— Клара, — прошептал он. — Держись, Клара, держись.

— Рейчел, прошу, идем, — повторил я.

Она взяла руку молодого человека и приложила к ране на животе. Девушка вскрикнула.

— Держите так руку, пока не приедут врачи, — велела ему Рейчел.

Она подняла пистолет и протянула мне. Я поставил его на предохранитель и вернул в кобуру. Мы поторопились покинуть место бойни и шли, пока крики не приглушило расстояние, тогда я остановился, и она прижалась ко мне. Я обнял ее и поцеловал в макушку, вдыхая запах ее волос. Она сжала меня еще сильнее, и я охнул от боли в ребрах.

— Ты ранен? — сразу же отстранилась она.

— Получил по ребрам, только и всего. Ты сделала для этой девочки все, что могла, — я взял в ладони ее лицо.

Она кивнула, но губы ее дрожали. Для нее спасение девушки имело более глубокий смысл.

— Я убила человека, — сказала она.

— Он бы убил нас обоих. У тебя не оставалось выбора. Если бы ты не выстрелила первой, то была бы сейчас на его месте. И я бы, возможно, тоже был покойник.

Конечно, все мои слова были правдой, но пока ее это не могло утешить. Она плакала, а я крепко прижимал ее к себе, не обращая внимания на боль в ребрах, которая не шла ни в какое сравнение с ее душевными муками.

Много лет я ни с кем не говорил о Папаше Хелмсе до того вечера, когда, рассказывая Рейчел о прошлом, упомянул его. Мне не приходилось встречать человека безобразнее Папаши Хелмса. С конца шестидесятых до начала восьмидесятых в его подчинении находилась большая часть Портленда. Он строил свою неприметную для постороннего глаза империю постепенно, сначала занимаясь грабежом винных складов, а затем постепенно сосредоточив в своих руках торговлю наркотиками в трех штатах.

Папаша Хелмс весил никаких не меньше трехсот фунтов, а болезнь кожи оставила на его туше бугры, особенно заметные на лице и руках. Они имели темно-красный цвет и вместе создавали вид искажающей черты чешуи, так что Папаша Хелмс виделся окружающим словно сквозь красный туман. Он всегда носил костюмы-тройки и постоянно курил сигары на манер Уинстона Черчилля. Так что о приближении Папаши Хелмса становилось известно раньше его появления. И у кого хватало мозгов, тот успевал убраться с его пути подобру-поздорову.

Подлость и низость этого человека дополнялись уродством. Если бы не ум, озлобленность и склонность к насилию, он, может быть, жил бы себе в маленьком домишке где-нибудь в лесу и продавал бы елки на Рождество. Но его безобразие, казалось, было отражением духовной и нравственной порчи, той внутренней гнили, по сравнению с которой уродство кожи не казалось таким уж чудовищным. В нем жила ярость, бешеная злоба, обращенная на окружающий мир.

Мой дед, знавший Папашу Хелмса с юных лет, умел чувствовать переживания других. Будучи помощником шерифа, он заметил, что даже преступники, которых ему приходилось арестовывать, не видели в этом человеке ничего, кроме злой силы.

— Я раньше думал, что он такой из-за своего уродства, — сказал мне как-то дед. — Мне казалось, он ведет себя так, потому что безобразный и старается всем за это отомстить, — он сидел на веранде своего дома, где жила бабушка и мы с мамой после смерти отца. У его ног свернулся бассет-хаунд Док, названный в честь певца Дока Уотсона, потому что дедушке нравилась его песня «Альберта». Собака спала глубоким сном, время, от времени повизгивая, наверное, снились ему какие-то собачьи радости.

Дедушка отхлебнул из синей кружки кофе и поставил ее у ног. Док заворочался, сонно приоткрыл один глаз и, убедившись, что ничего интересного он не пропустил, снова вернулся к своим приятным сновидениям.

— Но оказалось, что дело не в этом, — продолжал дедушка. — С Папашей Хелмсом что-то не так, но я не пойму, что именно. Интересно, кем бы он стал, если бы не был такой жуткой образиной. Он мог бы стать и президентом Соединенных Штатов, если бы захотел и если бы люди смогли выносить его вид. Но Джон Кеннеди из него бы не получился. Он больше походил бы на Сталина, чем на Кеннеди. Тебе следует держаться от него подальше. Вчера ты получил суровый урок, жестокий урок от жестокого человека.

Я приехал из Нью-Йорка и считал себя крутым парнем, а еще очень сообразительным и шустрым и не сомневался, что в таком захолустье смогу справиться со всеми, если до того дойдет дело. Но я ошибся. Папаша Хелмс заставил меня это понять.

И вместе со мной урок получил Кларенс Джонс. Он жил с пьяницей отцом возле нынешней Молл-роуд. Кларенс был хорошим парнем, но умом не блистал. Таких ребят легко подбить на любые проделки. Мы дружили с ним год. Вместе стреляли из его духового ружья, в тягучие летние дни попивали пиво, позаимствованное из запасов его старика. Мы устали от безделья и всем доказывали это, даже Папаше Хелмсу.

Он купил старый захудалый бар на Конгресс-стрит и медленно переоборудовал его, чтобы превратить в первоклассное заведение. Но это было еще до возрождения портового района, до того, как там появились разные магазины и бары, где приезжающим толпами туристам свободно подают выпивку. Очень может быть, что Папаша чувствовал скорые преобразования и в преддверии грядущих перемен сменил окна в баре, заново перекрыл крышу и привез обстановку из какой-то старой церкви Белфаста.

В один из воскресных дней нам с Кларенсом все особенно наскучило и надоело, и мы, сидя на стене у наполовину отстроенного бара Папаши Хелмса, методично разбили все окна, швыряя камни в новые рамы. А в довершение разгрома мы взяли выброшенный туалетный бачок и втащили его через большое арочное окно в глубине строения, которое должно было, по замыслу Папаши Хелмса, перекрывать бар, как веер.

Я не видел Кларенса и не задумывался о последствиях нашего хулиганства. Но как-то вечером, когда мы с приятелем шли по улице, поливая купленное из-под полы пиво, нас схватили трое подручных Хелмса и поволокли к черному кадиллаку «эльдорадо». На руках щелкнули наручники, нам залепили рты, а глаза завязали грязными тряпками, после чего нас затолкали в багажник, заперли там и куда-то повезли. Мы лежали, прижатые друг к другу, и я чувствовал исходивший от Кларенса кислый запах пота, думаю, что от меня несло не лучше.

Но в багажнике пахло не только бензином, ветошью и потом двух подростков. Там воняло человеческими экскрементами, мочой и рвотой. Это был запах страха неотвратимой смерти, и я догадался, что мы далеко не первые, кого везли в багажнике этой машины.

В темноте казалось, что время остановилось, и я не мог определить, долго ли мы ехали, но наконец машина остановилась. Багажник открыли, и звезды засияли над нами, как обещание рая. Слева доносился шум прибоя, и воздух был соленый на вкус. Нас вытащили наружу и поволокли через кусты и дальше по камням. Я почувствовал под ногами песок, сзади захныкал Кларенс, но, может быть, я слышал не его, а собственные всхлипывания. Нас швырнули лицом в песок. Чьи-то руки рванули на мне рубашку, потом с меня сорвали остальную одежду от пояса и ниже. Я пытался вырваться, но меня сильно ткнули кулаком в поясницу, и я утих. С глаз моих сорвали тряпку, и я увидел, что надо мной стоит Папаша Хелмс. За ним виднелся силуэт массивного здания: это была гостиница «Блэк-Пойнт». Мы оказались за пределами Скарборо, на Западном берегу у залива Проутс Нэк. Если бы я мог повернуться, то увидел бы огни Оулд-Огард-Бич. Но как раз повернуться-то я и не мог.

Папаша Хелмс держал в обезображенной руке сигару и усмехался, глядя на меня. Его усмешка напоминала отблеск света на лезвии клинка. На нем был белый костюм-тройка. По жилету к золотым часам вилась змейкой золотая цепочка, у ворота белой рубашки — белый в красный горошек галстук-бабочка. Рядом со мной шаркал по песку, пытаясь подняться, Кларенс Джонс, но один из людей Папаши Хелмса, свирепый светловолосый громила по прозвищу Тигр Мартин, поставил ногу ему на грудь, и Кларенс снова оказался на песке. Я заметил, что его не раздели, как меня.

— Ты внук Боба Уоррена? — спросил Папаша Хелмс.