— Доктор, а что это за штука на ней? — спросил Дюпре.

Высокого, крепкого с красноватым лицом патологоанатома звали Эмиль Хакстеттер. На вид я дал ему лет пятьдесят с небольшим.

— Это образование называется жировоск, или трупный воск, — коснувшись налета рукой в перчатке, пояснил он. — Явление очень редкое. Мне доводилось наблюдать его максимум в двух-трех случаях. Но сочетание ила и воды в этой протоке привело, как видите, к его образованию.

Он прищурился и склонился над телом.

— В воде произошло расщепление жиров ее организма, они затвердели, и получился этот налет. Она продолжительное время находилась в воде. На корпусе налет формируется месяцев шесть, на лице — быстрее. Предварительно могу сказать, что она провела в воде менее семи месяцев.

Процесс вскрытия Хакстеттер наговаривал в маленький микрофон. Он сказал, что девушку не связывали. На шее имелся признак разреза лезвием, указывающий на глубокое рассечение сонной артерии, что, возможно, стало причиной смерти. В местах, где было срезано лицо, на черепе остались отметины; аналогичные следы присутствовали и в глазницах.

В конце обследования Дюпре вызвали, и через несколько минут он вернулся с Рейчел. Она отвезла в мотель свои и мои вещи и вернулась. При виде останков Рейчел в первый момент отшатнулась, но потом встала рядом со мной и, не говоря ни слова, взяла меня за руку.

Медэксперт завершил работу, снял перчатки и стал мыть руки. Дюпре достал из конверта рентгеновские снимки и начал их просматривать один за другим.

— А здесь, что такое? — спросил он через некоторое время.

Хакстеттер взял у него снимок и посмотрел на свет.

— Открытый перелом болынеберцовой кости, — указывая пальцем, объяснил он. — Приблизительно двухгодичной давности. Это есть в отчете или будет, когда я его составлю.

Я почувствовал, что вот-вот могу упасть. Внутри вспыхнула и пожаром разгоралась боль. Звякнули весы, когда моя рука задела их в поисках опоры. И затем мои пальцы коснулись останков девушки. Я тут же отдернул руку.

— Паркер? — Дюпре вовремя поддержал меня.

— Господи, кажется, я знаю, кто она, — ужаснулся я. Мне казалось, что я все еще касаюсь ее останков.

Утро только начиналось, когда группа агентов ФБР вместе с командой шерифа округа Сент-Лондри окружили дом у верховий протоки Байю-Куртаблю милях в двадцати от Лафайета. Протока огибала дом сзади, а с фасада его прикрывали кустистые заросли и деревья. Часть агентов были в ветровках с желтыми буквами ФБР на спине, другие — в шлемах и бронежилетах. К дому приближались медленно, без шума, с оружием наготове. Разговаривали тихо, считанными словами и только при необходимости. Переговоры по радио были сведены до минимума. Они знали свое дело. Рядом с ними прислушивались к собственному дыханию и стуку сердец помощники шерифа, готовые взять приступом жилище Эдварда Байрона, на чьей совести, как они считали, была смерть их товарища Джона Чарльза Морфи, его жены и ребенка и еще, по меньшей мере, пяти человек.

Дом пребывал в сильном запустении. В некоторых местах крыша прохудилась и начали гнить балки. Два окна с фасада прикрывали листы картона, приклеенные скотчем. Деревянные рейки галереи покоробились, а местами отсутствовали вовсе. Справа от двери на крюке висела недавно освежеванная кабанья туша. Кровь капала с пятачка на землю.

Как только пробило шесть, агенты в бронежилетах по сигналу Вулрича приблизились к дому с фасада и со стороны протоки. Они проверили окна возле двери с фасада и с противоположной стороны, а потом дружно вломились в дом, полосуя светом фонарей окружающую тьму. Две штурмующие группы почти соединились, как вдруг из глубины дома прогремел выстрел. Пуля попала агенту Томасу Сельцу в незащищенное бронежилетом место — в подмышку. Он рванулся вперед и последним усилием, уже падая, инстинктивно нажал на спусковой крючок автоматического пистолета. Пули ударили в стены, потолок, пол, поднимая пыль и откалывая щепки от стен. Под них попали два агента: одного ранило в ногу, другого — в рот.

Эхо случайной пальбы заглушило второй выстрел. Он вспорол дерево внутренней двери. Агенты залегли и стали стрелять в заднюю дверь, которую теперь никто не заслонял. Третий выстрел сразил агента, огибавшего дом. Разлетелась в разные стороны груда приготовленных на дрова поленьев и старой мебели, и скрывавшийся под ней стрелок кинулся бежать. Агенты бросились в погоню. Кто-то из них склонился к раненным, и в это время в направлении протоки послышалась стрельба.

Человек в потрепанных синих джинсах и рубахе в красно-белую клетку скрылся в протоке. Последовавшие за ним агенты продвигались медленно, проваливаясь по колено в вязкую болотную жижу. Упавшие стволы деревьев вынуждали их отклоняться от прямого маршрута, но, наконец, они почувствовали под ногами твердую почву и, прячась за деревья, медленно двинулись вперед с оружием наготове.

Над их головами грохнул выстрел дробовика. Взлетели с деревьев потревоженные птицы, а с огромного кипариса посыпались отколотые пулей на уровне человеческого роста щепки. Острые кусочки дерева вонзились в щеку одному из агентов. Он вскрикнул и качнулся в сторону, оказавшись на виду, и в тот же момент следующим выстрелом его ранило в бедро. Корчась от боли, он рухнул на перемешанную с грязью листву.

Под плотной стеной огня качались деревья, падали срезанные ветки, осыпалась листва. Агенты и полицейские снова двинулись вперед короткими перебежками. Кто-то крикнул, что нашли кровь. Она была на земле возле ивы, чьи сломанные ветки белели, как кости.

Сзади раздался лай собак: их держали в трех милях отсюда в резерве. Пришло время и им включиться в погоню. Собакам сначала дали понюхать взятую в доме одежду Байрона и место, где он прятался под поленницей. Потом, когда вместе с бородатым худым проводником, одетым в джинсы, заправленные в заляпанные грязью сапоги, они догнали основную группу, им показали пятно крови; собаки взяли след и рванулись вперед, натягивая поводки, а за ними осторожно последовали люди.

Но больше Эдвард Байрон не стрелял, потому что не одни служители закона охотились за ним на болоте.

Пока продолжалась охота на Байрона, Туисан, два молодых помощника шерифа и я сидели в канцелярии шерифа в Сент-Мартине и обзванивали дантистов в Майами. В нескольких случаях пришлось воспользоваться номерами телефонов срочного доступа.

От этого занятия нас ненадолго отвлекла Рейчел: она принесла нам кофе и горячие слойки. Ее рука легла мне на шею. Я сжал ее руку, приложил к губам и нежно поцеловал в ладонь.

— Я не ожидал, что ты останешься, — признался я. Мне не было видно ее лицо.

— Дело уже близится к концу, правда? — тихо спросила она.

— Думаю, да: конец скоро, я чувствую.

— Тогда я хочу дождаться, когда все закончится. Я хочу присутствовать при этом.

Она посидела с нами еще немного, пока напряжение не переросло в усталость, грозившую свалить ее с ног, и Рейчел отправилась в мотель спать.

Тридцать восемь звонков успеха не принесли, но тридцать девятый оказался удачным. В приемной доктора Эрвина Холдмана на Брикель-авеню его помощница нашла в своих регистрационных журналах имя Лизы Скотт, но она отказалась даже подтвердить, посещала ли эта девушка врача в последние полгода. Нам объяснили, что Холдман в это время играет в гольф и ему не нравится, когда его в такое время беспокоят. Туисан не выдержал и заявил, что полиции штата Луизиана на это плевать, и Холдман может идти ко всем чертям со своими увлечениями, после чего мы сразу получили номер его мобильного телефона.

Она была права. Наш звонок на самом деле сильно раздосадовал Холдмана, тем более, что его побеспокоили в тот момент, когда он вышел на удобную для удара позицию. Последовала непродолжительная перепалка, и Туисан попросил данные из карточки Лизы Скотт. Дантист стал отнекиваться и заявил, что для этого ему нужно получить разрешение матери и отчима девушки. Туисан передал трубку Дюпре, и тот объяснил врачу, что неразумно тревожить родителей, а сведения необходимы, чтобы исключить девушку из проводимого расследования. Холдман продолжал упираться, тогда Дюпре пригрозил добиться, чтобы за отказ сотрудничать с полицией на картотеку был наложен арест, и пообещал напустить на него налоговую полицию.