Я устроился в этой спальне и приказал зажечь свечи. От них пошёл отличный запах, сладкий и терпкий, медовый. Ещё я бы выпил, но за вином надо было посылать на корабли, а этого почему-то не хотелось. И я вдруг начал нервничать непонятно отчего. Командиры волкодавов расставили караульных, а я еле сдерживался, чтобы не пойти проверять посты. Чем ярче закат разгорался, тем больше становилось не по себе; принесли ужин, а кусок в горло совершенно не шёл. Казалось, что мясо падалью отдаёт. Я посмотрел, как Стивен и Альфонс едят, и подумал, что на самом деле не мне одному кажется.

Они вообще-то не дураки пожрать, а тут – еле дотронулись. А этот идиот Альфонс опять побежал блевать после того, как съел кусок жареного гуся. Меня это уже начинало бесить: слабак, кишка тонка – сиди дома!

Уже хотелось отослать баронов и позвать к столу волкодавов. Одно остановило: не годится нарушать традиции. Ещё вообразят невесть что, если усядутся ужинать с будущим королём…

И всё-таки порадовало, что Бенедикт пришёл, хотя был ещё и не вполне трезвый. Он начал очень бодро проповедовать насчёт упорствующих и коснеющих во грехе, похихикал над дикарями, рассмешил всех, успокоил… Я подумал, что хорошо бы ему остаться где-нибудь поблизости – и приказал постелить ему в соседнем закутке, где стояли низенькая кушетка и деревянные идолы. Ну, идолов-то выкинули – а Бенедикт водрузил на стену образ Всезрящего Ока, и сразу стало уютно.

Рядом с Бенедиктом эта ерунда немножко отпустила. Я расслабился, поел здешних фруктов – фрукты у них хороши, надо сказать – и улёгся подремать. Хорошо бы было взять сюда женщину… ну, так… но вроде бы неоткуда… а оставаться одному не хотелось – и я послал за тюфяками для баронов, так что они устроились на полу этой спальни.

Мы ещё поболтали перед сном. Подосадовали, что ни вина, ни девок, повспоминали, какая драка была. Стивен всё-таки отличный фехтовальщик, просто отличный, не лучше меня, но я всё равно его отметил. Зато начал потихоньку брезговать Альфонсом, которого опять потянуло на блев, когда Стивен рассказывал о чьих-то выпущенных кишках.

С чего, собственно? Кишки принадлежали язычнику, я припоминаю.

Потом совсем стемнело; когда бароны задули свечи, стало темно, как в сундуке. Я даже подумал, не стоит ли приказать оставить одну-две, но решил не оставлять. Ещё вообразят сдуру, что я боюсь темноты. Будущий государь должен думать о своей репутации. Тем более что вокруг дома стояли наши посты – кто бы прорвался?

Стивен, дубина, сразу задрых как убитый. Альфонс крутился-вертелся, сглатывал, пыхтел – но в конце концов заснул и он. А я лежал в этой темноте, не мог заснуть, и в голову лезла всякая дрянь и блажь. Насчёт сгоревших. Уж очень их вышло много. Всё казалось, что палёным мясом несёт, и от волос, и от одежды, и постель разом пропахла – а ведь купались…

Я смотрел в темноту, смотрел – и вдруг мне показалось, что я начинаю что-то слабо видеть, будто в спальне слегка посветлело. Бледный такой отсвет, как от сальной свечки. И в этом отсвете я увидел…

На самом деле я понимаю, как это прозвучит, дамы и господа. Но это вовсе не бред. Я увидел Жерара. Мёртвого. Он стоял прямо надо мной и пялился мне в лицо своими вытаращенными глазищами, мутными, как у снулой рыбины.

Я зажмурился, потряс головой – и тут почувствовал, как потянуло другим запахом. Крови, блевотины и разрытой земли. Здешней, красной, в которую мы их всех закопали.

Он был настоящий, этот мертвяк! Эта тварь, которая разрыла свою яму и вылезла! Чтобы попытаться перепугать своего сюзерена! Сволочь!

Я рявкнул: «Убирайся вон!» – и швырнул в него подушкой. Думал, подушка пролетит насквозь, как через привидение – а она ударилась об его тело и плюхнулась на пол. Жерар даже не шевельнулся, зато Альфонс подскочил, как ужаленный, шарахнулся, закашлялся и схватил себя за горло – только без ужина ему блевануть оказалось нечем. Стивен, у которого ума всегда было меньше, зато храбрости и здравого смысла побольше, выскочил в соседнюю комнату – будить брата Бенедикта.

А Жерар стоял, не шевелясь, скалился, таращился – и вдруг оказался на ладонь ближе ко мне. Не двигая ногами. Я совершенно непроизвольно отодвинулся к стене: от Жерара несло такой могилой, что просто нестерпимо было приближаться.

И этот истеричный сопляк Альфонс всё чиркал и чиркал кресалом, чтобы зажечь свечу, а свеча и не думала зажигаться.

Бенедикт вломился в комнату с горящей свечой, Священным Писанием и парой солдат. Как вломились – так и замерли на пороге. У Бенедикта челюсть отвисла и затряслась, а волкодавы попятились – детки перепуганные. Меня заколотило от ярости.

– Брат Бенедикт, – говорю, – ад разрази! Уберите отсюда мертвеца, в конце концов! Сколько можно сопли сосать?! Вы его отпевали или нет?

А Бенедикт посмотрел на меня беспомощно, как девушка на расстёгнутую ширинку, и промямлил:

– Ва-ваше высочество! Я же не экзорцист! А в тело же вселились демоны, это же очевидно!

И никто из них даже не подумал приблизиться к Жерару. А Жерар пялился на меня, как Страшный Суд. Молча. Чуть-чуть покачиваясь, как пьяный.

– Бенедикт, – говорю, – мне наплевать. Уберите труп, а то я за себя не ручаюсь. Вы духовник или нет?

Он вздохнул, обречённо так, и запел. Волкодавы и бароны дружно подули через левое плечо и полезли за ладанками. Только Жерар даже не шевельнулся. Теперь и меня начало тошнить: мертвечиной воняло нестерпимо.

Стивен выбил стекло в окошке, поглядел на меня виновато и говорит:

– Воздух спёртый, ваше высочество.

А этой мёртвой сволочи, Жерару, и на сквозняк, и на толпу, и на Бенедикта с его молитвами было, очевидно, плевать. Волкодавы переглянулись, и один сказал громким шёпотом:

– А если все встанут? Человек пятнадцать потеряли…

Вот только этих разговорчиков мне не хватало!

Я ему сказал ласково:

– Если хоть кто-нибудь об этом узнает, я всех, кто в этой комнате присутствовал, прикажу повесить. За ноги. А внизу костёр развести.

Они заткнулись. Тихо стало, слышно, как на улице сверчок трещит, как Бенедикт бормочет и как у Альфонса зубы лязгают. А мне от злости было совершенно не страшно.

– Ну вот что, святой брат, – говорю. – Если вы труп уложить не можете, тогда я сам пошёл отсюда. Развлекайтесь с ним хоть до рассвета, а мне спать хочется.

Обошёл Жерара и вышел. Слышу, за спиной все замолкли. Обернулся.

Жерар, эта дохлая тварь, эта падаль нечестивая, тащился за мной! Еле ноги тянул, припадал на бок, изо рта потекла какая-то дрянь – но не отставал. Волокся ровно в двух шагах от меня.

И вонял.

Я сел на койку Бенедикта – и труп остановился, пялясь на меня. Пламень адов! Я сжал кулаки: очень хотелось врезать Бенедикту по морде, наотмашь. Он отпевал, святой человек! Он духовник или кто?! Это же не демон, не адская тварь, не чудовище! Просто беспокойный труп! Мой бывший вассал, зараза! Кругом языческие земли, кругом бесовщина! Тут же может быть всё, что угодно! Мы завтра начинаем поход в глубь Асурии – и, извольте видеть, первый же беспокойный мертвяк вызывает суету, мельтешню и нездоровые настроения!

А если бы демон?! Вот если бы вправду демон?! Что бы Бенедикт запел тогда?! Впервые за всё время, которое он мой духовник, я всерьёз на него разозлился. Чем пить, лучше бы Писание почитал лишний раз!

Бенедикт стоял за спиной мертвяка, гнусил, трясся, потел; Стивен вытащил саблю, но не осмеливался потыкать труп её остриём, а так – помавал[1] в воздухе рядом с Жераровой спиной. Альфонс прислонился к косяку, зелёный, очень похожий миной на Жерара. А я вдруг понял, что этот труп так и будет за мной таскаться – вот тут и стало пронзительно жутко.

Нестерпимо.

Господи, Владыка милостивый, спаси нас всех от погибели душ!

Весь этот бесконечный и ужасный день я просидел взаперти.

Кладовка, в которой меня заперли, имела единственное крохотное оконце под самым потолком, откуда, подобно как бы обструганному бруску из жёлтого тёплого дерева, падал косой поток света. Вещи вытащили грабители, забыв лишь затёртый до сальности старый матрас и обронив круглый точёный футляр с палочками сандалового курения. Я держал этот футляр в руках и вдыхал сладкий сандаловый запах, потому что иначе мне всё мерещился невыносимый смрад горящего мяса. Мал был сад вокруг этого дома – и звуки, доносящиеся снаружи, резали меня, словно раскалённые ножи.