Я объехал экскаватор и повернул налево у дорожного знака, неровными буквами возвещавшего: «Пор-ле-Галер». За будкой охранников асфальтовая дорога, огибая горный склон, вела к следующему обнесенному забором поселению. Виллы и многоквартирные дома были спроектированы новым Гауди: стены и балконы в биоморфном стиле наверняка порадовали бы взор создателя собора Ля Саграда Фамилиа. Здесь не потрошили корифен и не варили раков. У причалов были во множестве пришвартованы яхты и мощные катера — отливающие глянцем многокорпусные чудовища, оснащенные современными системами спутниковой навигации, без хлопот доставлявшие владельцев к не менее роскошным причалам Портофино и Бандоля. Я вклинился своим «ягуаром» между припаркованными «порше» и «ленд-крузерами». Компании столичных модников, по случаю уик-энда одетых яхтсменами, бездельничали в приморских кафе на фоне мелких лавочек, оформленных как бутики, и бутиков, оформленных как мелкие лавочки.
Мадам Кордье и мадам Менар — шоферские вдовы — были одеты попроще. Мы встретились, как и было договорено, в квартирке мадам Кордье на третьем этаже, отгороженной от моря лепной стеночкой из желтой штукатурки, образующей перильца балкона. Вдовы, которым было между сорока и пятьюдесятью, оказались боязливыми, замкнутыми женщинами с едва улавливаемыми североафриканскими чертами — вероятно, дочери белых родителей, покинувших Алжир в шестидесятые.
Одеты они были в черное — почти наверняка специально к моему визиту. По телефону мадам Кордье говорила на неуверенном английском, которому, без сомнения, научилась у своего мужа; она подробно описывала подъездные дороги и парковку, полагая, что я — инспектор из «Эдем-Олимпии». Увидев мой легкомысленный спортивный костюм, она настороженно пожала мне руку, решив, что финансовый отдел «Эдем-Олимпии» избрал какой-то шутовско-неформальный стиль.
К счастью, среди присутствующих был и Филипп Бурже, брат третьего убитого заложника. Худенький молодой человек с внешностью студента-выпускника, он преподавал в лицее в Маделье и довольно бегло говорил по-английски. В Пор-ле-Галер он приехал на мотоцикле «мобилетта», который теперь остывал в вестибюле на первом этаже.
Стараясь не обращать внимания на парижский говорок под балконом, я выразил им глубокое соболезнование в связи с трагедией. Потом, решив брать быка за рога, я сказал Бурже:
— Пожалуйста, объясните им, что моя жена работает доктором в «Эдем-Олимпии». Мы были близкими друзьями Дэвида Гринвуда.
Женщины навострили уши, и я решил, что сейчас последует демонстрация враждебности. Но они только равнодушно кивнули. Мадам Кордье, высокая женщина с волевым лицом, пригласила меня сесть, а сама вышла, чтобы приготовить чай. Мадам Менар — более спокойная и уравновешенная — смотрела на меня, словно готовая вот-вот улыбнуться, а руки ее как будто подавали друг дружке некие знаки.
— Я рад, — сказал я Бурже. — Я думал, они не захотят меня видеть.
— Они же знают, что вы здесь ни при чем. — Бурже разглядывал меня, словно пытаясь понять, на чьей стороне мои симпатии, и оценить уровень моего интеллекта. — Вы и ваша жена в то время были в Англии?
— К счастью. Мы приехали в августе. Чем больше мы здесь находимся, тем более странным кажется все, что нас окружает. Никак не могу поверить, что доктор Гринвуд застрелил вашего брата.
— Согласен, — Бурже говорил без всяких эмоций. — Это вас удивляет?
— Не то чтобы очень. Первых семерых он точно убил. Как ни прискорбно, но это не вызывает сомнений.
Прибыла мадам Кордье с чайным подносом. Вдовы снова принялись разглядывать меня — их, едва заметные улыбки витали в клубах ромашкового пара.
— А как насчет заложников? — спросил я Бурже. — Ваш брат и их мужья? Неужели он?..
— Убил их? — Бурже задумался, его рука коснулась воздуха, словно в поисках классной доски. — Трудно сказать. Может быть, и нет.
— А почему у вас сомнения?
— Это не в его духе.
— Вы не верите, что Гринвуд мог хладнокровно убить троих человек?
— Не похоже. И тем не менее нам остается только принять версию суда. — Он безысходно пожал плечами и уставился на фотографию мсье Кордье на камине.
— Вы знали Гринвуда?
— Нет. Но брат часто рассказывал о нем. Он работал инженером в телевизионном центре. Гринвуд иногда вел передачи о здоровье и безопасности.
— Он знал Гринвуда? — Я машинально вернул чашку мадам Кордье. — Я считал, что Гринвуд захватил в заложники тех, кто попался на его пути. А их мужья? Они его знали?
— Да, — веско сказала мадам Менар, прямо сидевшая на своем стуле. — Пьер встречал его много раз. Пять, шесть, больше раз…
— И Жорж, — мадам Кордьер энергично кивнула. — Они вместе ходили к нему.
— В клинику? — спросил я. — Доктор Гринвуд их обследовал?
— Нет, — голос мадам Менар звучал решительно. — Не в клинику. В «Капитолий».
— «Капитолий»? Это что — офисное здание?
— Это бар в Ле-Канне. — Бурже не сводил глаз с двух женщин, выказывая свое недовольство излишними откровениями. Прежде чем они успели заговорить, он добавил: — Он их консультировал — у них были споры с отделом кадров.
— Консультировал по трудовому праву, — объяснила мадам Менар. — Он помогал им в «Эдем-Олимпии».
Бурже сделал вид, что ищет свои мотоциклетные зажимы для брюк.
— У них возникли разногласия по поводу вечерней работы. От них требовали слишком долгих сверхурочных часов.
— На них оказывали давление? Им угрожали?..
— Увольнением, — в голосе Бурже послышалась неприязнь. — Доктор Гринвуд вмешался, и им сократили число рабочих часов. Им больше уже не нужно было ездить по вечерам.
— По вечерам… — Мадам Кордье изобразила резкое движением баранкой. — Плохое время в Ла-Боке.
— И Пьер, — согласилась мадам Менар. Она резко соединила руки над чашкой, пытаясь показать, что происходит, когда сталкиваются автомобили. — Нехорошее время…
Женщины перешли на французский, их голоса повысились, выражая обоюдное возмущение. Бурже поманил меня к камину.
— Гринвуд проявил благородство, вмешавшись в это дело. Во многом он был порядочным человеком. Но давайте не будем их волновать.
— Извините. — Я смотрел на оживившихся вдов в их бомбазиновых платьях — они, перебивая друг друга, начали предаваться воспоминаниям. — Они не кажутся очень уж взволнованными. А их мужья догадывались, что на уме у Гринвуда?
— Как бы они могли догадаться?
— Это могло бы объяснить, почему он взял их в заложники. — Прежде чем Бурже успел меня остановить, я обратился к женщинам: — Мадам Кордье, у вас с мадам Менар сейчас трудное время. Не хотелось бы вас тревожить, но… Вы помните все, что случилось двадцать восьмого мая?
— Конечно, — мадам Кордье собралась, как свидетель в суде. — Пожалуйста, говорите, мистер Синклер.
— Ваш муж ничего не говорил вам накануне о докторе Гринвуде? Ему ничто не казалось подозрительным?
— Ничего. Жорж ничего не говорил о докторе Гринвуде.
— Пьер мне сказал, что у него в тот день было много клиентов, — вставила мадам Менар. — Он очень рано уехал на работу.
— Понятно. А в какое время он обычно являлся в транспортную диспетчерскую?
— Не позже восьми.
— Значит, на дорогу уходило около часа?
— Нет. — Мадам Менар прикрыла рукой свои часы. — Мы жили в Ле-Канне.
— Это десять минут езды? А когда он уехал двадцать восьмого мая?
— В шесть часов.
— Он выехал с запасом почти в два часа? Мадам Кордье, а вы не помните, когда ваш муж в тот день ушел из дома?
— В то же время. Мы жили в Грасе. Без нескольких минут шесть.
Я хотел было продолжить свои расспросы, но Бурже взял меня за руку. Бесстрастно, но твердо он подтолкнул меня к балкону.
— Они ничего не знают, мистер Синклер. — В его голосе слышалось педагогическое неодобрение. — Они понятия не имеют, почему доктор Гринвуд захватил их мужей. Все эти вопросы только возвращают их к тому несчастью.
— А они хотят забыть? Мне кажется, что они…