Вместо того чтобы вести их дальше, она схватила Зорко за рукав и погладила вдруг его руку своей теплой ладонью. Венн страшно удивился и только сейчас приметил, что правая кисть отчего-то мокра. Это была кровь: клинок мана достал-таки Зорко, а он и не заметил!

«И я, верно, в долгу не остался», — подумал венн, мягко отстраняя сегванку: недосуг, мол, веди скорее.

Они прошли еще по улице, сделали два поворота и наконец остановились перед мощными дубовыми створками, где тес был скреплен железными языками. Фрейдис постучала три раза в дверь, прорезанную прямо в створке ворот. В ответ дверь тихо, без скрипа, отворилась, и молодой комес впустил всех троих внутрь.

Свеча горела чисто, без чада. Медный, покрытый позолотой поставец являл собой переплетение трав и цветов, росших в каких-то неведомых краях. Посреди круглого и невысокого резного столика из красивого красноватого дерева с инкрустацией на крышке, изображавшей свирепого и полосатого рыкающего зверя, стоял самый обычный пузатый глиняный кувшин с незатейливым орнаментом из полосок и ямочек. Кувшин, правда, был из какой-то особенной, синеватой глины и, видно, довольно старый. В кувшине была корчажная брага, или пиво, как именовали сей напиток сегваны. И было его налито по самые края.

Супротив Зорко, которому подлетевшие мигом две девицы смазали рану некой целебной мазью, на резной скамье восседал хозяин, чей облик вовсе не вязался со всем, что в этом чертоге находилось. А было здесь множество всякой всячины, которой и в лавке у арранта Пироса не сыскать. И шарик из Шо-Ситайна был, но лежал он не просто так, а рядом с иными шо-ситайнскими диковинами.

— За морем думают, он охраняет от злого духа, — пояснил Ульфтаг, посмотрев туда же, куда взглянул Зорко. — Ты пей, венн. Парень ты крепкий, а от моего пива голова не заболит, — усмехнулся сегван.

— Так вот, плыть тебе на Кайлисбрекку. Ты, должно быть, и не ведаешь, отчего такой тебе почет, — продолжал Ульфтаг. — Мы и сами, «великие кунсы», — передразнил он Вольфарта-лагмана, — как в тумане у незнакомых берегов плутаем. Великие кунсы — не мы. На восходных берегах теперь самый великий кунс орудует. Тот, что в седле воюет. Разумеешь, о ком говорю?

Сегван на тризне выпил изрядно, однако оставался таким же, каким предстал на сходе: чудным, но с умом ясным и острым, словно клинковая сталь.

— О Гурцате речь ведешь, Ульфтаг-кунс? — без труда догадался Зорко.

— О Гурцате, — согласился сегван. — С него и начну. Если б не он, — по-сольвеннски Ульфтаг говорил так, будто сольвенном рожден был и у сольвеннов возрастал, — не схлестнуться бы тебе с манами.

И Ульфтаг повел рассказ.

— Те маны, что здесь объявились, и вправду беглецы. Они на восходных берегах живут, на полдень от вельхов морских и калейсов. Поклоняются огню, а более — золоту. Главный у них шад, по-вашему — кнес, а еще годи, кудесники сиречь. Маны их магами именуют. Шад живет в столице, что на море стоит, во дворце. Маги — в крепостях, что в горах. Сами маны — народ незлобный, хоть и горячий. Только те, кто к шаду близкие, комесы его, люди черные. Они все из одного племени, других к власти не допускают. Племя невелико, а вот сумело все остальные подчинить. Их гурганами зовут. Это значит «волки». И шад, и комесы его — все из гурганов. Злы они страшно, жадны и до утех охочи без меры — негодно так мужу себя вести. И кроме магов, никто им не соперник. Но маги против них не сила, они только защититься могут: на те горы и птица не всякая взлетит, не то что войско. Закон у них таков: раз муж, то должен золота добыть, а как того золота добиться, то не суть. И вот пришла конница из степей да все войско гурганское разом в море сбросила, а помогать гурганам никто не стал. Маги в своих крепостях отсиделись. Шад в башне своей сгорел, а наследник его со свитой спаслись. Вельхи да калейсы его не приняли, испугались, что и всадники степные за ним придут. Может, и не зря так поступили, — заметил Ульфтаг хмуро.

— А кнес галирадский принял. Почему принял, о том впереди речь. Под руку свою их кнес взял, только золота не дал. А разве в одночасье от роскоши отвыкнешь? Взялись за знакомый промысел: деньги отнимать. А то, что красавец этот, Намеди, на тебя среди белого дня кинулся, так и это не диво: привык он у себя выше всех простых быть, кроме принца и шада. Значит, и отобрать не зазорно, и убить. И, говоришь, прямо кошельком с монетами в лоб ему и треснул?

— Вышло так, — развел руками Зорко, и его вдруг разобрал смех, хоть и было это вовсе неправильно. Но живо вспомнил он, как валился навзничь, всплеснув руками, ничего не понявший вор.

Ухмыльнулся и кунс.

— Такого я и в сагах не встречал, — подметил он. — Непечальная история. Многим великие герои противника били, кроме справедливого меча: камнем, дубиной, сапогом даже подкованным. Но чтобы кошельком…

— А разве сегваны не так поступают, когда на калейсов идут? — спросил вдруг Зорко. Не по-веннски спросил: другой венн промолчал бы, помня, что сегваны его от меча враждебного и от силы кнесовой укрывают. А Зорко спросил, зане видел, во что сегваны иной раз жизнь человеческую ценят.

— Не так, — нимало не смутился кунс, только глянул на Зорко по-особенному пристально. — Честный бой — не воровство.

— А у слабого отнимать, не худо ли? — не отступил Зорко.

— Кому Храмн дал силу и ум, тот прав, потому что их дал Храмн, — отвечал Ульфтаг.

— А коли силу и ум во зло употребить, как вот гурганы? — не унимался венн.

Ульфтаг в ответ наново ухмыльнулся, будто рыбак, что крупную рыбину зацепил.

— Вот что скажу я тебе, Зорко Зоревич, — молвил тут Ульфтаг. — Тебе, как погляжу я, оберег мой сильно глянулся, кой с вельхских берегов привезен. — Кунс обернулся назад, пошарил в ларчике и вытащил на свет его, тот самый оберег, что так разволновал Зорко на тризне. — И не зря, — продолжил сегван. — А потому не зря, что говоришь ты сейчас как те люди, у коих я оберег этот взял.

— Взял? — не совсем уразумел Зорко, готовясь уже к тому, что кунс сейчас скажет просто «убил» или «обобрал».

— Нет, я их не тронул. Когда я пленил корабль вельхов, у них не было в руках ни мечей, ни луков, — рассказал Ульфтаг. — Я даже не отнял его, потому что они были бедны, и я думал, что у них нечего взять. У меня на дворе только самые ленивые рабы ходят в такой грубой и дешевой одежде. Они сами дали мне его и сказали, чтобы я носил это как оберег, но на шее. Потом я слышал что-то похожее от аррантов, когда те говорили про двух богов, которые приходятся друг другу близнецами. Арранты хорошо торгуют, но оттого не слишком воздержанны на язык. — И опять усмешка тронула губы сегвана. — Переспорить меня им не удалось. Но кунс Торгальт не слишком искушен в стихосложении. Зато его меч красиво пишет руны. Я же о другом теперь говорить стану.

Зорко подумал, а знает ли Пирос о таких похождениях кунса, и решил, что, наверное, знает. Ульфтаг плавал по морям больше всех, и слава о нем разошлась всюду, как волны. Он понял, что старый кунс исподволь подобрался к делу, из-за которого венн оказался у него в столь неурочный час.

Зорко взял оберег, но весь насторожился.

— Скоро незваные гости пожалуют. — Кунс положил мозолистую от меча и весла ладонь на столик. Рука у Ульфтага была большая и грубая, и столик, казалось, неуютно ежится под ней. — Не мне тебе рассказывать, что там Хальфдир — да будет славен он в чертогах Храмна! — в Лесном Углу натворил. Кунс он великий, кто же спорит, только и Оле-кунс умен, не отнимешь. Дела у нас тут быстро делаются: думаешь, то, что ты на тинге рассказывал, новость?

— Может, уже и не новость, — рассудил Зорко, не понимая пока, куда клонит Ульфтаг.

— Прав ты: было новостью, — вдругорядь усмехнулся кунс. — Целую ночь было, а наутро уж на торжище судачили, как Хальфдир-кунс гонцов Гурцатовых положил, и боярина Прастена со дружиной, и сам сгинул в великой ямине под черной грозой.