— Красивые слова, — отрезал я, крепче стискивая рукоятку револьвера. — Но реальность такова, что ты сослужил делу Советов великую службу, будучи иностранным агентом, контрреволюционером, еврейским ублюдком и убийцей Ленина в одном лице.

— Я сослужил службу только тебе, — с горечью произнес он, и я почувствовал его ненависть и досаду.

— Ты просто не понимаешь подлинной сути власти, Розенблюм!

— Ну, объясни, — насмешливо бросил он.

— Гуманность позволяет выполнять узкий круг действий, — сказал я. — А бешеного пса, находящегося в толпе людей, необходимо держать в наморднике. Поэтому гражданский порядок — единственное, на что может рассчитывать любое общество.

Утреннее солнце припекало мне лицо. Я поднял руку, вытирая рукавом пот со лба, и тут Рейли перепрыгнул через тело Ленина и помчался вниз по лестнице.

Я прицелился и выстрелил, но за время нашего короткого диалога мои пальцы онемели. Он перепрыгнул сразу через дюжину ступенек, я выстрелил еще раз, но промахнулся.

— Держите его! — заорал я людям внизу. Они только что вышли из церкви у подножия лестницы. — Он убил товарища Ленина!

Рейли знал, что они его не поймают. Он повернулся и побежал обратно ко мне, вытаскивая нож. Остановившись, он метнул его, но тот упал на ступеньку справа от меня. Я засмеялся, а он продолжал идти на меня с голыми руками. Я прицелился, понимая, что, если промахнусь, он меня схватит. Меня поразило, что он скорее был готов поставить на то, что я промахнусь, чем рискнуть падением через роскошные перила.

Я нажал на спусковой крючок. Револьвер дал осечку. Почуяв победу, Рейли зарычал, продолжая надвигаться на меня.

Я выстрелил снова.

Пуля пронзила ему горло. Он пошатнулся и упал, заливаясь кровью, к моим ногам, вцепившись одной рукой в мой тяжелый сапог. Его отчаяние было неожиданным и странным. Он еще никогда не терпел неудачу таким образом, и простота случившегося оскорбляла его.

— Я тоже жалею собак, — произнес я и выстрелил ему в затылок.

Он лежал неподвижно, освободившись от метафизики жизни.

Спрятав револьвер в кобуру, я пнул тело. Рейли распростерся рядом с Лениным, потом скатился на следующую площадку. Люди из церкви прибежали наверх, окружили Владимира Ильича и уставились на меня.

— Убийца Владимира Ильича мертв! — прокричал я. — Контрреволюция потерпела поражение!

С моря подул ветерок, охлаждая мое лицо. Я глубоко вдохнул и принял печальный вид.

Рейли повесили за шею в его родном городе, но только я знал достаточно, чтобы оценить иронию. Рыбаки сплавали в море и пригнали его гидроплан к берегу.

Тело Ленина поместили в шатер, раскинутый в районе порта, чтобы все одесситы могли отдать ему дань уважения. Мы с Троцким стояли в очереди вместе со всеми. Один из наших боевых кораблей в последнем салюте выстрелил из пушек.

Мы передали новости в Москву двумя тщательно выверенными по времени сообщениями.

Сначала сообщили, что Рейли, британский агент, был убит во время покушения на жизнь Ленина; затем, что наш возлюбленный Владимир Ильич после доблестной борьбы за жизнь скончался от полученных ран.

На север мы отправились с нашими войсками и везли с собой гроб Ленина, по дороге не прекращая вербовку. Люди всюду встречали наш поезд криками радости. Троцкий назначил офицеров собирать оружие и вести записи, а сам то и дело строчил в своем дневнике, как девчонка-школьница.

Я знал, что стал истинным наследником Ленина, более настоящим, чем был он сам в последние недели. Я буду крепко держаться за это и за Россию, особенно когда Троцкий снова начнет упрекать меня и требовать немедленной мировой революции.

В последующие годы я искал людей, подобных Рейли, чтобы они управляли нашими разведывательными и шпионскими службами. Как оказалось, КГБ будет выстроен на надежном фундаменте умений и техники и с легкостью будет вербовать английских агентов, прежде всего в университетах, где британцы играют в революцию, идеологию и сентиментальное правосудие. Я так и не смог отделаться от чувства, что со временем Розенблюм вернулся бы на свою родину. В конце концов он никогда не был сторонником царизма. Я сожалел, что мне пришлось убить его тем солнечным утром в Одессе, потому что в последние годы поймал себя на мысли, что мерю других людей по нему. Я гадаю, мог бы неисправный патрон или заклинивший револьвер изменить итог? Возможно, нет. Мне бы пришлось забить его до смерти. Хотя он мог и разоружить меня…

Но в том поезде, в 1918 году, когда мы возвращались по заснеженным рельсам в Москву, мне оставалось лишь дивиться наивной вере Рейли в то, что он мог изменить курс советской истории, изменить неизбежное, которое совершенно очевидно было вверено мне.

Сейчас, взяв ручку, я отдаю себе полный отчет в ненужности того, что собираюсь сделать. И все-таки мне кажется, что нужно записать эти воспоминания. Даже если их никто никогда не прочтет и я сам в какой-то точке повествования утрачу памятьоб описываемых событиях. Даже если все это на самом деле никогда не происходило.

Меня зовут Отто-Абрам Сизиенталь. Я родился в Глоггнице, что в ста километрах от Вены, где мой отец работал часовщиком. Я не почувствовал призвания к этой благородной профессии и предпочел изучать историю в столичном университете. Спасибо императору Францу-Иосифу за стипендию и диплом в 1913 году! Год спустя мне повезло еще больше: я последовал за своим научным руководителем Альбрехтом Финнмайером в Линц, и там он возглавил кафедру современной истории. В Вену я вернулся лишь три года спустя.

Мою жизнь, как и жизни миллионов других людей, радикально изменило злосчастное 6 февраля 1934 года.

Столетие медленно тянулось, все больше увязая в финансовом кризисе, начавшемся семь лет назад. Между тем, в тот самый день — 6 февраля — французский летчик Жорж Гинемер первым совершил перелет через Атлантику. Все думали, что первым будет фон Рихтгофен, и в Берлине, уже готовились праздновать это событие: развесили бумажные фонарики и флажки. Когда пришло известие о лидерстве французов, бедный Альберт так расстроился, что чуть не заболел. Исключительный был человек! Широта его интересов меня просто поражала.

Разумеется, сейчас эту дату помнят только по одной причине: за неделю до 6 февраля прошли выборы. В тот самый день император назвал имя нового канцлера, от которого ждали, что он наконец-то найдет выход из политического кризиса. Франц-Фердинанд определенно уступал в талантах и трудолюбии своему предшественнику Францу-Иосифу. К тому же некоторые его взгляды внушали опасения. Сначала новый канцлер поддерживал чехов, но постепенно у него возникла сильная антипатия ко всем славянам, вскоре усугубившаяся каким-то зоологическим антисемитизмом. Он охотно и благосклонно слушал экстремистов, которые пели ему, что именно славяне или евреи стояли у истоков кризиса. Как будто этот глобальный и неизлечимый кризис не объяснялся издержками политики свободной торговли! Так, по крайней мере, казалось лично мне.

Адольф Гитлер совершенно меня не интересовал. Он годами отирался среди самой презренной части богемы, пока не обнаружил в себе дар оратора. Тогда он сколотил оппозицию, а потом, сидя в тюрьме после неудачной попытки политического убийства, даже написал книгу «Моя борьба». Казалось бы, книга с таким названием обречена на неуспех, а вот поди ж ты! Звезда Гитлера взошла, потому что он мастерски воспользовался известным приемом — нашел козла отпущения, в данном случае двуглавого: славяне и евреи. Пока партия Гитлера была представлена в сейме, все это не имело большого значения. Но после «черной пятницы» 26-го — большого краха на Будапештской фондовой бирже — пошли волны безработицы, и с каждыми новыми выборами они становились все выше. 6 февраля 1934 года — печальный день. Это говорят все, кто его помнит: вступив в альянс с либералами и консерваторами, при попустительстве императора, он стал канцлером.