Я опешил от неожиданности, и Лайонел улыбнулся, видя мое изумление.

— Если знать места, в протоках можно прятаться очень долго. Федералы могут и не найти его, но мы найдем, — он сделал широкий жест с видом короля, представляющего обеспокоенным подданным свои отборные войска. — Мы уже ищем. И найдем. И там все закончится.

Он сел за руль головного джипа, Леон занял место рядом, и они растворились в ночи. Только красные габаритные огни светились в темноте, как брошенные недокуренные сигареты или горящие лодки, плывущие по черной воде.

На обратном пути в Новый Орлеан я позвонил Эйнджелу, затем мы заехали в круглосуточно работающую аптеку, и я купил там антисептик и набор для оказания первой помощи. Лицо Луиса блестело от пота, и повязка на руке из белой стала бордовой. В гостинице Эйнджел промыл рану и попытался зашить хирургической нитью. Искалеченный сустав имел устрашающий вид. Луис стиснул зубы, чтобы не стонать. Не обращая внимания на его протесты, я позвонил по указанному телефону. Сонный голос ответил после четвертого гудка, но стоило мне назвать имя Лайонела, как из голоса на другом конце провода сон улетучился мгновенно.

Эйнджел повез Луиса к врачу, а я подошел к двери Рейчел и остановился в нерешительности. Я знал, что она не спит: после моего звонка Эйнджел разговаривал с ней, и я чувствовал, что она не уснула. Так и не решившись, я повернул было к своему номеру, но тут ее дверь открылась. Она стояла на пороге в рубашке, почти доходившей ей до колен. Словно боясь запачкаться, она отступила в сторону, пропуская меня.

— Вижу, ты все еще цел и невредим, — вместо приветствия проговорила она без особой радости в голосе.

Я чертовски устал и насмотрелся крови до тошноты. Мне очень хотелось окунуть лицо в ледяную воду. А еще меня жутко тянуло выпить, даже язык распухло от этого. И вернуть ему первоначальный вид могла и порция пива с инеем по ободку и порция хорошего виски. Когда я заговорил, мой голос напоминал хрипы умирающего.

— Да, я цел и невредим, а другим повезло меньше. Луису пулей разворотило кисть. Много людей убито в том доме. Джо Боунз, большая часть его людей, его женщина.

Рейчел отвернулась и отошла к балконному окну. В комнате горела только ночная лампа, отбрасывая тени на рисунки, утаенные от Вулрича и вернувшиеся теперь на свои места. Из полутьмы выступили лишенные кожи руки и лица мужчины и женщины.

— И что тебе удалось узнать ценой этого побоища?

Это был хороший вопрос. И, как обычно, на хороший вопрос не нашлось такого же хорошего ответа.

— Ничего, за исключением того, что Джо Боунз предпочел умереть мучительной смертью, но не рассказал то, что знал.

— И что же ты собираешься делать дальше?

Вопросы уже начинали меня порядком утомлять, особенно такие сложные. Я знал, что Рейчел права, и был сам себе противен. Казалось, общение со мной замарало ее. Может быть, мне следовало тогда рассказать ей обо всем, но я смертельно устал, меня крутило и мутило, и, кроме того, она сама уже большей частью все знала.

— Я сейчас отправляюсь спать, — ответил я. — А там видно будет, как и что, — с этими словами я ушел от нее.

На следующее утро у меня разболелись руки. Я оттянул их накануне автоматом, а в довершение всего давало знать ранение, полученное не так давно в Хейвене. Порохом пропахло все: руки, волосы, снятая одежда — комната запахом напоминала поле брани. Не в силах дольше терпеть этот дух, я открыл окно, и в комнату ввалился, как неуклюжий нищий, влажный знойный воздух Нового Орлеана. Надо было проведать Луиса с Эйнджелом.

Рука Луиса была профессионально обработана и перевязана. Врач извлек из раны осколки костной ткани и наложил повязку. Я не стал входить, лишь перекинулся несколькими словами с Эйнджелом у двери. Луиса едва хватило, чтобы открыть и закрыть глаза. Я чувствовал себя виноватым, что дело так обернулось, хотя знал, что они меня ни в чем не винят.

А еще я уловил желание Эйнджела вернуться в Нью-Йорк. Джо Боунз был на том свете, а федералы, вопреки сомнениям Лайонела Фонтено, возможно, уже подбирались к Эдварду Байрону. Да и Вулричу много времени не понадобится, чтобы догадаться о нашей причастности к тому, что случилось с Джо Боунзом, особенно если учесть, что у Луиса огнестрельное ранение. Все это я изложил Эйнджелу, и он согласился с тем, что они уедут сразу после моего возвращения, чтобы не оставлять Рейчел одну. Я чувствовал, что для меня все дело как бы затормозилось. Федералы и Фонтено сотоварищи шли по следу Эдварда Байрона, а для меня он оставался таким же далеким, как китайский император.

Я оставил для Морфи сообщение. Мне хотелось знать, что есть у полиции на Байрона. Возможно тогда, его образ приобретет для меня более зримые очертания. Пока же он продолжал оставаться безликим, как и его жертвы, если Байрон вообще был тем самым загадочным убийцей. При поддержке местной полиции федералы могли вести поиск с большей надеждой на успех, чем группа заезжих визитеров из Нью-Йорка, явно переоценивающих свои силы. Я рассчитывал выйти на Странника с другой стороны, но со смертью Джо Боунза нить надежды оборвалась.

Прихватив телефон и томик Рэли, я отправился в кафе «Умамы» на Пойдрас-стрит, где напился кофе сверх всякой нормы и вяло тыкал вилкой бекон и румяный гренок. Когда жизнь загоняет в тупик, Рэли может составить неплохую компанию: «Страдай душа... коль суждено, а миру ложь яви». Что ж, этот человек достаточно испытал, чтобы стоически относиться к превратностям судьбы. Однако этого опыта оказалось, как видно, недостаточно, чтобы сохранить голову на плечах [6].

Мой сосед по столику поглощал яичницу с ветчиной с сосредоточенным видом никудышного любовника. От потекшего желтка его подбородок приобрел нежную желтизну лютика. Кто-то стал насвистывать «Прекрасную маркизу», но почти сразу отказался от этого занятия, запутавшись в сложностях мелодического рисунка. Негромкое жужжание разговоров смешивалось с тихо лившейся из приемника песенкой и отдаленным сердитым ворчанием медленно движущегося транспортного потока. Снаружи царила обычная для Нового Орлеана влажная духота. Такой день располагает любовников к ссорам, а на детей нагоняет мрачное уныние.

Так прошел час. Я позвонил в следственный отдел Сент-Мартина и выяснил, что Морфи взял выходной, чтобы заняться домом. Делать все равно было нечего, поэтому я расплатился, добавил в бак бензина и снова отправился в сторону Батон-Руж.

Я поймал радиостанцию Лафайета. Ведущий пообещал час, как он выразился, классической креольской музыки. Я остался на этой волне и слушал сменяющие друг друга мелодии, гармонировавшие с пейзажем за окном.

Наконец я остановился у дома Морфи. С реки задувал ветерок и сухо хлопал листом пластика. Морфи менял облицовку внешней стены с западной стороны дома. Пели на ветру рейки, поддерживающие пластиковые панели: настырный ветер норовил выдернуть их из креплений. Забавлялся ветер и с одним из окон, недостаточно надежно закрепленным, а сетчатая дверь от его порывов стучала о раму, как усталый путник.

Мой оклик остался без ответа. Я обогнул дом, отметив, что дверь черного хода поддерживала открытой половинка кирпича. Я снова крикнул, и голос мой гулким эхом прокатился по центральному коридору. Помещения первого этажа были нежилые, но и наверху стояла тишина. Я достал пистолет и поднялся наверх, по свежеструганым ступеням, приготовленным к покраске. В спальнях никого не оказалось. Дверь ванной стояла открытой, и там было пусто. Возле раковины аккуратно разместились туалетные принадлежности. Я прошелся по галерее и спустился вниз. Но, когда я повернулся и хотел выйти во двор, в шею мне уткнулся холодный металл.

— Брось оружие, — приказал голос.

Я послушно разжал пальцы.

— Теперь поворачивайся, но медленно.

Оружие от шеи моей убрали, я медленно повернулся и увидел перед собой Морфи, а в руках его в нескольких дюймах от моего лица «пистолет» для вкручивания шурупов. Увидев меня, он вздохнул с облегчением и опустил «оружие».