Их стремительная атака сломала строй живых солдат. Кто-то пронзительно закричал, но мертвецы наступали молча. Их оружие было ужасно – я увидел, как солдат, подставивший саблю под клинок трупа, без звука рухнул мёртвым вместе с конём, и его одежда дымилась. Всезрящее Око в моей руке нагрелось, воссияло ярким, словно бы солнечным светом, и я инстинктивно развернул лошадь, преградив путь принцу, движимый одной-единственной мыслью – защитить живого от мёртвых.

В тот миг я впервые не думал о солдатах дурно: они всё же были живыми, а мертвецы сохранили в себе лишь очень старую ярость, обретя посмертно мерзкую страсть к уничтожению. Их оружие убивало одним прикосновением, – даже когда клинок встречали клинком, – оттого я попытался воспрепятствовать принцу, рванувшемуся в драку. Я видел, как солдат выпалил из пистолета в нападающий труп, но пуля глухо стукнулась о тело, словно о ствол дерева, а солдат был убит в следующий миг. Началась быстрая и страшно тихая бойня – и лишь те из живых людей, кто догадался спасаться бегством или уворачиваться в сторону, имели шанс уцелеть. Стрельба не останавливала мертвецов, и Антоний за моей спиной проклял судьбу ужасными словами. Труп, распахнувший челюсти в беззвучном хохоте, занёс мерцающий клинок над моей головою – и единый миг растянулся для меня на целую вечность.

Я успел понять, что сейчас буду убит, и инстинктивно вытянул вперёд кулак, сжимающий Око – свою единственную защиту. Я успел даже помянуть Господа, но тут свет, источаемый Оком, свет Истины озарил меч мертвеца – ржавую, полурассыпавшуюся от времени, тупую железку.

Я смотрел на это мёртвое железо, приближающееся к моему лицу страшно медленно, словно бы во сне – и увидел, как его остановила сабля принца и как летят в стороны куски ржавчины вместе с ошмётками истлевшей плоти. Рука мертвеца ощупала выступ белой кости, торчащий на месте отлетевшего черепа – и труп грянулся наземь, под лошадиные копыта.

– Это ты сделал! – восхищённо завопил Антоний, но я уже догадался, что моя грешная особа ровно ни при чём тут, и завопил: «Верую, Господи!» так же громко, как и принц. Сила откровения выбила у меня дыхание, а Всезрящее Око засияло подобно маяку в ночи.

Право, не знаю, какая особая милость Божья позволила мне удержаться в седле шарахнувшейся лошади: Око я держал куда крепче, чем поводья. Но уже в следующий миг я толкнул лошадь в бока, понуждая ринуться на наступающих мертвецов; принц вёл рыжую кобылку бок о бок с моей – и рубил мёртвых, как бы прорубая путь сквозь заросли: наотмашь, с ожесточением, не обращая внимания на сходство их движений с действиями живых людей. Копыта коней вбивали траву и гнилые останки в размокшую грязь и скользили по ней.

Те солдаты, у которых осталась хоть малая толика здравого смысла, сообразив, что сияние Ока Божьего лишает выходцев из долины смертной тени их особливой силы, сражались с разбором и оглядкой, стремясь не удаляться от нас; прочие погибли быстро и бесполезно. Мертвецы бежали от света в дождливую мглу – и у меня недоставало умения ездить верхом, чтобы догнать их, а они норовили развернуться и напасть с тыла. Живые смешались с мертвецами; бедные грешники принца в горячке боя выкрикивали не грязную брань, а призывы к Господу. Принц поймал собственным плечом ржавый нож, брошенный в меня – железо глухо стукнулось о кирасу. От смрада гнилого мяса было тяжело дышать. Люди падали, словно скошенные колосья, умирая мгновенно и тихо, кони спотыкались об упавших – а серые тени, мелькавшие среди ливня лиловыми грозовыми сполохами мечей, двоились, троились, и не было им числа…

– Молись, монах! – выдохнул Антоний в тот краткий миг, который был дарован нам Господом для встречи взглядами. – Молись, брат: мы сегодня умрём!

Но я, понимая, что наши жизни в конце концов оборвут удары клинков мёртвых в спину, ибо движущиеся трупы были неутомимы, а живые не могли бесконечно сражаться в этом безумном механическом темпе, молился не за упокой наших душ, а о даровании сил и веры. Не знаю, на что я надеялся в этой преисподней, полной дождя и мертвечины. Я вовсе перестал думать о солдатах Антония как о подлом отребье, а о нём самом – как о глупце, упрямце и злодее без сердца: я сам был солдат, как они, а они по-братски прикрывали меня от ударов трупов, сколько могли – и я уверовал, что Господь защитит хоть кого-то из них от грязной и подлой смерти в бою с нежитью.

Вдруг моё ухо различило среди пальбы, дикого лошадиного ржания, призывов, воплей, лязга оружия и шума дождя странный свистящий звук, доносящийся с неба. Я поднял голову: стая ужасных созданий, напоминающих собою неких драконов или виверн, падала на нас с высоты.

Сгоряча я решил, что мы окончательно пропали. Ближайшее из существ, растопырив когти, подобные кривым клинкам, взмахнуло широчайшими крыльями, разбрызгивая дождевую воду, – и я увидел, что оно явилось ожившей статуей из текучей меди. Свет Ока Господня заставил эту броню кратко просиять, как начищенная медь сияет в солнечном луче, – но на само чудовище не оказал ни малейшего действия. Моё собственное оружие, дарованное Господом в бесконечном милосердии его, оказалось совсем бессильным. Я почти пал духом – но тут же обнаружил собственную ошибку.

Солдат, прикрывавший Антонию спину, вскинул пистолет и выстрелил вверх. Пуля прошила перепонку медного крыла, а дракон издал вопль или рёв боли, обозначив себя как живое существо. В тот же миг я увидел, как другой дракон хлестнул длинным хвостом атакующего мертвеца, вырвав из плеча оного руку, держащую меч, а когтями сорвал череп с плеч второго. Громовый клинок трупа скользнул по когтистой лапе, не причинив дракону вреда, – а чудовище, разворачиваясь, расшвыряло кинувшиеся к нему трупы мощными ударами лап и крыльев, по-видимому, острых, словно заточенные лезвия.

Прочие же крылатые бойцы рвали трупы в грязные клочья; один из драконов вдруг воссиял собственным, неотражённым светом, почти таким же ярким, как свет Взора Божьего в моей ладони. Я понял всё сразу и, ударив по руке солдата, поднимающего пистолет, закричал:

– Не стреляйте по драконам! Кто бы они ни были – сейчас они наши союзники!

– Не стреляйте вверх! – гаркнул Антоний, перекрывая шум битвы и мой голос.

Почуяв неожиданную поддержку, солдаты принца воодушевились; некоторые заметили, что свет, исходящий от дракона, так же отнимает силу трупов, как сияние Ока в моей руке – и присоединились к светящемуся зверю, укладывая на землю кидающихся прочь от него мертвецов. Битва, продлившаяся, как мне показалось, чрезвычайно долго, закончилась удивительно быстро: мокрая трава вокруг покрылась растерзанными клочьями гнилого мяса, кусками старого железа и обломками костей, а серый дух, исходивший от трупов, просочился в землю длинными туманными струями. Мёртвые руки, ноги и обезглавленные тела перестали дёргаться все вдруг, подобно тому, как вдруг гаснет свеча.

Никто из уцелевших солдат жестоко поредевшей армии Антония не протянул руки к оружию, глядя, как драконы опускаются на мокрую траву и изменяют своё звериное обличье.

Когда они опустились на землю, я огладил рыженькую и спешился. Пламя и ад, на душе у меня было ужасно, просто ужасно.

Меня не ранили, я только вымотался так, что руки мелко дрожали, – но кое-что другое казалось мне гораздо хуже, чем усталость. Ну да, я, конечно, всё время ждал, что на нас нападут. В степи, даже в дождь, всё видно очень далеко; я увидел бы любых нормальных солдат за десять миль – но это нормальных, а тут…

Здесь нападали не справа или слева, а снизу или сверху. Кто из полководцев может ожидать, что под его отрядом окажутся ошалелые мертвецы, которые полезут из земли и ввяжутся в схватку?

И никого из мёртвых мы не убили. Как вообще можно убить мёртвого? Мы просто уложили некоторых обратно в землю – причём, я думаю, не столько оружием, сколько молитвами Доминика.

Но самое мерзкое – эти драконы. То есть в них самих-то ничего особенно мерзкого не было, они только точно знали, как загнать эту нежить в могилы, – но меня бросило в жар и пот, когда я подумал…