Сольвенны тем временем высыпали на двор и окружили дом. Сунулись было в дверь, что, мнилось, вела внутренними покоями как раз к той щелке под лестницей, куда венн провалился, да только дверь крепкая оказалась, дубовая, в четыре слоя крест-накрест положенных: такую и топором не вдруг пробьешь! Достать бы сегванов сзади, но видит око, да зуб неймет!

Тем временем двор погоста, где только недавно было тесно от зевак да проезжего народа, как-то скоро опустел. Кмети, разгоряченные боем, оглянулись да и поняли, что кроме них остались на сто шагов вокруг одни груженые возы, два охранника да трое вельхов, из Галирада с торгов возвращавшихся. Похмельны были купцы, вот и прохлаждались, дремали в тени под навесом, так что даже драка их не тревожила.

— Куда люди-то все подевались? — подскочил молодой смазливый воин к охраннику — грузному и кряжистому сольвенну, точно из деревенских, кой в отцы молодцу годился.

— Поработали свое, теперь отдыхают, — раздумчиво ответил дядька, смерив медленным ленивым взглядом спрашивающего. — Не всем же дурью маяться, — прибавил он весомо.

Едва парубок разинул рот, чтобы воздать деревенщине за дерзость, как тот, уже будто бы отворачиваясь от непрошеного собеседника, сделал невнятную отмашку.

— Вон, оглянись, тебе и люди, — молвил он, так же лениво, по-рыбьи, глянув куда-то кметю за спину.

Молодой обернулся да и охнуть не успел: там, куда он обернулся, словно из-под земли вырос целый рой сегванов, будто разом с десяток кораблей прям посуху к погосту подошли. Шли сегваны, щитами, шеломами да кольчугами блестя, излюбленным своим порядком, по шестнадцать: один впереди, потом двое, трое, четверо, потом опять трое, двое и снова один, наконец. Такой строй легко отбивал все наскоки с любой стороны, запросто на самом худом бездорожье разворачивался, двигался скоро и протыкал, точно шило тонкую кожу, щитовую стену.

Не успел парень крикнуть, как сверху, будто с неба, упало что-то тяжкое, прямо по темени. В глазах потемнело, и он рухнул на траву.

Сольвенн-охранник не был наемником: он происходил из соседней деревеньки Коржавы, хоть и провел чуть не всю взрослую жизнь по городам земли сольвеннской. Его хозяин погоста не опасался: не продаст. Сольвенн махнул рукой подступавшим сегванам и гаркнул по-сегвански:

— Это все. Остальные в доме.

Потом бросил взгляд на лежащего недвижно у ног молодца: очнется. За много лет войны сольвеннский ратник выучился бить не насмерть.

Он вместе с сотоварищем-сегваном, таким же кряжистым, бородатым и широколицым, но желтоволосым, заняли проход в хлипком, но высоком заборе, разгородившем двор погоста надвое, отделив ту часть, где ставились повозки приезжих, от внутренней, хозяйственной, выходившей на огороды. Сегван — его Асгримом звали — по всем морям намотавшись, попал наконец сюда, в Лесной Угол. Здесь женился и сел на землю. Здесь и служил.

А сегваны не медлили. Их было без малого вчетверо больше, чем дружинников. Они скоро загородили железной стеной промежуток от стены погоста до тына и, не давая сольвеннским дружинникам добежать до забора, разделились будто на два стальных ручья: один потек повдоль тына, другой — вдоль забора. Боярские люди оглянуться не успели, как оказались в кольце. Пробовали, конечно, пробиться сквозь калитку, но хозяин охранников недаром кормил: Близна — так сольвенна звали — с Асгримом запросто отбросили растерянных воинов от калитки. Атаковать малой силой одетый в железо боевой строй сегванов охоты не было, а через забор лезть сразу не сообразили. Оставалось сдаться: класть головы за боярина Прастена почти что в чужой земле — граница с Дикоземьем была рядом — это не то же, что за родной Галирад. Седоусый, высоченный, благородный лицом, ровно знатный гридень — а был-то из хлебопашцев, — Бутрим первым бросил меч на траву.

— Ратиться без толку не станем. Людей моих не трогайте, — твердо молвил он. И, глянув зло на Близну, бросил: — Переведи.

Близна кивнул невозмутимо и спокойно, будто нехотя, проговорил что-то, как ворон охрипший прокаркал.

— Не тронем, Бутрим, — по-сольвеннски, почти чисто, ответил некто из стоявших в строю. — Руки и ноги свяжем всего лишь. Ненадолго.

— Ты, Хольгер? — вглядываясь в закрытые масками и выкружками лица сегванов, обратился к ним Бутрим.

— Я, — выступил вперед желтобородый, не уступающий ростом и осанкой Бутриму сегван в личине, отделанной золотом, с топором в левой руке. — Тебя не обижу, и людей твоих не трону. Мечи отдам потом. Веришь мне, Бутрим?

Сольвенн жестко глянул на Хольгера, точно пронзить того хотел взором, но рек отчетливо:

— Не верю, да жить хочу.

— Правильно не веришь, — согласился сегван, положил топор на землю и стянул щит. — Давай руки, — молвил он, снимая с пояса веревку.

Бутрим, подавая пример, шагнул вперед, встал, твердо упершись ногами в землю, и вытянул руки перед собой.

Прастен, захваченный рубкой, не сразу уловил перемену в ритме боя. А напрасно.

Хальфдир, казалось, все сильнее уставал. Да и немудрено: пятый десяток кунс разменял, уже первым на городскую стену не поднимался, как в прежние времена. Однако ни единой раны сегван покуда не получил, осторожничал. Еще бы! Не было теперь за спиной веннского меча. Но вот, словно учуяв что-то нужное, ровно волк, Хальфдир вдруг будто посвежел: движения кунса снова стали резки, упруги и сегван повел атаку — один против пятерых. Пятерых, вместе с Прастеном Вилковичем, зане большим числом в тесной трапезной вокруг одного собраться не могли.

А Хальфдиру того и надо было: закружил по трапезной, откуда все давно убрались, и охрана с хозяином тоже, ретивых сольвеннов. Выманил на себя боярина, миг улучил, да и выбил у него меч и сейчас же, за рукав шелковый прочный Прастена ухватив, ринул на пол, свой меч к груди старшине галирадскому приставил.

И тут же в дверь ударили снаружи, да так, что неслабый воин, проем карауливший, так и полетел спиной прямо на широкий стол, кольчугой, ровно сбруей, гремя. А следом ввалился в трапезную Хольгер-комес, а за ним еще пятнадцать воинов одоспешенных.

— Твоя взяла, кунс, — прорычал Прастен, мигом все уразумевший. — Бросьте мечи! Вас авось не тронут! — рявкнул он сердито на кметей.

Те остановились, не спеша исполнить приказ: не верили происшедшему.

— Делайте, что ваш Прастен-кунс говорит, — посоветовал всем Хольгер.

Загремело негрозно боевое железо, брошенное к ногам Хольгера.

— Вставай, Прастен Вилкович, — прозвучал в повисшей тишине негромкий усталый голос Хальфдира. — Не я тебя победил: Храмн рассудил так.

Зорко, удалившись в лес шагов на сто, резко свернул вправо. Вовсе без надобности было ему гулять сосняком по косогору. И на месте он сидеть не хотел.

Лес, для сольвенна со временем ставший чуждым, диким, для венна оставался продолжением того мира, что начинался очагом. И никого на земле не укрывал лес так заботливо, как венна. А Зорко, не осознавая того, просто шел нужным ему путем, и ни сольвенн, ни морской сегван тем более не могли приметить его в чаще.

А направился Зорко не к погосту — там покуда делать было нечего, — а к дороге, на Галирад ведшей, да примечал, что же такое вокруг печища за сегодня случилось. А говорили следы, что поутру еще жители со скотиной вместе, а то и с возами, отправлялись куда-то — должно быть, недалече и ненадолго, в Лоб или Коржаву. Значит, не все врала сегванка. Сколько ж монет Хальфдир печищу отсчитал? И зачем? Нешто проще выдумать не мог, как с боярином сладить?

Ближе к проезжей дороге Зорко обнаружил следы сегванской воинской обуви — глубокие следы. Понятно стало, что часть сегванов стала на дороге, дабы не пропускать до поры возможных путников и обозы. Должно быть, Хальфдир недюжинную силу собрал: сотни две, не меньше. Для чего только он рубку в трапезной учинил, коли так могуч был супротив боярина?