Он полетит к Черному морю, а там, под покровом ночи, свернет на север, к Одессе. Какие чувства он будет испытывать, опускаясь на освещенную лунным светом воду?

И вот он возвращается в город своего детства, чтобы испытать себя в борьбе против своих величайших врагов. Годы в его сознании понесутся вспять, пока он будет сидеть у открытой дверцы своего самолета-амфибии, вдыхая ночной воздух и вспоминая юнца, испугавшегося превосходства окружающих. Он шантажировал любовника своей матери, чтобы раздобыть денег на побег из Одессы. Тот едва не задохнулся, когда Рейли назвал его отцом.

Он не может не понимать, что ставит под удар контрреволюцию, явившись сюда в одиночку. Большевики могут скинуть любого из его возможных преемников. Но он станет убеждать самого себя, что его защитит само неправдоподобие появления тут в полном одиночестве. Недоста-; точно запятнать имя Ленина, открыв всем участие Германии в деле его возвращения. Ленин должен погибнуть до того, как его сторонники сумеют перегруппироваться, и прежде, чем они опровергнут информацию о его смерти. Только тогда контрреволюция сможет добиться поддержки разочарованных сторонников царского режима, умеренных демократов, клерикалов и меньшевиков — всех тех, кто еще надеется на режим, который сможет заменить монархию, избежав ужасов большевизма.

Рейли был безнадежным буржуем, но более интеллигентным, чем большинство, а вследствие этого более опасным, несмотря на свое романтическое воображение. Он искренне верил, что большевизмом Россия добьется лишь мировой враждебности, снискав для страны культурную и экономическую нищету.

Он прибудет в Одессу рано утром, в небольшой лодчонке, возможно переодевшись рыбаком. Нарядившись в старые тряпки, он будет следовать образцу всех своих одиноких миссий, наслаждаясь иронией возвращения в город своей юности. Это своего рода возрождение. Он в это верит, поверю и я.

Теплый климат Одессы ускорил физическое выздоровление Ленина. Он вставал с первыми лучами солнца и шел по улице, которая вела к Большой лестнице (место массовой резни горожан царскими казаками в 1905 году, о чем Сергей Эйзенштейн, бежавший с родины режиссер-гомосексуалист, впоследствии снял фильм в Голливуде). Я разрешил охранникам-чекистам вставать попозже, а за Владимиром Ильичом приглядывал сам.

Однажды утром, когда я следил за ним в полевой бинокль с террасы гостиницы, он вдруг остановился, окинул взглядом город и море, а затем сел на первую ступеньку, чего раньше никогда не делал. Его плечи сокрушенно поникли. Может, он вспоминал свою буржуазную европейскую жизнь с Крупской и сожалел о возвращении в Россию? Его ликование, так способствовавшее выздоровлению в течение первой недели после нашего приезда, потухло. Он медленно соскальзывал обратно в задумчивое молчание.

Пока я наблюдал, внизу, на ступеньках, выше которых сидел Ленин, показалась сначала мужская голова, а затем вся фигура рыбака. Он остановился рядом с Лениным и вежливо прикоснулся к шляпе. Я перевел бинокль на море. Да, на горизонте что-то виднелось — небольшое суденышко и крылья гидроплана. Сообщения о шуме двигателя на рассвете оказались точными.

Я перевел бинокль обратно: эти двое дружелюбно разговаривали. Владимиру Ильичу, похоже, понравился собеседник, но он всегда демонстрировал наивную веру в простой народ, а иногда разговаривал с ними так, словно исповедовался. Смерть Крупской лишила его наблюдательности, а Рейли всегда был превосходным актером.

Мне показалось, что Рейли вступил с ним в беседу исключительно из тщеславия. Он не мог убить своего главного соперника, не поговорив с ним.

Я отложил бинокль, проверил револьвер, надел наплечную кобуру и торопливо спустился, одетый только в брюки и белую рубашку. Я бежал по пустынным улицам, обливаясь потом этим жарким утром и в любой момент ожидая услышать выстрел. Добежав до ряда домов, расположенных прямо над Большой лестницей, я проскользнул в арку и, крадучись, вышел из нее.

Кровь стучала в ушах, когда я выглянул за угол. Ленин и рыбак сидели на верхней ступеньке спиной ко мне. Владимир Ильич энергично жестикулировал правой рукой. Я почти слышал его, и слова казались знакомыми.

Я ждал, подумав вдруг: а что, если это и в самом деле простой рыбак, а я слишком многого жду от Рейли?

Тут незнакомец обнял Владимира Ильича за плечи. Что они такое друг другу рассказывают? Может, сумели достичь своего рода товарищеских отношений? Или Ленин в самом деле германский агент и эти двое все время работали вместе? Неужели я мог так ошибаться?! Вид этой парочки, сидящей бок о бок, как старинные друзья, нервировал меня.

Рыбак схватил голову Ленина двумя руками и резко повернул. Шея хрустнула, и в этот долгий момент мне вдруг показалось, что сейчас он оторвет голову от тела. Я вытащил револьвер и кинулся вперед.

— Думал ли ты, что все пройдет так легко, Розенблюм? — спросил я, оказавшись у него за спиной.

Рыбак повернулся, посмотрел на меня не удивленно, а раздраженно и отпустил Ленина.

— Не двигайся, — предупредил я, глядя, как тело Владимира Ильича сползает на землю.

Рыбак заметно расслабился, но продолжал настороженно смотреть на меня.

— Значит, ты использовал его как наживку, — сказал он, показав на труп. — А почему сам не убил?

Предполагалось, что этот вопрос вызовет у меня досаду.

Он посмотрел на море:

— Да, экономическое решение контрреволюции. Ты ликвидируешь нас обоих, сохраняя внешнюю невинность. Ты уверен, что без меня Москва падет.

Я ничего не ответил.

Он прищурился, глядя на меня:

— И ты был так уверен, что поймаешь именно меня? А если бы я послал кого-нибудь другого? — Он рассмеялся.

Я показал револьвером:

— Гидроплан. Только Сидни Рейли прилетел бы сюда на нем. И прилететь ты должен был быстро.

Он кивнул, словно признавая свои грехи.

— Что тебе сказал Владимир Ильич? — спросил я.

Его настроение изменилось, словно я внезапно дал ему то, что требовалось.

— Ну? — сердито подтолкнул его я.

— Очень уж тебе любопытно, — произнес он, не глядя на меня. — А ведь я могу и не рассказать.

— Да как хочешь.

Он немного подумал:

— Ладно, расскажу. Он опасался за будущее России, и меня это тронуло, товарищ Сталин. Он боялся, потому что уже слишком много таких, как ты. Я удивился, услышав это от него.

— Таких, как я?

— Да, циников и скептиков, которые не будут довольны до тех пор, пока не выхолостят мир для всех, как уже выхолостили для себя. Только смерть жены помогла ему это понять. Его слова меня тронули.

— Ты сказал ему, что сам ее убил?

— Я не успел ее спасти.

— И он тебе поверил?

— Да. Я сказал ему, кто я такой. Все его мечты превратились в тлен, и он хотел умереть.

Моя рука, державшая револьвер, вспотела.

— Его погубила буржуазная сентиментальность. Надеюсь, вам обоим понравилось обмениваться идеалистическими букетами. А ты рассказал ему, что бы ты с нами сделал, если бы захватил в Москве?

Он поднял голову и улыбнулся:

— Я бы заставил всех вас пройтись парадом по московским улицам — без штанов и трусов и чтобы полы рубашек развевались на ветру!

— А потом убил бы нас.

— Нет. Зачем мне мученики? После такого посмешища вам отлично подошла бы тюрьма.

— Но ты прилетел сюда, чтобы убить его!

— Может, и нет, — вздохнул он. — Я мог забрать его с собой как пленника, но он хотел умереть. Я убил его, как убил бы раненую собаку. В любом случае Москва считает, что он умер несколько недель назад.

— Что ж, теперь ты все окончательно испортил, так?

— По крайней мере, я знаю, что Ленин умер истинным большевиком.

— Ага, теперь ты заявляешь, что разбираешься в большевизме?

— И всегда разбирался. В подлинном большевизме достаточно конструктивных идей, чтобы с его помощью добиться настоящей социальной справедливости. Это роднит его с христианством и Французской революцией. Да только такие, как ты, товарищ Сталин, всегда помешают достойному браку идеалов и практического правления. — Он усмехнулся. — Но возможно, брак состоится вопреки тебе. Маленькие Советы могут крепко держаться за свои демократические структуры, а со временем просто скинут тебя. Кто знает, может быть, однажды они поведут мир к высшему идеалу государственности — к интернационализму.