– Я замужем, – сказала я, скрывая, как могла, тошное отвращение. – Всё, что было по ту сторону океана, уже потеряло смысл.

– Досадно, – сказал Антоний и неумело, застенчиво улыбнулся. – Это правда досадно. Вы – лихая дама, Жанна.

Ты – убийца, насильник, грабитель, хотелось орать мне. Из-за тебя погибли тени, моя добрая няня Сейад, моя отважная взбалмошная Раадрашь, мой дорогой Шуарле. Из-за тебя, вероятно, умрёт мой любимый – как ты смеешь пытаться подольститься ко мне?!

– Вам же больно идти, – огорчённо сказал Антоний.

Ты просто отребье, подумала я. Тхарайя ещё решит, что с тобой делать.

– Вы же хотите туда? – спросил Антоний.

Я подала ему руку. Я содрогнулась, когда он ко мне прикоснулся, но мне не на кого было опереться – и я оперлась на него, как на лакея.

Антоний подвёл меня к монаху; юноша-ашури, очевидно, служивший Антонию проводником, сделал движение приблизиться, но вдруг сообразил что-то и прикрыл глаза рукавом.

Монах стоял на коленях рядом с Шуарле; он не встал мне навстречу, лишь поднял страдающие глаза. Шуарле лежал на траве, чёрно-красной от крови. Его лицо казалось восковым, и прядь волос прилипла ко лбу. Я отняла у Антония руку и присела рядом с телом. Кажется, я плакала, но мне было уже всё равно.

– Женщина мертва, – сказал монах. – Нечистая тварь проткнула её тело насквозь, а камни, на которые она упала, сломали ей хребет. Но юноша…

– Что?! – закричала я. Мне хотелось трясти Шуарле, пытаться привести его в чувство – но смертельный страх уничтожить тень надежды неловким прикосновением не дал мне даже дотронуться до него. – Да говорите же, ваше преподобие!

– Брат Доминик, – сказал монах. – Зовите так, государыня. Так вот, мне кажется, что я слышал его сердце. Возможно, я ошибаюсь, но…

– Пожалуйста! – взмолилась я.

Доминик взял за запястье уцелевшую руку Шуарле, пытаясь ощутить кончиками пальцев биение крови в его жилах. Я ждала, обнимая Эда. Слёзы текли по моим щекам совершенно независимо от моего желания.

– Живёт, но еле-еле, – сказал Доминик печально. – Он ударился головой и левой стороной тела, у него сломана рука и, полагаю, рёбра. Осколок ребра мог проткнуть лёгкое, но хуже всего рана на голове. Ваш друг вскоре умрёт, государыня.

– Жанна, – сказал Антоний откуда-то сверху, напряжённо и сипло, – мы ему не поможем. Если сдвинем с места – только больше искалечим. Может, того… чтобы не мучился?

– Нет! – выкрикнула я. – Вам мало убийств, ваше высочество?

– Надо уходить отсюда, – сказал Антоний. – Это… вроде… приказ вашего мужа.

Я могу увидеть Тхарайя, вспыхнуло у меня в голове, но мысль тут же додумалась до конца.

– Уходите, – сказала я. – Я останусь. Когда вы встретитесь с моим государем, скажите ему обо мне. Он пришлёт за мною, моим сыном и моим слугой драконов.

– Вы рискуете младенцем, – сказал Доминик. – Простите меня, прекрасная госпожа, но это неразумно и опасно.

– А бросить умирать в одиночестве друга, который пожертвовал ради меня всем – дальновидно и умно?! – огрызнулась я. Я понимала, что с точки зрения здравого смысла веду себя глупо, но здравый смысл не мог заставить меня сдвинуться с места.

– Что я Ветру скажу? – пробормотал Антоний. – Что бросил тут вас троих?

Нет, пожалуй, он не боится, подумала я отстранённо. Он впрямь огорчён – как это ни удивительно. Чуден мир подзвёздный…

– Антоний, – сказал Доминик решительно, – прикажи нашим людям сделать из плащей походные носилки. Я попробую вправить дракону кости и перевязать – и мы заберём его с собой. Если промысел Божий велит ему умереть, пусть он умрёт среди друзей, а не в одиночестве. Это будет правильно, государыня?

Он говорил таким неотразимо повелительным тоном, будто мог приказать Антонию, а Антоний кивнул, бросил на меня странный и как будто оценивающий взгляд и ушёл к своим солдатам.

Я ощутила прилив чистой благодарности монаху. Он больше не казался мне бессердечным фанатиком, я была готова ему довериться.

– Государыня, – сказал Доминик, – останьтесь рядом. У меня ранено плечо, и рука плохо движется, потому нужно, чтобы кто-нибудь помог мне. Вы не боитесь крови?

– Нет, – сказала я и положила Эда на траву возле себя. Он устроился поудобнее; я видела, как его глазки закрываются от усталости. – Я ничего не боюсь. Говорите, что нужно делать, брат Доминик.

Шуарле уложили на плащи. Доминик, с моей неумелой помощью, перевязал его – я подозревала, что перевязка оставляет желать много лучшего, но больше ничего мы сделать не могли. Сам Доминик чувствовал себя не блестяще; мне казалось, что он ранен тяжелее, чем хочет показать. Я всей душой жалела, что, обучаясь в монастыре, не расспрашивала должным образом сестёр-целительниц… впрочем, вряд ли они стали бы обучать принцессу грубым и отвратительным подробностям ухода за больными мужчинами.

Я испытывала тихую неожиданную благодарность солдатам Антония, которые несли Шуарле. Тело Раадрашь Антоний тоже приказал забрать; я ехала на ослике, держа Эда на руках – и по обе стороны от меня несли моих лучших друзей. Я как-то отупела, устала от слёз и тяжело понимала, что происходит и что будет происходить дальше; я даже не радовалась возможности увидеть Тхарайя напоследок. Мне только хотелось держать Шуарле за руку – и это невозможно было сделать так, чтобы не мешать его нести.

Непонятным образом появилась Далхаэшь. Я не знала, куда она делась, когда на нас напали богомолы-чудовища, но, как бы там ни было, Далхаэшь уцелела и вернулась. Она семенила рядом со мной, а на ходу бодро и весело что-то говорила, поминутно называя меня «госпожа» и «государыня». Её голос стучал по моим ушам – и не было сил даже попросить её замолчать.

Я не помню, сколько времени прошло с того момента, как на нас напали чудовища, до того, как Агли-Лаш открылся моим глазам. Солнце заливало мир зноем, но с ледников дул холодный ветер. Эд проснулся оттого, что проголодался – и Доминик остановил всех; отряд северян ждал, пока я покормлю принца Ашури. На щёку Раадрашь села муха; я согнала её, муха села на лоб моей сестры – и я вдруг с нестерпимым уколом ужаса подумала, что Раадрашь всё уже безразлично. От этого ужаса я заскулила, как потерявшийся щенок, – и тут, клянусь Нут и Господом, мне показалось, что Шуарле положил ладонь мне на локоть.

Я дико оглянулась – и увидела Доминика.

– Отдайте прах праху, ваше величество, – сказал он. – Думайте о её душе, а не об этом бедном теле, которое душа уже покинула.

– Сколько потерь может вынести человек, брат Доминик? – спросила я устало. – Я знаю, что должна жить ради сына, но боль утраты убивает меня.

– Вы скоро увидитесь с Тхарайя, – сказал Доминик. – Рядом с ним вам станет легче.

– Я встречусь с ним, чтобы расстаться, – сказала я. – Вы не знаете, ваше преподобие.

– Я знаю, – сказал монах тихо. – Но пока – не теряйте надежды.

Мне было приятно его слушать, но я не могла отделаться от мысли, что эти слова – красивая ложь.

Отряд Антония шёл по карнизу вдоль пропасти; под нами клубился туман или облака – а над облаками, на другой стороне ущелья, в солнечных лучах реял розовый город. Я видела королевский замок, возвышавшийся над прочими зданиями точёными остриями башен, и слёзы снова наворачивались на глаза. Родной дом Раадрашь, который она уже не увидит, – вот что не выходило у меня из головы.

А Шуарле, кажется, дышал, но не шевелился. Я думала, что останусь с малышом совсем одна, когда он умрёт; мне хотелось избавиться от этой нестерпимой мысли хоть ненадолго, но она всё возвращалась и возвращалась.

Я не видела, как летят аглийе, – в глазах всё было серо от слёз – но услыхала свист медных крыльев, разрезающих воздух. Рука Шуарле дрогнула в моей руке. Воины Тхарайя приближались, я прозрела от сияния солнечных лучей на их медных телах – но не могла радоваться.

Отряд Антония остановился на плоском месте между горными хребтами. Каменная площадка поросла цветущим кустарником, пробивающимся сквозь щели в скале. Антоний, глядя вверх, оперся ладонью на каменную стену – и в ней вдруг открылся зияющий провал, ведущий куда-то во тьму; из дыры медленно потёк тёмный дым, пахнущий серой и тлением. Антоний отпрянул; я подумала о костях, которые шевелятся под камнями, желая подняться, – и содрогнулась.