— И тебе поздорову, кузнец, — поклонился в ответ венн. — Откуда, коли не тайна, меня знаешь?

— Я всех в округе знаю, — улыбнулся человек своим маленьким ртом, яркими и сочными губами. — А звать меня Кредне. А друга моего — Лухтах.

Второй кузнец тоже обернулся и кивнул венну. Был он худ и смугл, а глаза у него были свинцово-серые, и борода была черная, подлиннее, чем у Кредне. Кивнул и снова принялся за работу.

— А мне сказывали, что здесь великаны живут, — сказал вдруг Зорко.

— Великаны, говоришь? — усмехнулся Кредне, и в каждой морщинке его засветилось по маленькой смешной хитринке. — А ну, пойдем-ка…

Он взял Зорко за руку — ладонь у кузнеца была шершавая и очень крепкая, будто из дуба, — и они вместе с собакой вышли через двустворчатые высокие двери наружу.

Над холмами медленно вставало утро, но мгла и туман все еще заполняли низины и стлались над травой по склонам холмов. Ветер дул свежий и сильный, и волчьи песни вдали не прерывались.

— Смотри, — сказал Кредне, отходя от стены дома шагов на двадцать.

Рыжий кузнец встал так, чтобы ветер дул ему прямо в спину, и расставил в стороны руки. Рукава его рубахи, собранные серебряными обручами на запястьях, были широки, да и порты у кузнеца большой узостью не отличались, так что Кредне уподобился мачте с ветрилом. И тут губы человечка зашевелились, и Зорко почуял, как сила ветра стала прибывать с каждым мгновением. Пес развеселился и принялся носиться вокруг кузнеца, оглушительно лая, но лай его все менее и менее различался за нарастающим шумом ветра. И вместе с ветром мгла и туман вздыбились вдруг разом, огромной волной достали до небес и полетели, взметнутые и разлохмаченные, по воле разъяренных вихрей.

Дивная и ужасная перемена произошла в маленьком кузнеце, он стал точно надуваться по мере возрастания ветра, словно мех из тонкой кожи раздувается, наполняясь дымом костра. Он рос, точно растет парус, поймавший ветер, точно туча, вываливающая свое огромное тело из-за овида. Кузнец наполнялся ветром и рос, приобретая размеры и вовсе исполинские. Вот он перерос Зорко. Вот стал роста саженного. Вот уж и крыша дома оказалась ниже его. Вот и самая высокая ольха стала ему равна. Вот и холм, на коем они стояли, виделся едва ли больше кузнеца. А вот и дальняя гора увидела в нем своего родича.

Единым махом, словно и впрямь был мехом, наполненным горячим дымом, Кредне взмыл в воздух и перенесся через холм, опустившись на вершине следом стоящего. Острая маковка красной шапки его терялась где-то в грозных тучах. И стало вокруг темно, точно глаз выколи, и вокруг была только буря и мгла. Рядом с собой Зорко, едва находящий в себе силы противостоять урагану, ощутил чье-то тело. Это пес, испуганный и дрожащий, жался меж ним и стеной.

— Что скажешь? — прогремел откуда-то сверху голос кузнеца. — Правду ли говорят сказители?

— Да! — что есть мочи прокричал Зорко.

И тут же ветер стал стихать, и мгла и тьма съежились и опали, вновь схлынув в овраги и распадки. Кузнец стоял рядом, с хитрецой улыбаясь и почесывая дрожавшего от удивления и возбуждения пса. Внутри по-прежнему ровно и деловито звенел молоточек Лухтаха.

— Пойдем, Зорко. — Кредне приоткрыл створку двери. — Будешь учиться у нас. И помни: этот серебряный звон стоит дороже, чем все стада у Дермотта Хаттанаха и чем все серебро в его сундуках… А надо сказать, что Дермотт Хаттанах был самым богатым человеком в окрестностях Нок-Брана на пять дней пути в любую сторону.

На полдень от Нок-Брана лежит лукоморье, замыкаемое длинным скалистым носом. К лукоморью спускается обширный зеленый луг, чем дальше от берега, тем больше уходящий в обычные для страны вельхов холмы. На холмах этих полным-полно остатков древних стен и башен и всяких других каменных укреплений, многие из коих подземные. А нос, закрывающий луку, является самым большим домом для всяческих духов и иных странных и древних существ и сущностей, издавна населяющих эти берега. Говорят, и говорят не зря, будто где-то у самого оконечья мыса, где утесы встают едва не отвесно и смотрят на волны с высоты в сорок саженей, есть огромная пещера, вход в которую, правда, весьма узок и забит наполовину песком, галькой и водорослями. Эта пещера и есть дверь в подземную страну.

Пастухи, с другой стороны, очень любят пасти на этом мысу овец и коз, потому что трава здесь на удивление хороша. И хотя есть поверье, что скотина, поевшая траву, на которой танцевали под луной духи, неизбежно сама уйдет в мир духов, никакого убытка стадам, которые пасутся на мысу, доселе не было. Напротив, от них всегда много молока, шерсти и мяса, и приплод неплохой. А если и попадает какая животина к духам, то, должно быть, они возвращают взятое сторицей.

Один из пастухов, молодой Брайди, подтвердил, что раз одна из коз в его стаде, пестрая, черная с белым, ухитрилась как-то соскочить по узким тропкам вниз, к воде, и забрела, должно быть, в ту самую пещеру. А потом в крепостце, где есть подземные покои, слышно было, как коза бродит под землей, цокает копытцами и блеет. Крепость эта между тем располагается на холмах, в четырех верстах от мыса. Однако никаких неприятностей оттого со всем остальным стадом не случилось, а козленок, что остался от этой козы, всегда был накормлен и весел. Пастухи все в один голос утверждают, что коза выходила, кормила его, а после уходила обратно к духам.

Человек, однако, если поест пищу, приготовленную духами, непременно уйдет с ними. Особенно неравнодушны духи к красивым девушкам и к тем юношам и мужчинам, что искусно слагают песни и истории, сиречь к поэтам и сказителям. А еще охотно приглашают они к себе тех, кто не прочь подраться и хорошо владеет оружием, чтобы они поучаствовали в войнах и сражениях, которые духи непрестанно ведут.

Женская красота всегда ценилась обитателями мира холмов и скал, и тем женщинам, что попали к духам, вряд ли пришлось скучать: одну красавицу из деревни Тулликолти, что на берегу реки Тулли, видели потом в свите королевы одного из подземных домов.

Переняв у Кредне и Лухтаха искусство кузнеца, Зорко принялся изготавливать из металла удивительные вещи: тянул тончайшую серебряную нить и, оплетая ею серебряную же проволоку потолще, делал рыбачью сеть из серебра, а внутрь ее помещал серебряных же морских зверей и причудливых рыбин с глазами смарагдовыми, аметистовыми, адамантовыми или яхонтовыми. А то выковывал из железа цветок чертополоха или из тех же смарагда и аметиста вытачивал ветку вереска, а из меди и злата делал сноп колосьев. А еще ловко получались у Зорко золотые волшебные птицы, что столь чтимы были у веннов.

Геллах только посмеивался, словно знал, откуда что берется. Видя, что кузнечное мастерство, и умения златокузнеца, и работу с камнем тоже Зорко освоил лучше некуда, вельх принялся учить венна, как поступать с кожей, краской и холстом, из чего краски делать и как их должно смешивать, как обрабатывать кожи, и как вернее производить на них тиснение, и как плести из ремней крашеной кожи вещи изумительные.

Черный пес с тех пор прибился к венну и повсюду его сопровождал, лишь изредка исчезая куда-то: то ли на охоту ходил, то ли искал себе пару, то ли навещал своих знакомых кузнецов или еще кого. Мойертах говорил, что как-то раз видел пса лежащим на вершине холма просто так, вытянув перед собой передние лапы и положив на них морду, будто слушал пес звуки и запахи летнего дня и, наслаждаясь ими, грустил.

Следующей осенью, когда трава на вершине Нок-Брана еще не стала бурой, но уже вскоре обещала таковой стать, Зорко отправился в Глесху за кожами. Для того Геллах дал ему повозку и лошадь, а поскольку рядом с повозкой бежал большой черный пес и мечом венн владел не хуже многих здешних рубак, больше никого с ним вместе не отпустил. Дело в том, что пиво в Глесху варят отменное и довольно крепкое, а девушки в Глесху считаются чуть не самыми красивыми на всем восходном побережье, но и парни в Глесху слывут большими забияками и крепкими драчунами. По этим соображениям наставник и отправил в Глесху чужестранца, зная, что того не завлекут слишком ни хмельное пиво, ни добрая драка, ни даже девушки из Глесху.