Через старый город они вышли к реке и остановились на взгорке у президентского замка. Картина им открылась поистине волнующая, будоражащая душу. Вся широченная река была в хаотическом движении льда. Он шел густо, напористо. Когда льдины налезали одна на другую, движение приостанавливалось и с реки доносился тяжелый хрип, точно там шла борьба. Но вот одна из льдин с покорным шорохом уходила под воду, а победившая снова устремлялась вперед. Над ледоходом парили чайки, они пронзительно и тревожно кричали.

— Смотрите, смотрите! — Осипов подтолкнул Самарина, показывая на льдину, на которой плыли детские саночки. — Ребятишки, наверное, забыли вечером их на льду, утром пришли, а саночки уже уплыли в море

— Весна уносит в море зиму, — отозвался Самарин.

— В Польше однажды во время ледохода я видел незабываемое. На льдине плыла лошадь. Подняв голову, она ржала, точно звала на помощь. С берега ей засвистели, и она вдруг побежала по льдине, сорвалась в воду, и ее тут же накрыло льдом. Сейчас и то мороз по коже.

— Вот теперь я вижу, что вы действительно русский, — улыбнулся Самарин.

Осипов помолчал, а потом сказал жестко:

— Рациональность вашей нации мне тоже не по душе.

С реки тянуло промозглым холодом, и они это быстро почувствовали,

— Не простудиться бы нам, — сказал Самарин.

— Весьма рациональная мысль, — усмехнулся Осипов.

И они пошли в город.

Долго разговор не возобновлялся. Только когда они уже приближались к своему дому, Осипов вдруг сказал:

— Не обижайтесь на меня, Раух, я сам недоволен собой. Но вы должны меня понять. Я, наверно, разучился говорить попросту. С сослуживцами я могу разговаривать только по делу, хотя отношения у меня с ними приличные. Но не дальше наших дел. Они тоже не спешат говорить со мной о своем личном, а я тем более. А с вами... — Он запнулся и продолжал: — С момента нашего знакомства у Килингера мне захотелось сблизиться с вами.

— И вы отчитали меня, Килингера, а заодно и всю нашу немецкую нацию! — рассмеялся Самарин.

— Наверно, дело в том, что вы штатский... — продолжал Осипов, словно не услышав сказанного Самариным, — что вы тоже юрист... что в наших судьбах есть схожее... И наконец, человек, наверное, не может долго носить в себе невысказанным то, о чем он все время думает.

— Зачем вам все эти самооправдания? Вы что, жалеете о нашей встрече? — спросил Самарин.

В это время они уже шли по двору своего дома.

— Возможно, и жалею, — холодно ответил Осипов и, остановившись у каменной дорожки, ведущей к его подъезду, протянул Самарину руку: — Тем не менее спасибо.

Теперь все мысли об Осипове. Только о нем...

Он вышел на Осипова внезапно, скорее, чем думал, и потому еще не подготовленный к этому как надо. Сейчас нужно было, взвесив все, выбрать точную дальнейшую тактику. Больше всего Самарин боялся допустить опасную торопливость. Но не менее опасно было и затянуть предварительные отношения, сделать обыденными, лишив их интереса для Осипова. Все это утро он тщательно обдумывал свое дальнейшее поведение с Осиповым.

В самый разгар работы раздался телефонный звонок. Магоне, черт бы его побрал!

— Господин Раух, умоляю вас, не откладывая, приехать ко мне! Подвернулось замечательное дело, и решать его надо немедленно! — говорил он возбужденно. — Если мы это упустим, будем рвать на себе волосы.

Самарин слушал его стиснув зубы — будь ты проклят со своими делами! Но сказал, что через час зайдет.

Вернувшись в комнату, подумал: «Всю эту коммерцию надо отбросить и полностью высвободиться для работы с Осиповым. И первое, что для этого надо сделать, — предоставить Магоне полную самостоятельность. Но как мотивировать?» И этот заданный себе вопрос мгновенно его отрезвил. «Как легко ты, любезный, зарываешься? Как можно отбросить коммерческие дела, когда они, и только они, оправдывают твою жизнь в Риге. Коммерция продолжает оставаться твоим тылом, и это плацдарм, с которого ты ведешь свой бой». Ведь и в глазах Осипова он должен достоверно выглядеть тем, кем он его знает, — немецким коммерсантом. Может, он и избрал его в собеседники, потому что считает его далеким от политики и всяких служб. Нет, нет, надо найти в себе силы и на Осипова, и на коммерческие дела. Точно торопясь немедленно покончить с ошибочной мыслью, Самарин оделся и отправился к Магоне...

Компаньон действительно натолкнулся на интересную сделку. Какой-то бывший латышский летчик, по фамилии Цукурс, с которым Магоне был давно знаком, теперь возглавлял составленный из латышей карательный отряд, подчиненный немецкой службе безопасности. Недавно отряд вернулся из Литвы, и Цукурс вывез оттуда музейную коллекцию.

Магоне развернул перед Самариным сверток с образцами товара. Это были три бесформенных куска янтаря, внутри которых окаменели различные насекомые.

— Цены этому нет, — объяснил Магоне. — Я помню, в старое время в ювелирном магазине такой товар продавался за бешеные деньги. Но Цукурс, кажется, цену товару не знает...

Самарин рассматривал на свет окаменевшего в янтаре муравья и вдруг стал думать о том, как тысячи лет назад полз муравей-бедолага по сосне, влип в смолу, и теперь его видят люди двадцатого века. Муравей так сохранился, что, казалось, он там, внутри янтаря, шевелится.

— Подобных штучек у него целый чемоданчик, — продолжал между тем Магоне. — И по-моему, не понимая, какая это ценность, он посоветоваться с кем-либо боится — это явно краденое. Меня встретил на улице, вцепился, как клещ. Бог, говорит, послал вас мне, потащил, в ресторан, угощал по-царски, а потом предложил товар. Но есть одна трудность: Цукурс хочет получить золотом, только золотом. Или любыми золотыми монетами, или золотыми вещами. Я спросил: если золотыми кольцами, сколько он хочет? Он ответил: десятка два. Я предложил десять. Он сказал, что подумает, и вот оставил у меня образцы.

— Надо посмотреть все, что у него есть, — сказал Самарин. — Может, все остальное — янтарный лом. Смотреть будем вместе.

— Да-да, конечно, надо посмотреть все! — согласился Магоне. — Но я боюсь, как бы он не отвернул в сторону. Ведь я ему ничего не сказал о вас.

— Так скажите. Или вы хотите действовать без меня?

— Нет-нет, что вы! — запротестовал Магоне.

— У вас есть золото или золотые кольца? — спросил Самарин,

— Только два кольца, — вздохнул Магоне. — Но кольца как раз добыть можно.

Самарин вдруг подумал, что встретиться ему с этим бандитом просто необходимо — неужели и местные каратели уже начали запасаться золотом про черный день?

Уже на другой день Самарин встретился с Цукурсом, и тот нисколько не испугался, что имеет дело с немцем.

Встреча произошла у Магоне. Самарин увидел рослого, спортивно подтянутого белобрысого мужчину с выгоревшими бесцветными глазами. Было ему, наверное, около сорока, но выглядел очень моложаво.

Посмотрели его товар. Весь янтарь был явно музейной редкостью. Пока Самарин и Магоне осматривали товар, Цукурс сидел, откинувшись на спинку стула, и с каменно равнодушным лицом смотрел прямо перед собой. Только когда осмотр был закончен, он сказал Самарину с ухмылкой:

— В Германии у вас эти штучки оторвут с руками.

— Признаться, я с таким товаром имею дело впервые, — ответил Самарин. Решив малость царапнуть бандита, добавил: — Но мне непонятно, почему вы не хотите получить за это рейхсмарками?

Цукурс уставился на Самарина белесыми неморгающими глазами и не отвечал.

— Я-то буду получать за это рейхсмарки, — чуть пригладил царапину Самарин.

— Что будете получать вы, меня не интересует. — Цукурс чуть усмехнулся и добавил: — А я с детства люблю сей благородный металл. Наконец, я догадываюсь, что цену беру крайне низкую, просто у меня нет времени возиться с этим. В самые ближайшие дни мне предстоит длительная командировка.

— Десять колец мы дадим, — вмешался в разговор Магоне.