— А я тоже смотрю: вы или не вы? Но потом все же решил — вы. Куда направляетесь?

— Никуда. Смотрю город. Да увидел вот похороны, и что-то стало грустно.

— Да, да. Наш танкист, старший офицер. Три дня назад прибыл из Германии из отпуска, застрял на пару деньков в Риге, а вчера ночью его нашли в парке с ножом в спине. Все та же дерьмовая война красных из-за угла. Жалко, конечно, не смерть это для настоящего солдата.

Самарину вдруг стало так весело, что он с огромным усилием подавил улыбку.

— Уже приступили к своим партизанским делам? — спросил Самарин.

— Нет! — подмигнул Вальрозе. — Благодаря богу и отцу я из этой чертовой коляски выскочил. Оставлен здесь и зачислен в здешнее гестапо, пока без должности и потому гуляю. Где вы остановились?

— Снял комнату.

— А я в отеле. У моей службы здесь свой отель.

— Знаю! — рассмеялся Самарин. — Я с поезда явился в этот отель и вдруг вижу за стойкой портье офицера гестапо. Я так и обомлел.

— Боитесь нашего брата? А зря. Служба как служба. Между прочим, тоже можно получить нож в спину.

— Да не то что боюсь! — улыбнулся Самарин. — Я со всякой полицией стараюсь иметь дела пореже.

— Ну а как идет ваша коммерция?

— Плохо. Слишком близко война, чтобы здесь процветала коммерция. Пытаюсь, однако.

— Я так рад нашей встрече. Ну ни души знакомых! Те мои товарищи, с которыми я ехал, уже воюют с партизанами. Но с девчонкой одной из местных уже познакомился — билетерша в кинотеатре, но никак не могу приручить. — Он засмеялся: — Тоже боится нашей формы. Хотите пойти сегодня со мной в ресторан лучшего здесь отеля? Умоляю, пойдемте. Еда и питье там отменные, джаз из Германии.

— С удовольствием.

— Давайте ваш адрес, я заеду за вами в девять часов, по-военному в двадцать один ноль-ноль...

Остаток дня Самарин решил провести дома. Надо было продумать переход на новую схему внедрения, минуя Фольксштайна и используя Вальрозе. Подумать об этом как следует не удалось — хозяин квартиры позвал к телефону.

Звонил Отто Фольксштайн, настойчиво просил встретиться сегодня же вечером.

— К сожалению, не могу. Я сговорился провести вечер с моим другом из гестапо, — сухо ответил Самарин.

— Кто это такой? — тревожно спросил Фольксштайн.

— Я же такого странного любопытства к вашему другу или родственнику не проявлял! Могу заверить, вы его не знаете.

Долгая пауза.

— А вы не можете отложить это свидание? — почти жалобно спросил Фольксштайн.

— Нет. А что случилось?

— Нам надо увидеться... Очень важно...

— Я зайду к вам завтра на работу.

— Когда?

— Не знаю.

— Я буду ждать. Вы не пожалеете.

— Мне нечего жалеть, кроме уже потерянного зря времени. До завтра. — Самарин вернулся в свою комнату.

Итак, зашевелился Фольксштайн. Но что же он еще изобрел? Посмотрим...

Вальрозе заехал за ним на такси ровно в девять. Самарин ждал его на улице — решил свою квартиру пока ему не показывать.

— К сожалению, моя девочка украсить наш стол отказалась! — оживленно рассказывал Вальрозе. — Она сегодня работает. Но я уверен, что она просто испугалась. Но, может, это и к лучшему.

— Все, что ни делается, — к лучшему, — усмехнулся Самарин.

— Теория утешительная, но опасная.

— Ее исповедует мой отец. И он только раз усомнился в ней, когда на одной сделке потерял крупную сумму.

Вальрозе принялся хохотать:

— Вот-вот, я именно про это и думал.

Такси остановилось у оперного театра.

— К подъезду отеля нам нельзя, — пояснил таксист не оборачиваясь. Он и деньги взял не оборачиваясь — протянул руку через плечо.

Когда они вылезли из машины и она сорвалась с места, Вальрозе, глядя ей вслед, сказал:

— Негодяй, даже смотреть на нас не хочет. Жаль, номера его не запомнил. Ладно, пошли!

Ресторан находился при отеле, явно предназначенном для высшего начальства. У подъезда целое стадо больших легковых, машин. В вестибюле ковры, кожаные кресла. Пахло кофе и дорогим табаком. В ресторане, очевидно, не было свободных мест. У входа толпились военные. Но метрдотель, как, только увидел гестаповскую форму Вальрозе, заулыбался и громко объявил, обращаясь к нему:

— Заказанный ваш столик ждет!

Когда они сели за стол, Вальрозе сказал:

— Я, между прочим, стола не заказывал.

— Метрдотель тоже боится вашего брата! — рассмеялся Самарин.

Заказывал еду и напитки Вальрозе.

— Сегодня мой день, — говорил он, жадно вглядываясь в пухлое меню. — Новая служба, новая форма, новая жизнь.

Размахнулся он солидно. Стол ломился от разнообразной дорогой еды. Коньяк французский, вино итальянское.

— Нигде так не видны наши победы, как за таким столом, верно?

— Не хватает только русской икры, — сказал Самарин.

— Ничего, мы закажем ее в Москве...

Они сидели уже второй час. Самарину приходилось всячески изворачиваться, чтобы не пить вровень с Вальрозе, и наконец он сказал, что больше ему просто нельзя, пришлось напомнить про порок сердца.

Вальрозе между тем нагрузился порядком, и ему уже было все равно, пьет или не пьет Самарин.

— Долго еще будешь в Риге? — опросил он, перейдя на «ты».

— Не знаю.

— Не уезжай, прошу тебя. Ты славный парень, с тобой интересно.

— Все зависит от того, как пойдут дела,

— Может, тебе помочь? Мы и моя служба везде имеем авторитет. Скажи мне, где нажать, кому вправить мозги, — и все будет сделано.

— Если понадобится — обращусь.

— Обязательно. И не уезжай, прошу тебя. Ты знаешь, я такой счастливый, что не попал туда... — Он неопределенно показал рукой в сторону и уточнил: — В русское пекло. Знаешь, я выиграл жизнь! Жизнь! — Он одним духом осушил бокал вина. — Не уезжай, мы с тобой хорошо проведем время, отлично погуляем.

— Тебе хорошо, у тебя дела в порядке, — отозвался Самарин. — А у меня все... мимо да мимо.

— Ты только скажи, кого надо пугануть. Раз, два — и дело сделано, скажи только.

Они ушли из ресторана около двух часов ночи. Вальрозе мотало из стороны в сторону, и Самарину приходилось его поддерживать. На улице он стал куражиться, приказывал каким-то шоферам везти его домой, а когда те отказывались, грозил им вызовом в гестапо.

Вспомнив, что до отеля гестаповцев совсем недалеко, Самарин потащил его домой. Они шли по совершенно безлюдной улице, и Вальрозе громко разглагольствовал о грозной мощи гестапо.

Возле отеля стояли двое гестаповцев. Самарин подумал, что Вальрозе может сейчас, нарваться на неприятность. Но нет! Как только он увидел своих коллег, в нем мгновенно проснулся немец — исконный раб дисциплины. Он высвободился из рук Самарина и, прямой, как палка, прошел мимо гестаповцев в отель, забыв даже попрощаться с Самариным.

Скоро Самарин должен был встретиться со своей радисткой. Ее звали Ирмгардей Саулескалне. Имя хоть и сложное, но красивое. А вот о ней самой этого не скажешь. До жалости некрасивая девушка. Худющая, нескладная какая-то, лицо оттянуто вниз крупным носом, тяжелый подбородок, а над ним — стиснутые тонкие губы, точно она навсегда на что-то обижена. Широко расставленные светло-серые глаза смотрят холодно, настороженно.

Их познакомили в Москве. Когда Самарин сказал Ивану Николаевичу о своем впечатлении о внешности радистки, тот как-то странно посмотрел на него и ответил:

— Мы тебе не невесту подбирали. — И рассказал, кто она, эта некрасивая девушка.

Она на пять лет моложе Самарина. Из батрацкой семьи. Сама работала с пятнадцати лет. И училась. В буржуазной Латвии работала в комсомольском подполье в городе Лиепая. Была арестована, брошена в тюрьму. Совершила дерзкий побег и вернулась в подполье. После июньского переворота сорокового года пошла работать на швейную фабрику. В первые же дни войны вступила в рабочий батальон и до осени была в нем пулеметчицей. После ранения осталась в военном госпитале медсестрой. Оттуда ее взяли на курсы радисток.