Её не останавливало семейное положение «объекта» или его отношения с другими женщинами. Она хотела любить этого человека, проводить с ним время, путешествовать, но при этом — дружить с его женой. Маяковский однажды заметил: «Ты не женщина, ты — исключение», но все полагали своим долгом вмешаться в её личную жизнь. Поколение за поколением, от академиков до школьников, судило Лилю Брик, не прощая ей уход от поэта. Это дало ей основания заметить: «Конечно, Володе следовало бы жениться на Аннушке, подобно тому, как вся Россия хотела, чтобы Пушкин женился на Арине Родионовне» (Аннушка — домработница Маяковского).

Все женщины Маяковского не просто знали о существовании Лили Брик — они обязаны были выслушивать восхищённые рассказы о ней. Она любила подарки, он любил ей их дарить. Однажды он подарил ей кольцо, внутри которого было выгравировано: «Л.Ю.Б.», то есть Лиля Юрьевна Брик. Если читать выгравированное по кругу, то получается бесконечное ЛЮБЛЮ.

«Я люблю, люблю, несмотря ни на что, и благодаря всему любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая. Всё равно люблю. Аминь». Эти строки Маяковского, конечно же, обращены к Брик.

После гибели поэта Лиля Юрьевна ещё дважды была замужем, правда, неофициально. Вначале за Виталием Марковичем Примаковым, выдающимся военным, образованным и талантливым человеком, которого в 1937 году репрессировали и расстреляли. Последние 40 лет она была замужем за литератором Василием Катаняном.

«Любимый мой Элик, — пишет Лиля сестре после самоубийства Маяковского. — Я знаю совершенно точно, как это случилось, но для того, чтобы понять это, надо было знать Володю так, как знала его я. Если б я или Ося были в Москве, Володя был бы жив.

Стихи из предсмертного письма были написаны давно, и мне они совсем не собирались оказаться предсмертными:

Обрати внимание, „С тобой мы в расчёте“, а не „Я с жизнью в расчёте“, как в предсмертном письме.

Стрелялся Володя как игрок, из совершенно нового, ни разу не стреляного револьвера; обойму вынул, оставил одну только пулю в дуле — а это на пятьдесят процентов осечка. Такая осечка уже была 13 лет тому назад, в Питере. Он во второй раз испытывал судьбу. Застрелился он при Норе, но её можно винить как апельсинную корку, о которую поскользнулся, упал и разбился насмерть».

Все, кто встречали Лилию Юрьевну в семидесятые годы, на закате жизни, помнили её оживлённой и элегантной женщиной. В ней ничего не было от «реликвии», хотя многие стремились лицезреть её именно в ореоле grande dame. И бывали приятно разочарованы: никакой надменной величавости. Но всё же было в ней нечто, что заставляло соблюдать дистанцию: чувствовалось, что она значительна истраченной на неё страстью гениального человека. Она прожила жизнь в сознании собственной избранности, и это давало ей уверенность, которая не даётся ничем иным. И в то же время поражала её простота, та самая, которой обладают люди воспитанные и внутренне интеллигентные.

Её облик старались уловить выдающиеся художники, достаточно взглянуть на её портреты работы Тышлера, Штеренберга, Бурлюка, Леже, фотоколлажи Родченко; она знала толк в живописи и, начисто лишённая предрассудков, в юности позировала обнажённой художнику Блюменфельду, который назвал свою картину «Венера модерн». И когда подруга в ужасе спросила: «Неужели тебя писали нагой?» — Лиля ответила: «Конечно. А тебя что, в шубе?» В хаосе революции пропало большое полотно Бориса Григорьева, называвшееся «Лиля в Разливе», где она лежала на фоне заката. Считая, что картины, подобно рукописям, не горят, Лиля Юрьевна надеялась, что картина где-нибудь отыщется…

Эльза и Ив Сен-Лоран никогда не встречались, хотя и жили в одном городе, а вот с Лилей этот король парижской моды познакомился в 1975 году, когда ей было уже за восемьдесят, и стал её горячим поклонником. В тот год она летала в Париж на открытие выставки Маяковского и очутилась в кругу молодой интеллектуальной элиты, к которой принадлежал и Ив Сен-Лоран. Он подружился с нею и бывал счастлив, когда Лилия Юрьевна появлялась в его казакине или пальто, он дарил ей массу красивых платьев и украшений, он сделал три графических её портрета и сочинил туалет к её восьмидесятипятилетию, который со временем займёт место в его музее.

«О какой моде может идти речь в мои годы?» — спросила его Лилия Юрьевна, когда он помогал ей надеть суконное пальто цвета бордо, отделанное сутажем. Но Сен-Лоран утверждал, что есть женщины, которые живут вне моды. К ним он относил Катрин Денёв, Марлен Дитрих и Лилю Брик. Он говорил, что она никогда не произносила банальностей, у неё на всё был свой взгляд и с нею всегда было интересно. «С Лилей Брик я мог откровенно разговаривать абсолютно обо всём — о любовных делах, о порядочности, о живописи, даже о политике… О моде, конечно, тоже».

Старшая сестра пережила младшую на восемь лет. Никогда ничему не подчиняясь, Лиля Брик сама распорядилась своей смертью: в 86 лет, заболев неизлечимо, она покончила с собой. Это случилось тоже летом. Согласно её воле, прах был развеян в Подмосковье, там, где с опушки леса открываются поля и перелески, излучина реки и бесконечные дали с высоким небом.

Мария Эва Дуарте родилась в Лос-Толдосе, в бедной деревушке в 150 милях от Буэнос-Айреса. Эва была четвёртым ребёнком, родившимся вне брака у Хуаны Ибаргурен от мелкого землевладельца Хуана Дуарте. В 14 лет Эва сбежала в Буэнос-Айрес, у неё была цель — стать актрисой. Вначале полуграмотность, провинциальность и деревенский акцент мешали ей, однако очень скоро она действительно стала работать на радио, причём ведущей актрисой. Высокая для аргентинки (170 см), с большими карими глазами, светлыми волосами и красивым лицом она нравилась мужчинам.

В 1944 году Эва познакомилась и подружилась с овдовевшим полковником Хуаном Пероном. Поселилась в его доме, а в 1945 году вышла за него замуж. Вскоре Хуан Перон стал президентом Аргентины, а Эва (Эвита, как её все называли) — первой леди страны. Она боролась за равные избирательные права женщин, организовывала профсоюзы и через Фонд Эвы Перон перекачала миллионы долларов из бюджета Аргентины в программы помощи нуждающимся (не забыв при этом и о своих банковских счетах в Швейцарии). Эва умерла в возрасте 33-х лет от рака матки. Смерть её оплакивала вся Аргентина.

У Эвы Перон был сложный характер. Она могла быть обворожительной и очаровательной, и в то же время — злопамятной и мстительной, а секс использовала для достижения своих целей, ибо всегда стремилась к власти и богатству. В Аргентине в то время более четверти всех детей были, как и Эва, незаконнорождёнными. К этому все привыкли и относились спокойно. Существовало неписанное правило — незаконнорождённый ребёнок никогда не мог рассчитывать на высокую должность в будущем. Поэтому у аргентинок было лишь одно средство, с помощью которого они могли добиться своих целей, — секс, и Эвита умело им пользовалась. Выйдя замуж за Хуана Перона, она стремилась уничтожить все свидетельства о её бурной молодости. Поэтому многое, что известно о её жизни до замужества, основано лишь на слухах и сплетнях.

Считается, что Эва начала свою карьеру в Буэнос-Айресе проституткой. Позже, став женой президента страны, она пыталась легализовать проституцию в Аргентине, но всё же маловероятно, что она работала на улице. Она выбрала другой способ. Эва выбирала себе состоятельного и влиятельного мужчину и становилась его любовницей, продвигаясь таким образом наверх, в высший свет аргентинского общества. Она позировала для порнографических изданий (которые позже по её приказу были собраны и уничтожены). Даже после замужества Эва так и не смогла окончательно избавиться от ярлыка «потаскушки», как её за глаза называли. Иногда ей об этом кричали прямо в лицо. К примеру, во время официального визита в Италию, Эва ехала в открытом автомобиле по улицам Милана вместе с отставным адмиралом, сопровождавшим её в этой поездке. Услышав крики разгневанной толпы, Эва, повернувшись к своему спутнику, воскликнула: «Вы слышите? Они меня называют шлюхой!» — «Я их прекрасно понимаю, мадам, — ответил тот. — Я не был в море уже 15 лет, а меня по-прежнему называют адмиралом».