Что нужно, чтобы провести день на болотах? Мозг на секунду наполняется мыслями о банках для варенья с проволочными ручками, увеличительных стеклах и сэндвичах, завернутых в жиронепроницаемую бумагу. Но нет: я взрослая. Я возьму свой «аварийный комплект», бутылку минеральной воды и, может, попрошу ланч в коробке у шеф-поваров — в зависимости от того, не покажусь ли я от этого белой вороной. Нам сказали взять компас и записную книжку. Компас входит в «аварийный комплект», а записную книжку я повсюду с собой таскаю. Брать с собой эти вещи — это по-взрослому или нет? Не пойму.
Мысль о моем «аварийном комплекте», словно электрошок нормальной жизни, напоминает мне про мир вне стен «Цитадели Попс». Интересно, каково Атари у Рэйчел и порадовала ли его спонсированная корпорацией поездка до ее квартиры? Я понимаю, что если бы я не была здесь и не участвовала в этом странном проекте, я готовила бы эскизы к презентации моего комплекта, которая, по идее, назначалась на понедельник. Кто знает, когда теперь это случится. И сколько времени мне потребуется, чтобы закончить? Сейчас я уже не в модусе «аварийного комплекта» и всерьез увлеклась другой затеей, во что бы она ни вылилась. Не вошла ли я в дверь, которая открывается лишь в одну сторону? Смогу ли вернуться? Терпеть не могу бросать неоконченные дела и всегда боюсь, что не смогу к ним вернуться. Я даже не уверена, смогу ли вспомнить хоть что-то о методах выживания. Господи.
Прежде чем покинуть комнату, я еще раз проверяю, не принес ли мне кто записки или письма, но ничего не нахожу. Минут через двадцать я встречаюсь с Беном, Киераном и компанией возле «Дворца спорта», так что, пожалуй, мне уже пора. Я планирую сделать крюк подлиннее: у меня нет настроения играть в Киеранову карточную игру (нынче окрещенную «Валет»), а люди так и норовят втянуть тебя в свои игры, стоит только подойти. Мне слишком не по себе, и слишком болит горло; сегодня я ни на чем не смогу сосредоточиться.
Поэтому я крадусь, словно какой чудила, держась маршрута, на котором, как мне думается, никого не встречу: через углубленную лужайку, вокруг автостоянки и вдоль кромки леса. Я нашла в сумке пастилки эхинацеи, но стараюсь удержаться и не сосать их — они ведь содержат ментол. Гомеопаты начала двадцатого века, вроде Джеймса Тайлера Кента, [78]считали, что ментол (или камфара) и кофе нейтрализуют гомеопатические снадобья. Черт его знает, как к этому относиться, но не хочется рисковать с аконитом.
Я думаю про Кента и спрашиваю себя, не принять ли еще дозу. Важно не слишком торопиться с повторным приемом, особенно если снадобье действует. Действует ли мой аконит? Не знаю. С головой уйдя в эти мысли, я едва успеваю заметить Жоржа, бодро направляющегося ко мне. Когда я его вижу, мой желудок переворачивается, как экстремальный поезд на ярмарке. Я так ничего и не сделала с его запиской или визитной карточкой. Ой, нет: все же сделала. Вспомнила теперь. Я их сожгла. Я сожгла номер его мобильника, который смогу получить снова только от него самого и никак иначе. Да что со мной такое? Когда он со мной заговорит, может, попросить у него номер еще раз, просто на всякий случай? Но он не задерживается. Одаряет меня странноватым взглядом и грустноватой улыбкой, наклоняет голову и проходит мимо. Ну ладно. Видимо, человек не может бегать вечно, рано или поздно он устанет и остановится. Может, Алан Тьюринг и доказал, что некоторые программы попросту никогда не заканчиваются, но эта, очевидно, закончилась. Заканчивается ли любовь? Охренеть не встать. Что за мысли в моей голове? Я, наверное, заболела.
Мой желудок переворачивается еще раз, но на место не встает. Я шепчу лесу: Я люблю его. Я, ебать меня так, правда его люблю. Я влюблена в Жоржа Селери.Потом я чувствую, что готова разреветься. О'кей. Успокойся, Алиса. Для шепота это было слегка громковато. Да, да, вселенское откровение; и я думаю, что, возможно, действительно его люблю, но я никогда, никогда ничего не стану делать по этому поводу. Я — задрипанная креативщица, которая еле может позволить себе взять ипотечный кредит. Он — миллионер. Да, в сентиментальном романе мы были бы идеальной парой. Но это — реальный мир, и я не продаюсь. С Жоржем классно было поболтать о книжках и музыке; и когда я смотрела ему в глаза, у меня возникало поразительное ощущение, будто мы — две недостающие детали старинного «паззла». Да, я это признаю. Было такое. Но это не означает, что я когда-нибудь смогла бы вписаться в его мир. А что я стала бы делать? Переехала бы в Нью-Йорк и научилась правильно пользоваться столовыми приборами? Днями напролет делала бы маникюр и покупала живопись? Это просто нежизнеспособный сценарий. Или Жорж мог бы поселиться у меня и какое-то время жить по-трущобному, пока, наконец, у нас не состоялась бы беседа (первые слова: «Дорогая, я…») и он не убедил бы меня все же воспользоваться первым вариантом. «У меня все друзья — в Нью-Йорке», — сказал бы он. И указал бы на то, что в Лондоне у меня друзей нет (а это почти правда), и все просто со страшной силой пошло бы наперекосяк. Вся моя жизнь показалась бы ему маленькой жалостливой новеллой или коротким стихотворением об утратах. Дорогая, присоединяйся ко мне в моей многотомной, переплетенной в кожу саге.Нет!
Может, он просто хочет меня трахнуть, и больше ничего. Но если так, я лучше не стану выяснять.
Никто меня бы не понял. Всех остальных Жорж дико раздражает. Я что, одна вижу его харизму? Или все остальные ею просто запуганы? Я правда не понимаю, откуда у меня к нему любовь, и с ней определенно пора покончить. Для меня сейчас Бен — точно то, что доктор прописал. Может, это просто секс — но это очень даже насыщенный секс, а я, кажется, в нем и нуждаюсь. И мы ни о чем друг друга не просим. Не даем никаких обещаний, которых в конце концов не сдержим. Вероятно, Бен живет в одной комнате какой-нибудь коммуналки в старом центральном квартале Рединга, с заплесневелыми кофейными чашками и стопками научно-фантастических романов у кровати, а может, у матраса на полу. Вся его собственность, наверное, была бы продана с аукциона дешевле, чем стоит завтрак Жоржа. Почему я думаю такие мысли? Поймать себя на них почти неловко. Разумеется, сущность любви не в том, чтобы найти двух парней и потом переспать с тем, который беднее, а? Как бы то ни было, я даже не знаю, беден ли Бен. Но вид у него и правда заморенный, и куртки у него — из «сэконд-хенда».
И спорим — у Жоржа огромная семья. Спорим, он в чудесных теплых отношениях с целой кучей родственников и свойственников из Франции, Японии и Нью-Йорка. Я так и вижу себя на большом сверкающем корабле, в дорогом шарфе, возможно — с карликовой собачкой на коленях; я плыву на встречу с Мамочкой, Папочкой и разными кузинами, кузенами и тетушками. И это я, одинокая сирота. Я ничем не могу быть полезна этому изысканному миру. Не оттого ли люди вроде меня заводят детей, что это — единственный способ вновь обрести семью? Но я этого не хочу. Я просто не знаю, чего хочу на самом деле. В конце концов, может, Бен — решение моей головоломки. А может, решения и нет: вообще-то не у всех головоломок есть решение. Опять Тьюринг.
Рановато я пришла на рандеву; когда я подхожу к «Дворцу спорта», никого поблизости не видно. Не желая быть убожеством, которое приперлось первым, я топаю к зданиям «Детской лаборатории», шагая целеустремленно, будто еще не достигла пункта назначения. Мне интересно, не встречу ли я этого парня, Оскара, но в «Детской лаборатории» вообще никого не оказывается. Дверь, впрочем, открыта, я захожу и попадаю в квадратный холл; стены усеяны разноцветными крючками для пальто. Еще есть вешалка для пальто, раскрашенная под лягушку, и несколько стульев вокруг кофейного столика в форме божьей коровки. Лампы не горят, и, может, поэтому все и выглядит как-то ненормально, но я тут же ощущаю именно то, о чем говорил Бен. Еще хуже становится, когда я прохожу сквозь арку (с нарисованными по окружности «клевыми» пауками) и оказываюсь в большой игровой зоне. Мурашки по коже. Это здесь они наблюдают за детьми? Должно быть. Повсюду игровые коврики и коробки с разными игрушками. Я — великанша в этом мире кукольных столиков, кукольных стульев и повсюду маячащих нереальных предметов. Я чуть не падаю, споткнувшись о деревянный кубик, и инстинктивно его подбираю. У меня есть пунктик насчет обращения энтропии вспять. Если что-то не в порядке, я должна поправить; если что-то не на месте, я должна это убрать. Если что-то упало с полки в супермаркете, я всегда поднимаю и кладу обратно на полку; всегда. Я не выношу, когда вещи, ну, не то чтобы не на месте, но на пути к беспорядку.На двух гранях кубика — большая красная «А», еще на двух нарисованы абрикосы, на остальных — ананасы. «А» значит Алиса,думаю я, улыбаюсь и кладу кубик в коробку с игрушками. Однако это фальшивая улыбка. К чему ее напяливать, если здесь никого нет? Хотя, может, кто-то здесь прячется, наблюдает за мной. Никак не узнаешь. Глядя на зеркальные стены, я вижу только себя. О господи. Наверное, это из-за темноты мне так неуютно. Тьма и детство не очень дружат. Пора уходить. Бен прав. Тут как-то веет жутью.
