Наконец Рейчел появилась, закутанная до пят в большое белое полотенце. Покрасневшими от слез глазами она взглянула на меня, подбородок ее дрогнул, и бедняжка снова расплакалась. Я обнял ее, поцеловал в макушку, потом в лоб, щеки и губы. У Рейчел были мягкие теплые губы, они ответили на поцелуй, и сладкая боль пронзила меня, когда она коснулась языком моего языка. Не в силах справиться с возбуждением, я тесно прижал ее к себе, сдернув укрывавшее ее полотенце. Ее рука расстегнула ремень и молнию и скользнула внутрь... И сразу стало нечем дышать, и волна давно забытого восторга накрыла меня с головой. Кажется, я даже застонал, когда, повинуясь страстному порыву, впивался в нее ненесытными жадными поцелуями, и она возвращала мне их, с силой прижимаясь ко мне, скользя по мне нежной щекой, трепещущей грудью, горячим бедром. В какой-то момент она сорвала с меня рубашку, потом быстрыми поцелуями покрыла шею и прошлась языком по груди и вокруг сосков. Не в силах больше сдерживаться, я упал на кровать, увлекая ее, и оказался на ней.

У нее были небольшие упругие груди и чуть широковатые бедра с маленьким клинышком волос между ними. И еще у нее был сладкий вкус. Он навсегда останется со мной — вкус неистовых поцелуев, которыми я покрывал ее всю. Она, задыхаясь, стонала и бормотала что-то бессвязное, извиваясь и дрожа в предчувствии волны наслаждения, поднимавшейся из глубины ее естества. В момент пика ее спина выгнулась, ноги обхватили мои бедра, и мы замерли, отдавшись этой волне — она затопила нас и стоном блаженства выплеснулась наружу. Мне показалось, что меня никогда не любили с такой силой и страстью.

Потом она уснула, а я потихоньку встал, оделся и достал из ее сумочки ключи. Босой я прошел по галерее до ее номера, вошел и закрыл дверь. Некоторое время я стоял перед рисунками на стене. Рейчел купила большую папку с бумагой для рисования, чтобы делать зарисовки вариантов. Я взял из папки два листа, соединил и прикрепил к стене, а потом взял фломастер и стал писать, окруженный изображениями анатомированного Марсия и фотокопиями снимков с места убийства тетушки Марии и Ти Джина.

В одном из углов я написал имена Дженнифер и Сьюзен. Выводя имя жены, я почувствовал нечто похожее на сожаление и вину, но постарался об это не думать и продолжал писать. В другом углу я поместил имена тетушки Марии, Ти Джина и немного в стороне от них — Флоренс. Третий угол заняло имя Ремарра, а в четвертом я поставил вопросительный знак и рядом обозначил: «неизвестная девушка». В центре я написал: «Странник» и прочертил из центра несколько лучей, соединяющих преступника и каждую из жертв, потом попытался собрать воедино все, что знал об убийце.

В законченном виде мой перечень фактов выглядел так: программа или блок, синтезирующие голос; Книга Еноха; знание преступником греческой мифологии и ранних трудов по медицине; знакомство с методами полицейского расследования и наблюдение за его ходом — об этом говорила Рейчел в своем анализе после смерти Дженнифер и Сьюзен, доказательством служил и тот факт, что Странник знал о прослушивании федералами моего мобильного телефона, и, кроме того, следствием его осведомленности стало убийство Ремарра. Сначала я предположил, что Ремарр был убит, потому что Странник увидел его в доме Агуиллардов. Но потом мне пришло в голову, что Страннику не хотелось задерживаться на месте преступления, да и вряд ли он видел там Ремарра. Скорее всего, об оставленном Ремарром отпечатке убийце стало известно позднее из своих источников, и уж потом ему каким-то образом удалось разыскать злосчастного мафиози.

Затем я добавил предположения общего порядка: убийца мужчина, белый, возраст его между двадцатью и сорока; он проживал в Луизиане, когда было совершено убийство Агуиллардов и Ремарра; на нем был халат или комбинезон, чтобы не испачкать в крови свою одежду; он знал о свойствах кетамина и мог достать этот препарат.

Я соединил линией Странника с Агуиллардами, так как убийца знал, что тетушка Мария рассказывала о своих видениях, а вторая линия связывала его с Ремарром. Я прибавил пунктирную линию к Дженнифер и Сьюзен и написал: «Эдвард Байрон», и рядом знак вопроса. И вдруг меня что-то подтолкнуло, и я провел третий пунктир и вписал имя Дэвида Фонтено между Агуиллардами и Ремарром. Основывался я на связи с Хани-Айлендом и вероятности того, что Странник мог выманить Фонтено на болота, а затем дал знать Джо Боунзу, что там будет Дэвид Фонтено.

Тогда напрашивался вывод, что убийца входил в число людей, известных семье Фонтено. В заключение я написал на отдельном листе имя Эдварда Байрона и приколол его рядом с основной композицией.

Я присел на край кровати и, вдыхая витающий в воздухе комнаты запах Рейчел, стал рассматривать свои записи, мысленно вертя их так и эдак в надежде найти нужную зацепку. Однако ничего у меня не получалось. Но перед тем, как отправиться к себе дожидаться возвращения Эйнджела с Луисом из Батон-Руж, я сделал одно добавление: соединил тонкой линией имя Дэвида Фонтено со знаком вопроса, представляющим неизвестную девушку, погибшую на болотах. Я не знал тогда, что этой линией значительно сокращаю расстояние до царства Странника.

Я вернулся в свою комнату и сел у балкона, наблюдая за Рейчел. Она спала тревожным сном: глаза быстро двигались под закрытыми веками, раз или два она застонала, отталкивая во сне кого-то, ноги под одеялом ерзали по простыни. Но тут в коридоре послышались голоса Эйнджела и Луиса. В тоне первого сквозило сильное раздражение, а второй по обыкновению оставался невозмутимым, но в голосе его слышались иронические нотки.

Я открыл дверь раньше, чем они постучали, и предложил поговорить у них. Они ничего не знали о бойне в Мэтери, поскольку, по словам Эйнджела, радио в машине они не включали. Губы его побелели, а лицо было пунцовым от злости. Таким мне видеть Эйнджела еще не приходилось.

Перепалка продолжилась и в номере. Похоже, в процессе беседы эффектная блондинка Стейси Байрон, сумевшая и в сорок с небольшим сохранить умопомрачительную фигуру, положила глаз на Луиса, и тот в некотором смысле ответил на ее благосклонность.

— Успокойся, я лишь старался выудить из нее побольше сведений, — Луис покосился на Эйнджела, губы его смешливо подрагивали. Кажется, ему даже льстила эта вспышка ревности.

— Да уж, старался ты здорово! — взорвался Эйнджел. — Только интересовали-то тебя номер ее лифчика да размер задницы!

Луис выкатил глаза, изображая недоумение, чем еще больше подлил масла в огонь. Мне даже показалось, что Эйнджел готов его ударить: сжав кулаки, он сделал шаг в сторону приятеля, но вовремя взял себя в руки и сдержался.

Мне стало жаль Эйнджела. Я не верил, что за ухаживанием Луиса за Стейси Байрон стояло что-то большее, чем естественная реакция на знаки внимания и искренняя уверенность, что таким образом ему скорее удастся разговорить бывшую жену Эдварда Байрона, но в то же время я знал, как много значил Луис для Эйнджи. Прошлое обоих было темным и тяжелым, но я знал о таких моментах в жизни Эйнджела, о которых Луис, как мне думается, иногда забывал.

Попав в тюрьму на Рикерс-Айленд, Эйнджел привлек к себе внимание одного типа по имени Уильям Вэнс. Во время разбойного нападения этот Вэнс убил лавочника-корейца, за что и заработал срок, но у полиции были подозрения, что он изнасиловал и замучил до смерти пожилую женщину в Ютике, а также, возможно, имел отношение к похожему убийству в Делавэре. Убедительных доказательств полиция представить не могла, но, как только появилась возможность засадить Вэнса в тюрьму за убийство корейца, окружной прокурор, надо отдать ему должное, этот шанс не упустил и упрятал мерзавца за решетку.

Так вот, этот негодяй Вэнс вбил себе в голову, что ему нужна смерть Эйнджела. До меня дошел слух, что Вэнс домогался Эйнджела, и тот за это вышиб ему в душевой зуб. Но никогда не знаешь, что может взбрести в голову таким типам, как Вэнс, у которых разум замутнен ненавистью и похотью. После стычки Вэнсу уже казалось мало добиться Эйнджела, он жаждал его убить, а перед этим как следует помучить. После недели пребывания в тюрьме стало ясно, что Эйнджелу не удастся протянуть там и месяца.