— Эту виллу занимал какой-то красный бонза, и, очевидно, он презирал роскошь. Но так как я здесь только ночую, и то не регулярно, меня это не волнует. Садитесь. — Граве показал Самарину на кресло возле низкого столика и, открыв стоявший тут же холодильник, достал из него какие-то бутылки и тарелку с нарезанным ломтиками лимоном.

— Пьянства, однако, не будет, — сказал он, — тем более что Фольксштайн говорил, у вас неважно с сердцем. Где это вы успели его надорвать?

— Врожденный порок от покойной матери, — ответил Самарин.

Граве тоже сел к столику и наполнил рюмки коньяком.

— Чисто символически, — сказал он и, не прикасаясь к рюмке, без паузы заговорил о деле. — Удалось вам найти здесь что-нибудь стоящее? — спросил он.

— Пока только сущую безделицу, — небрежно ответил Самарин.

— Юргенсон? — мгновенно спросил Граве.

Самарин удивленно уставился на него и молчал.

Граве рассмеялся:

— Маленькая шалость с моей стороны! Я знаю, что вы были дома у этого ювелира... Кстати, вас видели с одним нашим офицером. Это ваш знакомый? Вы вели его в отель, как верный и заботливый друг. — Граве снова рассмеялся: — Ну что вы так смотрите на меня? Я же все-таки из гестапо. И если я собираюсь вступить с вами в деловые отношения, я должен знать о вас хоть кое-что. Навел справки даже о вашей фирме. И все это естественно.

Самарин подумал: как хорошо, что он в последние дни изображал попытку связаться с местными коммерсантами.

— На какой вопрос вам отвечать? — спросил он сухо.

— Сначала о нашем офицере.

— Мы вместе с ним ехали сюда из Германии. Словом, случайный попутчик.

— Вы ему о своей идее сказали?

— Нет, конечно.

— Прекрасно. Теперь о том, что вы имеете от Юргенсона?

— Ничего. Он, наверно, до сих пор дрожит, думая, что я из вашего учреждения. С ним невозможно было разговаривать, я все время боялся, что у него выпадет вставная челюсть.

Граве сказал:

— По нашим сведениям, он собирается уехать в Швецию. Там у него брат. Значит, так ничего вы у него и не нашли?

Самарин усмехнулся:

— Раз вы все знаете, приходится сознаться — одну вещицу я у него купил.

Самарин достал из кармана портмоне и вынул из него завернутое в папиросную бумагу золотое колечко с маленьким бриллиантом. Оно было из его московских запасов, и он уже давно таскал его с собой на всякий случай.

Граве внимательно осмотрел колечко и даже поднял его к свету, чтобы увидеть игру камушка. Положив его на стол, оказал:

— Очень милая вещица. Ну и что же вы будете делать с ним?

— Это уже прерогативы отца..

— А он что будет делать? Ну что вы опять так на меня смотрите?

— Вы что же, хотите, чтобы я сделал донос на отца? — изумленно сказал Самарин.

— Послушайте, Раух, так мы не сможем нормально поговорить. Мои вопросы к моей службе не имеют никакого отношения. Не улыбайтесь, пожалуйста, я говорю правду.

Самарин видел, что он злился.

— Может, вы тогда объясните, чем вызваны эти ваши вопросы? Любопытно, какое оправдание вы придумаете?

— Хватит, Раух! — вдруг почти крикнул Граве и тоном пониже добавил: — В конце концов, мы можем...

— Можете, можете, и вот это уже правда, — прервал его Самарин.

Оба помолчали немного, и Граве рассмеялся:

— Отец говорил мне: не женись на баварке — умрешь от ее упрямства. Хорошо, подойдем к стене с другой стороны. Как бы вы реагировали, если бы купить ценности я предложил вам у меня?

Самарин видел, он не шутит.

— Я бы спросил, какие именно, и поинтересовался ценой, — спокойно ответил Самарин.

— Допустим, что вещи и их цена вас устроили?

— Это разговор абстрактный? — помолчав, спросил Самарин.

— Пока да. Но через минуту он может стать конкретным.

Самарин пальцами изобразил перед собой тюремную решетку:

— Вы имеете в виду это?

— Вы просто невыносимы, — вздохнул Граве.

— Отец всю жизнь учит меня осторожности... Но раз разговор пока абстрактный, отвечу: я бы у вас эти вещи купил. Но в случае необходимости оперировать большими суммами я съездил бы домой проконсультироваться с отцом.

— Да оставьте вы в покое вашего отца! Но вот какое обязательное условие — сделка только за иностранную валюту.

— Какую именно? — спокойно спросил Самарин.

— В мире остались две авторитетные валюты: доллар и фунт,

— Кроме нашей еще, конечно, — вскользь обронил Самарин.

— Естественно! — так же вскользь согласился Граве и добавил: — Ну вот, в данный момент мы находимся на рубеже абстракции и конкретности. От вашего ответа зависит, перейдем ли мы этот рубеж.

Помолчав немного, Самарин сказал:

— Извините, но тут уж без отца я ничего решить не могу... не имею права... И это, я надеюсь, вы понимаете.

— Как вы с ним снесетесь? — спросил Граве.

— Во всяком случае, не по телефону или телеграфу.

— Это понятно. Но как же?

— Это все еще абстракция? — улыбнулся Самарин.

— Нет, началось дело, — серьезно ответил Граве.

— У нас с отцом есть договоренность: если у меня здесь возникнет какое-нибудь крупное дело — мы встретимся с ним в Берлине. При необходимости он вместе со мной может приехать сюда.

— Сколько на это потребуется времени?

— А куда вы торопитесь? — спросил Самарин. — Если дело крупное, оно требует обстоятельности, а не спешки. Может, поскольку рубеж мы перешли, вы хотя бы приблизительно скажете о размерах сделки?

— Сделка не маленькая, — повел головой Граве.

— Хотя бы приблизительно!

— Не хочу возвращаться в абстрактность, — улыбнулся Граве, — и торопиться действительно не следует! Давайте завершим этот наш разговор таким образом: подобная сделка в принципе возможна. Да?

— Во всяком случае, в ней нет ничего невозможного, — ответил Самарин. — Нечто подобное наша фирма и в Брюсселе делала.

— Я нашим разговором доволен, — сказал Граве. — Вы что-нибудь сообщите отцу?

— Пока сообщать просто нечего, — пожал плечами Самарин. — Отца может интересовать прежде всего характер и размер сделки,

— Об этом мы будем говорить в следующий раз.

— Когда это будет? Хотя бы примерно! Дела у меня тут идут плохо, а бездельничать не в моем характере и тем более не в отцовском.

— Недели через две, — ответил Граве.

Гроза ворвалась в мучительный сон Самарина...

Он видел то, чего в жизни с ним никогда не было. Будто стоит он посреди необозримой горящей степи, а мимо него, с грохотом, обдавая жаром, проносятся черные танки с белыми крестами на башнях, из которых выглядывают высунувшиеся по пояс и хохочущие танкисты. И где-то поблизости духовой оркестр играет веселый марш. Танки шли лавина за лавиной. Каждая новая лавина, казалось, мчалась прямо на него, вот-вот вдавит его в землю, но в последнее мгновение лавина перед ним размыкалась, и танки мчались дальше. И это продолжалось долго-долго...

Он проснулся, точно вынырнул из-под воды — тяжело дышал открытым ртом.

Откуда эта чертовщина? И вспомнил: вчера он слышал радиорепортаж о немецком наступлении в России — они рвутся к Волге. Было слышно, как ревели и стреляли танки, репортер восторженно описывал горящую степь. И все это сопровождалось маршеобразной музыкой. Черт бы их побрал!

Около полуночи, когда ложился спать, он, погасив свет, раскрыл окно, и в комнату пахнуло предгрозовой духотой. Сейчас гроза буйствовала над городом. Комнату беспрестанно заливало голубым трепещущим светом, и с неба рушилось грозное громыхание, а дождя еще не было. Воздух точно спрессованный — дышать тяжело.

Часы показывали начало третьего.

Вряд ли он заснет еще. Ведь уже наступил день его встречи с радисткой Ирмгардей. Сегодня начнется его совершенно новое самоощущение. Все будет вроде так же, как было вчера, но где-то рядом уже будет радистка, будет связь с Центром, с Иваном Николаевичем, и это не может не изменить восприятие им всего происходящего.