Мужчина медленно повернулся, и металлический стул заскрипел под его весом, хотя ювелира и нельзя было назвать крупным. Кожу он имел очень темную, как и коротко подстриженные волосы. Лицо казалось мягким, словно вместо щек у него были замшевые мешочки, но глаза смотрели твердо. Он поманил Гранта.
— Идите сюда, — пригласил он. — Вам нравятся мои поделки? А что в них вам нравится?
Грант подошел к столу, испытывая трепет. Образцы украшений валялись на нем повсюду, но сделаны они были не из меди или бронзы. Большая их часть оказалась из серебра, и они поблескивали, как лунный свет.
— Стиль… И их… сущность.
— А что вы скажете про это? — Индеец взял со стола большого орла с распростертыми крыльями.
— Он прекрасный… почти живой.
— Это символ свободы. — Индеец положил орла. — А как вам такое?
Он дал Гранту прямоугольную табличку с вырезанным рисунком — необычным, но почему-то знакомым. Несколько горизонтальных полос, а в нижнем правом углу квадратная вставка, и в этом квадрате венок из тринадцати звезд.
— Прекрасно, — ответил Грант. — Ваши работы превосходны.
— Я имел в виду другое. Вам знаком этот символ?
— Я… Кажется, я его где-то уже видел. Что-то старинное индейское?
Индеец улыбнулся. Снова золотые зубы, перекинувшие мостик между Лондоном и Арнольдсбургом, напомнившие Гранту о мученике из вяленой говядины, дикарском Христе.
— Это не индейский символ, — сказал он. — Это символ для всех людей.
— В самом деле? Что ж, я тоже хочу донестиего до всех людей. Я торгую ювелирными изделиями. И могу сделать так, что их увидят очень много людей. Я могу сделать вас очень богатым.
— Богатым? — Ювелир отложил табличку. — Многие индейцы и так богаты. У племен есть столько земли и фабрик, сколько они хотят, — не меньше, чем у вас. Но нам не хватает того же, чего и вам, — свободы. А что толку от богатства, когда нет свободы?
— Свободы?
— Для вас это смутное понятие, да? Но не для меня. — Он приложил ладонь к груди напротив сердца. — Я храню ее здесь, рядом с воспоминаниями о том, как мы ее утратили. Это драгоценность, чаша святой воды, которую нужно не пролить, покуда ее нельзя будет выпить одним глотком. Я несу ее аккуратно, но ее хватит на всех. И если вы хотите пить, я могу это устроить.
— Кажется, вы не поняли, — сказал Грант, восстанавливая свое сознание, частично уже начавшее уплывать в мистический туман, которым всегда окутывали себя индейцы. Ему надо сделать что-то конкретное, чтобы противостоять этой туманности. — Я говорю о деловом предприятии. О партнерстве.
— Я услышал ваши слова. Но я вижу в вас нечто более глубокое. Нечто такое, что спит во всех людях. Они идут сюда в поисках утраченного, в поисках свободы и причины. Но находят лишь неправильности. Почему вы настолько неуравновешенны? Вы спотыкаетесь и ползете, но под конец всегда оказываетесь здесь с одинаковой пустотой в глазах. Я уже видел вас раньше. Десятки таких же, как вы.
— Я торговец предметами искусства, а не пилигрим, — заявил Грант. — Если можете показать еще такие же изделия, я буду благодарен. А если нет, то извините, что зря потратил ваше время, и я пойду.
Внезапно ему очень захотелось уйти, а только что услышанное показалось для этого разумным поводом. Но ювелир, похоже, был готов иметь с ним дело.
— Значит, искусство, — сказал он. — Ну хорошо. Я покажу вещь, которая сама говорит с вами, и тогда, наверное, вы поймете. Искусство — это тоже путь к душе.
Он соскользнул со стула и направился к двери, очевидно предлагая Гранту следовать за ним.
— Я покажу даже нечто большее, — пообещал индеец. — Я покажу вдохновение.
Пройдя по жаре еще какое-то расстояние, они вошли в заброшенный музей в районе, где пахло угрозой. Только благодаря своему спутнику Грант ощущал себя в безопасности. Он был явным чужаком в этих мрачных переулках. Даже войдя в здание, больше напоминающее склад, чем музей, Грант ощущал, что за ним наблюдают. Внутри толпились молчаливые люди, среди них было много детей — почти все негритята или маленькие индейцы. Некоторые сидели кружками на цементном полу, негромко переговариваясь между собой, как на уроке в школе. Пауни, чикасо, черноногие, шайенны, команчи… Арнольдсбург любили туристы, но эти люди не походили на краснокожих путешественников из среднего класса. Это были бедные индейцы, такие же оборванцы, что и люди на улицах. Некоторые явно пересекли континент пешком, чтобы попасть сюда. У Гранта возникло ощущение, что он оказался в церкви.
— Теперь вы увидите, — сказал ювелир. — Это искусство патриотов. Наших прадедов. Тайное искусство.
Он остановился возле огромного полотна, прислоненного к стальной балке. Холст покрывал слой грязи, он потемнел от времени, но даже сквозь грязь Грант смог разглядеть, что это творение гения. Имитация «Тайной вечери» да Винчи, но странно переделанная… Гости за столом Христа были не в библейских одеяниях, а в одежде восемнадцатого века. И сидели они не в здании с окнами, а в палатке, чьи стенки прогибались от сильного ветра снаружи. За столом присутствовали тринадцать человек в военной форме, а в центре располагалась мягко лучащаяся фигура в напудренном парике. На тарелке перед ней лежала лишь корка хлеба. Грант не понял, кто изображен на месте Христа, но человек на месте Иуды был вполне узнаваем по многочисленным бюстам и портретам в Арнольдсбурге. Бенедикт Арнольд.
Индеец указал на несколько других фигур, называя их по именам:
— Генри Нокс, Натаниэль Грин, Гарри Ли по прозвищу Жеребенок, Лафайет, генерал Рошамбо…
— Кто автор картины?
— Это работа Бенджамина Франклина. Написана вскоре после предательства при Вест-Пойнте, но тайно, в печали, когда все последствия трагедии стали очевидны. После Вест-Пойнта патриоты продолжали сражаться. Но этот человек, этот единственный человек, был той силой, что удерживала солдат вместе. После его смерти у армии сменилось много командиров, но никто из них не смог завоевать доверия всех солдат. Революция рухнула, и наш шанс на свободу ускользнул. Франклин умер, не завершив картину, — у него не выдержало сердце.
— Но кто этот человек в центре?
Индеец подвел его к другой картине. Она была написана гораздо позднее, судя по тому, что грязи на ней оказалось намного меньше. Ее разглядывали несколько детей, их сопровождала темнокожая женщина, которая хотела, чтобы они разобрали, что означает это весьма простое изображение.
— Что это? — спросила она.
Поднялось несколько рук.
— Вишневое дерево! — прозвучали два-три голоска.
— Правильно, вишневое дерево. Кто может рассказать историю про вишневое дерево?
Одна из девочек вышла вперед:
— Он срубил его, и когда Он увидел, что сделал, то сказал: «Я не могу позволить, чтобы оно умерло». Поэтому Он посадил отрубленный кусок, и из него выросло новое дерево, а из пня старого дерева тоже выросло новое, потому что это было волшебство.
— Очень хорошо. Но это, конечно же, миф. А вы знаете, что оно реально означает? Символом чего служит вишневое дерево?
Гран ощутил себя одним из подопечных учительницы, таким же невежественным и ждущим объяснений.
— Это английская вишня, — намекнула учительница.
Взметнулись руки.
— Я знаю!
— Дерево — это Англия.
— Правильно. А кусок ствола, который Он пересадил?
— Америка!
— Очень хорошо. А вы помните, что случилось дальше? На картине этого не показано, но история очень печальна. Тинша?
— Когда Его отец увидел, что Он сделал, то испугался. Он подумал, что его сын дьявол или еще кто, поэтому вырвал маленькое дерево с корнем. Он вырвал Америку.
— И ты знаешь, кто был этот отец, верно?
— Это… король? — сказала Тинша.
Грант и его проводник подошли к другой картине. На ней был изображен человек в напудренном парике и потрепанной военной форме, идущий зимой через реку — не ступая по плавучим льдинам, а осторожно перемещаясь между ними, по грудь в ледяной воде. С ним шла и группа босых людей, которые слегка соприкасались руками, а первый из них положил пальцы на плащ ведущего их человека. Все они смотрели на воду так, словно не верили собственным глазам, но на лице лидера читалась только уверенность — и безмятежное смирение.