Я снова в восточном крыле; из кухни доносится шум, и я иду глянуть, что там происходит. Кухня в восточном крыле побольше, чем в западном, и сводчатым проходом соединяется с просторной гостиной. Вечер нынче зябкий, и кто-то разжег огромный камин, нашпиговав его сухими дровами. Здесь толпа народа — почти все участники проекта, — слоняются из одной комнаты в другую, мажут джем на тосты, наливают кофе, угощаются вином. Похоже, основная тусовка происходит у стола в гостиной, за которым Хиро играет с кем-то в «го» — с кем именно, не пойму. Заглядываю в холодильник и обнаруживаю, что он набит бутылками с холодным пивом. Я почти желаю, чтобы пива тут не было, чтобы я могла испытать мазохистское наслаждение — типа, хочу того, чего не могу получить. С другой стороны, пожалуй, получить все же как-то приятнее. Когда ледяная горькая жидкость проскальзывает в горло, я и представить себе не могу, как можно пить что-то другое.

— Алиса Батлер — сачкующая клуша, — говорит Эстер. Я оборачиваюсь и вижу ее за кухонным столом. — Хочешь? — Улыбаясь, она протягивает мне полускуренный косяк.

— Давай, колись, — говорю я, принимая его и усаживаясь рядом. — Много я пропустила?

— До хрена и больше. Кучу статистики — сколько всяких брендов подростки знают к семнадцати годам, как они в этом возрасте проявляют к этим брендам лояльность и так далее. Оказывается, вся эта поебень насчет «маркетинга от колыбели до могилы» — это действительно поебень…

— А что это?

— Ну, теория, по которой из человека за всю его потребительскую жизнь можно выжать 100 000 фунтов, если в раннем возрасте заинтересуешь его своим брендом. Выясняется, что современные дети никакой лояльности к брендам не питают. Они знают, что клево, а что нет, но это регулярно меняется. Даже раскрученные марки проигрывают новым брендам, стоит тем появиться и заявить, что они клевее. Ха!

— В смысле, «ха»?

— Ну, иначе ситуация была бы довольно зловещая, правда?

— Да уж. Хотя этот расклад, по-моему, слишком уж смахивает на проповеди Чи-Чи.

— Хм-м. О! Вообще-то ты действительно кое-что пропустила, — говорит Эстер. — На лекцию пришел Мак, и…

Она делает паузу, чтобы разжечь потухший косяк, который я ей только что передала, и тут к нам подсаживается Бен. Он и я обмениваемся застенчивыми улыбками.

— Что происходит? — спрашивает он.

— А… Второй, етить тебя, сачок, — говорит Эстер, выдувая дым. — Я просто рассказываю твоей подельнице, что вы нынче днем пропустили.

— Сначала выяснилось, что я пропустила «до хрена и больше», — говорю я Бену. — Но, по-моему, важное она вспомнила только что.

— Да, — продолжает она. — Приходил Мак — весь из себя довольный, улыбочка до ушей. Ну и, значит, Фёрлонг излагает всю эту чушь насчет маркетинга для тинейджеров. Все то, что мы, по сути, знаем и так, но с чем маркетологи, похоже, не желают смириться: бренды не должны слишком отдавать мейнстримом; они не должны походить на то, что могли бы купить наши родители; делайте акцент на антиавторитарности и подчеркивайте: это бренд для тех, кто не вписывается в социум; избегайте рекламы по ТВ — пусть дети думают, будто нашли бренд сами, и так далее…

— О чем я и говорю, — замечаю я. — По-моему, это чистой воды «К».

— Да, но ведь «К» эффективен, правда?

— Ну, и…

— Ну, и в самый разгар лекции кое-кто из отдела видеоигр и этот чудик из отдела виртуальных миров давай спрашивать Мака, почему «Попс» ничего такого не делает, да как от нас можно ждать успешной конкуренции на тинейджерском рынке, если наши маркетологи — сплошь динозавры, мыслящие о целевой аудитории только в категориях «возраста» или «пола», не понимая, что она состоит из скейтбордистов, поклонниц стиля «ска», фанов группы «Бунт против машины» и так далее, а потом кто-то из ребят заметил, что, мол, мы испокон веков пытаемся вдолбить это отделу маркетинга, а нас попросту игнорируют, и это при том, что мы все — креативные работники, и, в общем, какой смысл в этой лекции, раз мы ничего не можем с этим поделать…

— Не забывай дышать, Эстер, — говорит Бен.

Она переводит дух.

— Ой, и правда. Спасибо. Ну, значит, Мак отвечает: в результате этого исследования мы пришли к выводу, что нам необходимо запустить несколько новых зеркальных брендов. Один для видеоигр — услышав это, Хлои так и расцвела, — второй для механических игрушек, третий для игрушек мягких, и четвертый — для товара, рассчитанного на девушек-тинейджеров, если кто-нибудь его, конечно, придумает. В рамках этих зеркальных брендов мы будем сами разрабатывать маркетинг-планы — типа, делать маркетинг-план составной частью товара… Или товар будет частью маркетинг-плана? Не помню, что из чего растет. Может, товар и естьмаркетинг-план. О, и еще Мак сказал, что многое станет яснее завтра, и понадеялся, что «без вести пропавшие», то есть вы двое, почтите семинар своим присутствием, так как это очень важно.

— Господи Иисусе, — говорит Бен.

— Все ужасно довольны — думают, что у нас появится больше свободы разрабатывать всякие безумные штуки и что нас перестанут тыкать носом — мол, и то нельзя, и это нельзя, — говорит Эстер. — Но у меня такое странное предчувствие, что в результате нам придется только напропалую врать бедным тинейджерам.

— Ты, Эстер, заняла на редкость подрывную, антикорпоративную позицию, — говорит Бен с полуулыбкой.

— Ну что ж. Можете назвать меня старомодной, но…

— Это кто тут старомодный? — спрашивает, подойдя, Дэн.

— Эстер, — отвечаю я. Потом шутливо добавляю: — Она не хочет врать детям — веришь, нет?

— Кто врет детям? — говорит Дэн.

— Мы, — откликается она. — Все рекламные слоганы и…

— Ой, не надо глупостей, — перебивает Дэн. — Детей этим не обманешь. Они теперь развитые не по годам, мы такими не были. Вот почему мы должны придумывать тексты все изощреннее, чтобы их зацепило. Они способны просеять информацию, которую получают, и вычленить то, что действительно важно. Насчет этого не волнуйся.

— Как бы то ни было, по-моему, она просто шутит, — говорит Бен. — Правда, Эстер?

— Что? Да, как скажешь.

— Эй, — говорит Дэн. — Слыхали новость? Грейс вполне успешно справляется с Хиро. — Он машет рукой в сторону гостиной. — Не хотите глянуть?

Мы перемещаемся в соседнюю комнату; тепло камина тут же накрывает нас мягким шерстяным одеялом. Посмотрев на доску, я понимаю, что партия близится к концу. Свободного пространства почти не осталось; вся территория 19×19 уже колонизирована фигурами из черных и белых камней. Конечно, все финальные позиции в «го» отличаются друг от друга, каждый узор уникален. И все же, несмотря на свою уникальность, каждый узор похож на древний символ из какого-то забытого языка или на скопление пикселей, фрагмент более масштабной картины. Мастера «го» могут глянуть на финальную позицию и подробнейшим образом описать, как развивалась игра — так судебные детективы, посмотрев на мельчайшую пылинку, способны точно сказать, как, где и когда произошло преступление. Вид этой доски сообщает мне, что игра и вправду шла практически на равных, хоть я и не могу сказать, кто победил. Игрокам это, конечно, известно. Им не придется считать пересечения — они знают и так.

Бен разговариваете парнем — я его видела на семинарах, но имени не помню. С виду сущий неряха, в старых джинсах и черной футболке. Волосы до плеч, яркого, розово-рыжего цвета — вполне может статься, они от природы такие. На носу у парня очки в тонкой серебряной оправе, а на правой руке вытатуирован странный символ. Сперва он кажется мне незаконченной восьмеркой, лежащей на боку, — вроде символа бесконечности, только с незамкнутыми петельками и короткой черточкой внизу. Потом я его узнаю. Это N, он же алеф-один, символ второго уровня трансфинитности в теории Георга Кантора. [69]Я все еще его рассматриваю, когда Бен поворачивается ко мне.

— Алиса, — улыбается он. — Познакомься с Киераном.

— Привет, — говорю я. — Ты?..