И тогда Уайльдер решил: пусть эта его страсть находит выход через других людей, и стал искать систему, с помощью которой это можно было бы осуществить. Оказалось, что психиатрия словно придумана специально для него. Когда это его философское обоснование было готово, ему оставалось только сидеть и смотреть, как его пациенты расквашивают себе морды — все эти зачуханные директора вроде Алена Делажа, из которых он выковал доморощенных «нациков». Теперь Уайльдер считает себя новым мессией, а наша роль — воплощать его фантазии в жизнь. Цандер был прав насчет Уайльдера Пенроуза.

— Поэтому-то его и убили. — Я взял ее за руки и, прижав к себе, почувствовал, как бьется в груди ее сердце. Мы покинули обзорную площадку и направились назад к БМВ. — Давай-ка уедем отсюда, пока никто не заметил номер машины — у этих вдов острый взгляд. Послушай, что я тебе скажу. Дэвид умер ради того, во что верю и я. Я хочу, чтобы «Эдем-Олимпия» предстала перед судом. Я хочу, чтобы Уайльдер Пенроуз давал показания как главный свидетель обвинения.

Над рядами гостей поднялся шумок аплодисментов — одобрительный шелест, едва слышный за парусиновым полосканьем шатра. Я сидел рядом с Пенроузом во втором ряду на позолоченном стуле и наблюдал за рассыпающимся в благодарностях Оливье Детивелем, председателем совета директоров холдинга «Эдем-Олимпии». С театральным жестом принял он серебряный мастерок, поданный ему на устланном бархатом подносе хорошенькой ассистенткой в небесно-голубом форменном платье.

Перед возвышением находилась недавно возведенная короткая секция будущей стены — цементный раствор между слоями кирпичей был еще свежий и влажный. В стену была вделана мраморная мемориальная доска, увековечивающая дату основания «Эдем-Олимпии Западной», более известной в международном деловом сообществе как «Эдем II».

Одетый в утренний костюм ^{93} , упитанный и веселый, как отставной дамский киноидол, Детивель держал серебряный мастерок в наманикюренных руках. Он ослепительно улыбался этой избранной публике, зачерпывая раствор со специального столика. Досадуя на отвлекающие вспышки фотоаппаратов, осветительные лампы телевизионщиков и далекий звук рекламного самолета, он гордым движением воздел мастерок с раствором; ноздри его затрепетали, учуяв запах извести.

Пенроуз сидел, откинувшись на спинку, и хорошо поставленным шепотом вещал мне в ухо:

— Он что, рекламирует новый трюфельный паштет? Что он тут виляет хвостом, как метрдотель в «Максиме»? Раствор нужно класть, Оливье, а не дегустировать.

Пенроуз ослабил галстук; он явно скучал. Снял свой темный пиджак, демонстрируя широкие плечи и помятые рукава. Вгрызаясь в ноготь большого пальца, он не замечал гневных взглядов безукоризненно одетых женщин рядом с нами — жен представителей ривьерской элиты в их шляпках с лентами и платьях «от-кутюр». Громко напевая, он разглядывал зеленый луг, уходящий к самым Альпам.

Пенроуза радовала перспектива открытия нового бизнес-парка — еще одного места, где он сможет обкатывать свои идеи, и по пути сюда он был в отличном настроении. Он заехал за мной на виллу, такой небрежно-неотразимый в своем черном шелковом костюме; наклонил зеркало заднего вида, чтобы видеть себя, и повернул ключ зажигания. Вернуть зеркало на место он и не подумал, а от моих слов отмахнулся.

— Пол, для чего нам зеркало заднего вида? — спросил он, когда мы выезжали из анклава. — Нас ничто не обгонит, зачем же мы будем смотреть в прошлое?

А в будущем была вторая «Эдем-Олимпия», почти в два раза больше первой; она должна была представлять собой такую же смесь транснациональных компаний, исследовательских лабораторий и финансовых консультационных фирм. Участки за собой закрепили «Хёнде», «БП Амоко», «Моторола» и «Унилевер» — они инвестировали средства в долгосрочную аренду, тем самым фактически профинансировав весь проект. Подрядчики уже приступили к работам, сводя под корень каменные дубы и зонтичные сосны, которые помнили еще Римскую империю, пережили лесные пожары и военные вторжения. Природа, как того требовало новое тысячелетие, окончательно сдавалась под напором налогового рая и автомобильных парковок.

У кромки леса в ожидании застыли ряды тракторов и грейдеров, водители в готовности сидели в своих кабинах, словно танковый батальон перед парадом. Дерн местами был уже содран, и на бледную гранитную основу, прежде чем ее навсегда похоронят под миллионами тонн цемента, пролился на несколько мгновений солнечный свет.

— Прогресс наступает, Пол… — Мы вышли из машины, и Пенроуз направился к палатке с закусками. Он остановился и принялся разглядывать архитектурный макет, окруженный армией канапе. Уписывая анчоус, он с гордостью улыбался при взгляде на окруженные ландшафтной зоной офисные корпуса — ни дать ни взять Папа Римский эпохи Возрождения, рассматривающий макет будущей часовни и представляющий себе фрески, которых он никогда не увидит.

— Посмотрите-ка, Пол: новая Европа…

— Надеюсь, что нет, — парировал я. — «Эдем-два»? Это всего лишь очередной бизнес-парк. А вы говорите так, будто это новый «Град на верху горы» Уинтропа ^{94} .

— Это и есть «Град на верху горы», не сомневайтесь. — У него, казалось, закружилась голова. — Сто городов на ста горах.

Когда Оливье положил мастерком раствор, гости разразились новым взрывом аплодисментов. Не пройдет и года, как над этой мемориальной доской поднимется десятиэтажная громада административного здания «Эдема II». Словно извещая о своем одобрении, взревели мощные двигатели бульдозеров и грейдеров. Издали донесся скрежещущий звук коробки передач, металлические траки вгрызлись в твердую породу, и парад желтых землеройных машин начался.

Детивель сиял, глядя на этот неспешный парад и призывая присутствующих аплодировать. Но вдруг его глаза обратились к небу. В полумиле к северу возник одномоторный самолет, который приближался к нам, таща за собой длинный зеленый вымпел, напоминающий волнующуюся змею. Он прошел над самой кромкой поросшей соснами горы, чуть не задев своим неубирающимся шасси крышу шатра. Вспугнув стаю ласточек, летчик нацелился на фалангу бульдозеров, явно идя на таран. Водители встревоженно озирались, и два огромных экскаватора уже сцепились в суматохе ковшами.